и экстремистскими идеологиями, которые отрицают всякую возможность сближения с ними, дискуссии и компромиссы, например с идеологиями фашистской, расистской, милитаристской или маоистской». И — все. И в перечислении — точка.
Ненадежный, обвалистый вход в такую важную работу! — не придушимся ли мы под этим сводом? Хотя и сказано «например», хотя, значит, список непримиримых идеологий еще не полон, — но по какой странной скромности пропущена здесь именно та идеология, которая еще на заре XX века объявила все компромиссы «гнилыми» и «предательскими», все дискуссии с инакомыслящими — пустой и опасной болтовней, единственным решением социальных задач — оружие, а деление мира — в двух цветах: «кто не с нами — тот против нас»? С тех пор эта идеология имела огромный успех, она окрасила собою весь XX век, ознобила три четверти Земли, — отчего же Сахаров не упоминает ЕЁ? Считает ли он, что с нею можно столковаться мягким убеждением? О, если бы! Но еще никто не наблюдал подобного случая, эта идеология нисколько не изменилась в своей неуклонности и непримиримости. Подразумевает ли он ее в темном приглубке, в непросвеченном «например»?
Абзацем ниже Сахаров называет среди «крайних выражений догматизма и демагогии», в ряду тех же расизма и фашизма — уже и сталинизм. Но это -худая подмена.
В Советском Союзе после 1956 года никакой особой смелости, новизны, открытия нет — назвать «сталинизм» как нечто дурное. Официально так у нас не принимается, но в общественности разошлось широко и часто произносится устно. Написать «сталинизм» в таком перечне в годах сороковых или тридцатых было бы и отвагой и мудростью — когда «сталинизм» воплощался могучей действующей системой, достаточно показавшей себя и у нас в стране, и уже в Восточной Европе. Но в 1968 году ссылаться на «сталинизм» есть подстановка, маскировка, уход от проблемы.
Справедливо усумниться: а есть ли такой отдельный «сталинизм»? СУЩЕСТВОВАЛ ЛИ ОН КОГДА? Сам Сталин никогда не утверждал ни своего отдельного учения (по низкому умственному уровню он и не мог бы построить такого), ни своей отдельной политической системы. Все сегодняшние поклонники, избранники и плакальщики Сталина в нашей стране, а также последователи его в Китае гранитно стоят на том, что Сталин был верный ленинец и никогда ни в чем существенном от Ленина не отступил. И автор этих строк, в свое время попавший в тюрьму именно за ненависть к Сталину и за упреки, что тот отступил от Ленина, сегодня должен признаться, что таких существенных отступлений не может найти, указать, доказать.
Земля, в революцию данная крестьянам, а вскоре (Земельный устав 1922 года) отобранная в государственную собственность? Заводы, обещанные рабочим, но в тех же неделях подчиненные централизованному управлению? Профсоюзы на службе не у масс, а у государства? Военная сила для подавления национальных окраин (Закавказье, Средняя Азия, Прибалтика)? Концентрационные лагеря (1918-21)? Бессудная расправа (ЧК)? Жестокий разгром и ограбление церкви (1922)? Соловецкие зверства (с 1922)? Все это — никак не Сталин по годам, по степени власти. (Сахаров предлагает восстановить «ленинские принципы общественного контроля над местами заключения», — не пишет, какого именно года принципы? в каких лагерях проявленные? Ведь после ранних Соловков Ленина уже не было в живых.) К Сталину отнесем кровавое насаждение коллективизации, — но расправы с тамбовским (1920-21) и сибирским (1921) крестьянскими восстаниями не были мягче, они лишь не захватывали всей страны. Сочли бы за ним усиленную искусственную индустриализацию с подавлением легкой промышленности, — так и это не Сталиным придумано.
Разве только в одном Сталин явно отступил от Ленина (но и повторяя общий закон всех революций): в расправе над СОБСТВЕННОЙ ПАРТИЕЙ, начиная с 1924 года и Возвышаясь к 1937. Так не в этом ли решающем отличии и видят наши нынешние передовые историки тот признак, по которому «сталинизм» попадает в исключительный список античеловеческих идеологий, попадает без своей материнской?
«Сталинизм» — это очень удобное понятие для тех наших «очищенных» марксистских кругов, которые силятся отличаться от официальной линии, на самом деле отличаясь от нее ничтожно. (Типичным представителем этой линии можно назвать Роя Медведева.) Для той же цели еще важней и нужней понятие «сталинизма» западным компартиям — чтобы сбросить на него все кровавое бремя прошлого и тем облегчить свои сегодняшние позиции. (Сюда относятся коммунистические теоретики, как Г. Лукач, И. Дойчер.) И — даже обширным леволиберальным кругам Запада, которые при жизни Сталина аплодировали цветным картинкам нашей жизни, а после XX съезда оказались в жестоком просаке.
Но пристальное изучение нашей новейшей истории показывает, что НИКАКОГО СТАЛИНИЗМА (ни — учения, ни — направления жизни, ни -государственной системы) не было, как справедливо утверждают официальные круги нашей страны, да и руководители Китая. Сталин был хотя и очень бездарный, но очень последовательный и верный продолжатель ДУХА ленинского учения. А нам на возврате дыхания после обморока, в проблесках сознания после полной темноты, — нам так трудно вернуть себе сразу отчетливое зрение, нам так трудно брести поперек нагороженных стен, между наставленных истуканов.
Касанием лекторской палочки Сахаров развораживает и в прах рассыпает одни, а другие минует с почтением, оставляет ложно стоять.
Теперь если все эти «непримиримые идеологии» оставить в оговорке, в исключении (и даже расширить их список), — то с какими же идеологиями Сахаров предлагает сосуществование? С либеральной да с христианской? Так от них и так ничто миру не грозит, они и так в дискуссии всегда. А вот с этим зловещим списком что делать? В нем несколько многовато идеологий прошлого и — настоящего.
И какова же тогда цена ожидаемой и призываемой «конвергенции»?..
А где гарантии, что непримиримые идеологии не будут возникать и в будущем? В этой же работе так трезво оценив губительное экономическое разорение от революций, Сахаров предусматривает «для революционной и национально-освободительной борьбы», «когда не остается других средств, кроме вооруженной борьбы», — «возможность решительных действий». «Существуют ситуации, когда революции являются единственным выходом из тупика». Это опять-таки — не собственное противоречие автора, но поддался он общему перекосу эпохи: все революции в общем одобрять, все «контрреволюции» безоговорочно осуждать. (Хотя в смене насилий, вызывающих одно другое, кто провел временнУю грань, кто указал тот инкубаторный срок, до истечения которого насильственный переворот еще называется контрреволюцией, а после — уже новой революцией?)
Неполнота освобождения от чужих навязанных модных догм всегда накажет нас неравномерной ясностью зрения, опрометчивыми формулировками. Вот и вьетнамскую войну характеризует Сахаров, как принято у МИРОВОЙ ПРОГРЕССИВНОЙ ОБЩЕСТВЕННОСТИ, — как войну «сил реакции» против «народного волеизъявления». А когда приходят по тропе Хо Ши Мина регулярные дивизии — это тоже «народное волеизъявление»? А когда «регулярные» партизаны поджигают деревни за их нейтралитет и автоматами понуждают мирное население к действиям — это отнесем к «народному волеизъявлению» или к «силам реакции»? Нам ли, русским, с опытом своей гражданской войны так поверхностно судить о вьетнамской?.. Нет, не пожелаем ни «революции», ни «контрреволюции» даже врагам!
Массовое насилие только дозволь в самом малом объеме, — а там сразу прикатит помощь «передовых» и «реакционных» сил, а там накалится на весь континент, гляди и до атомного рубежа. И что ж остается от «мирного сосуществования», вынесенного в заголовок?
3
Среди неприкасаемых статуй бережно обходит наш автор и СОЦИАЛИЗМ -настолько несомненный для всех, что не подлежит и дискуссионному выносу в заголовок. В превознесении социализма Сахаров даже и чрезмерен. Как о всеизвестном, не требующем доказательств, пишет он о «высоких нравственных идеалах социализма», о «моральноэтическом характере социалистического пути» и даже называет это своим «основным выводом» (а верней, очевидно, — основным нравственным пожеланием).
Но: нигде в социалистических учениях не содержится внутреннее требование нравственности как сути социализма, — нравственность лишь обещается как самовыпадающая манна после обобществления имуществ. Соответственно: нигде на Земле нам еще в натуре не был показан нравственный социализм (и даже такое словосочетание, предположительно обсужденное мною в одной из книг, было сурово осуждено ответственными ораторами). Да что говорить о «нравственном социализме», когда неизвестно: вообще ли социализм все то, что нам называют и показывают как социализм. Он — в природе-то есть ли?
Уверяет Сахаров, что социализм «как никакой другой строй… возвеличил нравственное значение труда», что «только социализм поднял труд до вершины нравственного подвига». Но на сельских пространствах нашей страны, где всегда только и жили трудом, весь интерес жизни содержали в труде, — труд именно при «социализме» стал заклятым бременем, от которого бегут. И добавим — по всем нашим пространствам и дорогам самый тяжелый черный труд, исполняемый женщинами с тех пор, как мужчины пересели на механизмы или перешли на руководство. И -насильственные трудовые мобилизации горожан ежесезонно. И даже — для миллионов служащих за канцелярскими столами труд обрыдлый, ненавистный. Не перечисляя далее: почти не видел я в нашей стране людей, для кого желанным днем недели был бы понедельник, а не суббота. А сравнивая качество сегодняшней каменной кладки с кладкою прежних веков, особенно старых церквей, невольно склонишься искать «нравственный подвиг» где-то РАНЬШЕ.
Да все это знает, конечно, и Сахаров, и сказываются тут не ошибки его личного мнения, но повальный гипноз целого поколения, которое не может очнуться сразу ото всего, стряхнуть с себя нагромождение сразу ВСЕХ политучеб. Оттого читаем: «социалистическая оплата — по количеству и качеству труда», хотя такая оплата под названием сдельной существует, сколько мир стоит. Напротив, все, что Сахаров видит в реальном социализме дурного, «лицемерие и показной рост… с утерей качественных характеристик», он почему-то не относит к социализму, а к некоему «сталинскому лжесоциализму». «Некоторые нелепости нашего развития не были естественным следствием социалистического пути, а явились своего рода трагической случайностью». А доказательства? — в газетах?
Под тем же гипнозом нашего поколения Сахаров пренебрежительно оценивает национализм — как некую периферийную помеху, мешающую светлому движению человечества, но, впрочем, обреченную на скорое исчезновение.
Ан крепок оказался этот орешек для жерновов интернационализма. Вперерез марксизму явил нам XX век неистощимую силу и жизненность национальных чувств и склоняет нас глубже задуматься над загадкой: почему человечество так отчетливо квантуется нациями не в меньшей степени, чем личностями? И в этом граненьи на нации — не одно ль из лучших богатств человечества? И — надо ли это стирать? И — можно ли это стереть?
Пренебрегая живучестью национального духа, Сахаров упускает и возможность существования в нашей стране живых национальных сил. Это прорывается даже комично в том месте, где он перечисляет «прогрессивные силы нашей страны» — и кого же видит? — «левых коммунистов-ленинцев» да «левых западников». И только?.. Были БЫ мы действительно духовно нищи и обречены, если бы лишь этими силами исчерпывалась сегодняшняя Россия.
