документов, якобы моим почерком (у их графологического отдела на столе лежало всё множество моих писем к Решетовской).
Сперва — это была издуманная моя «переписка» с издателем эмигрантского белогвардейского журнала «Часовой» В.В. Ореховым в Брюсселе: от моего имени звали его приехать на «встречу» со мной в Прагу — тут захватить и состряпать попытку «белогвардейских контактов» (это всплыло лишь после моей высылки и разоблачено в журнале «Time», 27 мая 1974, приведены там образцы и почерка моего, и гебистских подделок; см. также «Зёрнышко», гл. «Без прикрепы»6).
В 1976 — покрепче: якобы «донос» мой в оперчасть Экибастузского лагеря о подготовке мятежа украинцами. (Не могли же гебисты не использовать такого соблазна, собственной моей подачи о вербовке!) Я уже писал в «Сквозь чад»:
«В «Архипелаге», и не только в нём, я не щадил себя, и все раскаяния, какие прошли через мою душу, — все и на бумаге… В этом ряду я не поколебался изложить историю, как вербовали меня в лагерные стукачи и присвоили кличку, хотя я ни разу этой кличкой не воспользовался и ни одного донесения никогда не подал7. Я и нечестным считал об этом бы умолчать, а написать — интересным, имея в виду множественность подобных вербовок, даже и на воле. Я цель имел во всей книге, во всех моих книгах показать: что можно из человека сделать. Показать, что линия между Добром и Злом постоянно перемещается по человеческому сердцу. А у ЦК и КГБ не только этого уровня понимания нет и не было, но даже нет простого образумления: с чем можно высунуться, не влипнув (как моя «переписка» с Ореховым, или как грубая их подделка «доноса» 1952 года). У КГБ если что и красное — то пальцы, то руки по локоть, отнюдь не щёки».
Как прочли, стало быть, «Архипелаг» — так и принялись за изготовление. Да в самом главном месте фальшивки — провальный для гебистов просчёт: «донос» на украинцев пометили 20 января 1952, цитируют «сегодняшние» якобы разговоры с украинцами-зэками и их «завтрашние» планы, но упустили, что ещё 6 января все до одного украинцы были переведены в отдельный украинский лагпункт, наглухо отделённый от нашего, — и на их лагпункте вообще никакого мятежа в январе не было, а к стихийному мятежу российского лагпункта 22 января — не имели они касательства, не участвовали и близко. (Хотя и об этом в «Архипелаге» написано: Часть V, гл. 11, — но недоглядели специалисты, а сами недомыслили.) Наряду с этим — и другие промахи, для профессионалов постыдные.
Эта старая фальшивка увешана такими подробностями… Я получил её копию в мае 1976 от видного швейцарского журналиста Петера Холенштейна: что вот ему представили такой документ и он хочет знать моё мнение о нём. Я был тогда в Калифорнии, работал в Гуверовском институте — и тут же передал факсимиле фальшивки в «Los Angeles Times», сопроводив своим опровержением (напечатано там 24 мая 1976; см. также «Зёрнышко», гл. «В Пяти ручьях» и приложение 188). В дальнейшей переписке, которую я храню, Холенштейн сообщил, что в Москве и Восточной Германии якобы существует целое собрание таких подделок, на основе которых некий автор [Франк Арнау] готовит книгу: «Борода снята — разоблачение А.С.». Он предложил Холенштейну 25 тысяч швейцарских франков за соучастие в публикации. Холенштейн отказался: «У меня возникли самые серьёзные сомнения в подлинности документов. Я предполагал, что всё это представляет собой сознательно направляемое нападение на Вас… в связи с появлением «Архипелага». Я предложил провести экспертизу со сравнением почерка, но автор на это не согласился. Он сказал, что письма стопроцентно написаны С.». Отчего же не согласился, раз так уверен?
На том дело, казалось, и заглохло. Не осилив книгу, Арнау напечатал всё ту же единственную фальшивку в социалистическом журнале, в Гамбурге, но она также не получила никакого движения.
И ещё была попытка. В 1990 в СССР «Военно-исторический журнал», в ответ на возвращение мне гражданства, начал печатать «воспоминания бывшего власовца» Л.А. Самутина ( 9-11) — того самого, у кого в 1973 гебисты взяли вовремя не уничтоженный (втайне от меня) экземпляр «Архипелага». Тогда его возмущённая вдова потребовала от журнала под угрозой суда прекратить печатание, ибо эти вынужденные «мемуары» на её глазах писались по требованию и под прямую диктовку гебистов. И тогдашний журнал (редактор генерал Филатов) — отступил, прекратил печатанье, но в ярости напечатал в No 12 ту же «экибастузскую» фальшивку, — и снова беспоследственно.
Но вот — воцарилась на Руси и в окрестностях безграничная свобода для каждого лгать что угодно, — и нынешние энтузиасты рвутся чуть ли не жарче прежних гебистов: теперь, спустя 27 лет, ту старую фальшивку, оживлённо преподносимую как сенсацию, подхватило нью-йоркское «Новое русское слово» (24.3.2003), киевские «Столичные новости» (1.4.2003), за ними эмигрантская украинская газета — кто со ссылками на Интернет, кто на разных авторов — а текст статьи всюду один, слово в слово, — и дальше и дальше раскатом, теперь уже неприкрыто сплетаясь у обвинителей с гневным раздражением моим недавним двухтомником «Двести лет вместе». — Кто-то из читателей стал возражать — и что же сегодняшнее демократичнейшее «Новое русское слово»? Оно не побрезговало осведомиться о «подлинности документа» у генерала ГБ Филиппа Бобкова, бывшего начальника того самого 5-го (Идеологического) Управления КГБ, возглавителя всей тогдашней травли меня и правой руки Андропова. И Бобков, естественно, выразил, что «документ» очевидно вполне достоверен — а только, вот, не КГБ его распространяло. — А кто же мог?.. Да «кто-то» самовольно нашёл в секретном архиве и распространил… И этим вздором дурачат сегодняшнего русскоязычного американского читателя! Как сомкнулись нынешние «правдоискатели» с ещё не отмершими дубами КГБ!
И с какой настойчивостью теперь вновь внедряется и втверживается аргумент от Ржезача и
М. Якубовича (единственного из старых зэков, кто согласился сотрудничать с ними против «Архипелага»), что приведенный мною в «Архипелаге» эпизод моей вербовки в осведомители — несомненно имел стержневое продолжение сквозь всю мою лагерную жизнь. И хотя ни на шарашке Марфино, ни в Экибастузе не имеется тому ни единого свидетельства или факта, но доказательство ведут «от противного»: это не могло быть иначе! не могло быть, чтобы не…! Настаивают, что в Гулаге всякий «спецнаряд» должен иметь визу оперуполномоченного, иначе он не может состояться, — и стало быть при всех дальнейших перемещениях зэк не может «слезть с крючка». — В пределах Гулага — может и так, только из лагерька на Калужской заставе меня перемещали не внутригулаговским «спецнарядом», меня «распоряжением министра внутренних дел» выдернули вне системы Гулага — в Отдел Спецтехники МВД, куда собирали специалистов из лагерей, — и поражённое начальство уже через два часа отправило меня прочь из лагерной зоны — в Бутырки.
Моя душа совершенно чиста. Ни от моих односидчиков на шарашке (ни, кстати, и от Виткевича, там же сидевшего), ни в Особлаге — я никогда не встречал обиды, упрёка или подозрения, но только полное, неизменное доверие — как и в грозные годы Экибастузского лагеря (1951 — 1952), когда стукачи валом валили спасаться за каменными стенами у начальства, а бригадиры бежали со своих должностей, ставших опасными, — я же, по просьбе моих товарищей из Мехмастерских, перешёл с каменщика в их бригадиры, и оставался им до исчерпания нашего мятежа в январе 1952 года.
Но вот сейчас явно избрано: опорочить меня как личность, заляпать, растоптать само моё имя. (А с таимой надеждой — и саму будущую жизнь моих книг?)
Этот приём выпукло проявился при первом же перебросе газетной кампании на территорию России — в развязнейших ухватках и брани журналиста «Московского комсомольца» (сентябрь 2003) по адресу книги «Двести лет вместе» и её автора. Дейч грубо искажает главу из моей книги об участии евреев в войне. Именно в противовес расхожему представлению, что многие евреи уклонялись от армии, — я добыл и впервые привёл никогда прежде не публиковавшиеся архивные данные Министерства обороны, из которых следует, что число евреев в Красной армии в годы Великой Отечественной войны было пропорционально численности еврейского населения, то есть пропорция соответствует средней по стране (Часть II, с. 363-364). Но Дейч без оглядки идёт и на подделку цитат (сносок нигде не даёт, ищи, читатель, где хочешь, а ещё лучше — не ищи, поверь Дейчу). Впаривает мне выражения типа «ленинско-еврейская революция». Смеет обсуждать воровскую публикацию — с её сквозным хулиганским изгаженьем и грязной фальсификацией — выкраденных моих черновиков 40-летней давности. Ему вторит «Эхо Москвы»: «пусть ответит общественности!» На что отвечать? На вашу непристойную готовность перекупать краденое? Какое уродливое правосознание, какое искажение норм литературного поведения.
Отвечаю я — за свою книгу, а не за то, как её потрошат и выворачивают.
Но пойдёт в захват и такое: а почему Солженицын о своём военном прошлом не пишет «практически ничего», «эту тему старательно избегает»? — А это — блудливый журналист избегает читать мои книги. В полдюжине разных изданий напечатаны «Желябугские выселки», из боёв под Орлом; «Адлиг Швенкиттен», о боях в Восточной Пруссии; о выводе моей батареи из окружения в ту ночь мог бы прочесть в «Зёрнышке»; уже четыре года как опубликована и самая ранняя моя лагерная повесть «Дороженька», где немало и о военных моих путях9.
Да раньше того: при самом начале войны Солженицын «в добровольцы почему-то не записался». А я — как раз-то и ходил в военкомат, и не раз, добивался, — но мне как «ограниченно годному в военное время» по здоровью велели ждать мобилизации. Из тылового же конского обоза, куда меня тогда определили, я сверхусильным напором добился перевода в артиллерию (о том повесть «Люби революцию»10, и она тоже незнакома пронырливому дознавателю?).
Но что нашему эксперту точно известно: «На передовой Солженицын никогда не был. Он командовал батареей звуковой разведки, которая располагалась…» — где бы, вы думали? — даже и «в 5-м эшелоне». Хоть где-нибудь и своими мозгами поработал бы Дейч. Для того чтобы мембранные звукоприёмники воспринимали бы выстрелы даже отдалённых пушек, а тем более и слабые звуки миномётов — они должны дугой располагаться от переднего края нашей пехоты — обычно в двух, но не далее трёх километров. И чтобы первым услышать дошедший звук выстрела — и по нему включить записывающий центральный аппарат — «Предупредитель» (наблюдательный пункт) батареи должен находиться на уровне пехотных окопов, а чуть зазевайся звукоприёмники уже могут пропустить сигнал.
Дальше спешит на подмогу коллега (В. Каджая): два своих ордена Солженицын получил «когда после двух битв и побед в них награды раздавались
