власти нужно? Или сегодня — юмористический пример: происходит международная конференция по народонаселению. Выходит советский представитель и говорит: «Голод в мире от капитализма.» Он сам так не думает, и кто послали его — так не думают. Но он выставляет себя как чучело на посмешку, на обсмеяние, только по службе идеологической. Американский представитель, или какой-то другой, ловит его: «Позвольте, а почему же Советский Союз всё время покупает у нас зерно?» Конечно, разумнее было такой глупости не говорить, но идеология гонит всех, как рабов, и они вынуждены говорить эту глупость, чтобы служить идеологии. У нас идеология имеет именно мистическое значение, потому что именно она кривит души и заставляет быть покорной каждую душу. И сам Сталин не был бы таким абсолютным диктатором, если б он не был как бы обожествлённой истиной. И наконец, чем же заворожен Запад десятилетиями? Просто грубой кучкой властолюбцев, — захватили власть? Откуда же такое сочувствие к нашей системе у западной интеллигенции полвека? Где же, когда сочувствовали просто властолюбцам?! Сочувствуют идеологии, настолько сочувствуют идеологии, что предлагали не раз забыть об Архипелаге ГУЛАГе, простить ГУЛАГ! Настолько, что полтора миллиона человек отдали на расправу англичане — чтоб идеология торжествовала.
Такая напряжённость идеологическая заложена в наш строй Лениным. В тайном письме его о разгроме Церкви вы можете ощутить её. Разве там желание захватить или держать власть? Там одержимая идеологическая ненависть. И вот с тех пор полвека она прошла как стержень; держит всё наше государство и общество. Никакие бы властолюбцы не удержались, а идеология держит!
И главный вывод «Архипелага»: такие злодейства массовые возможны только благодаря идеологии, потому что просто люди не могут… где-то граница есть людская, — не могут этого делать.
Так вот, главное, что мешает нам всем жить, — это именно идеология. И именно от идеологии мы должны отклониться, отстраниться.
Спрашивают меня: «Что ж, вы предлагаете пассивное сопротивление?» Знаете, за словами «пассивное сопротивление» скрывается неясность. Не очень-то пассивное, оно в том смысле пассивное, что не надо брать в руки винтовки, не надо стрелять и убивать. Но оно очень активное. При нашей 50-летней подавленности надо совершить большое нравственное, моральное напряжение, решиться на очень смелый шаг: чтобы только не аплодировать, только всего… только не подписывать того, что не думаешь, и не голосовать, за кого не хочешь.
Спрашивают меня: «Сколько понадобится на это поколений?» Вот знаете, когда в нашем Самиздате выходы указывали такие: развивать культуру, думать, — вот на это нужно тысячу лет, чтобы таким образом сбыть советский режим. И когда братья Медведевы, или Рой Медведев предлагает, в общем, ждать смягчения, которое, наверное, наступит при следующем поколении руководителей, — вот там идёт действительно счёт на поколения. В том пути, который предлагаю я, счёта на поколения нет, и не столетиями это измеряется. Тут так вопрос: или начнётся это нравственное движение, или не начнётся. Если оно в ближайшие годы не начнётся, я признаю, что я предложил неосуществимый путь, и нечего его и ждать. А если оно начнётся, хотя бы в десятках тысяч, то оно преобразит нашу страну в месяцы, а не в годы. Оно произведёт лавинное движение, и будет именно не эволюцией, а революцией.
Тут вопрос: «Влияние западных идей — положительное или отрицательное?» Будто бы я предлагал… то есть создалось такое ложное впечатление на Западе, будто бы я предлагал Советской России отойти от Запада. Я должен сказать, я просто не помню случая, сам я не помню случая ни со мной, ни с другими, чтобы так ложно был понят документ, который напечатан чёрным по белому и можно его прочесть… Ну, буквально, и на Западе, и многие у нас в Союзе (тут я уже объяснил почему — потому что удобнее обсуждать это, чем «Жить не по лжи!») читают — и другое совсем видят, чем там написано. Можно же прочесть! Ещё раз прочесть, проверить! Можно набрать в любой критике, хотя бы у Андрея Дмитриевича Сахарова, — мест десять, как будто он не читал, или просто так вот пробежал, скорей-скорей… Ну, просто ничего подобного нет, а он критикует то место. И не только он, а и другие. Видите как: обоснование моему «Письму вождям» — здесь, в этом Сборнике, теоретическая часть вся здесь. Вождям Советского Союза я не мог обосновать на высоком уровне; в зависимости от моего адресата, я должен был снизить аргументацию всю.
Исходя из принципа самоограничения наций, я считаю необходимым каждой стране, и в частности нашей, — в первую очередь все силы направить на внутреннее развитие. Для этого прежде всего уйти со всех оккупированных территорий, прекратить угрожать всему миру агрессией и распространением; уйти в себя для лечения нравственных своих болезней и физических.
Но поразительно — сейчас же присутствующая здесь «Нью-Йорк Таймс» даёт заголовок: «Националист, шовинист». Я предлагаю уйти со всех оккупированных территорий, никому не грозить, никого не завоёвывать, всех освободить и заняться своими внутренними делами, — шовинист! А если бы я предложил наоборот — наступать, бить, давить?! Так разница есть? Надо осторожней пользоваться словами! «Нью-Йорк Таймс» поручила комментировать «Письмо» своей парижской корреспондентке, которая, может быть, не была специалисткой по философским и общественно-политическим вопросам. Так же точно вот и этот изоляционизм. Меня обвиняет Сахаров: я хочу прервать научные и культурные связи, отказаться от западной мысли и западной культуры… Да ничего подобного у меня нет! У меня сказано: наши силы бросить на наше лечение; мы тяжело больны. Нигде не сказано о пресечении культурных связей. Я и не имел этого в виду. Наоборот, я в моей Нобелевской лекции сказал о том, как связан мир и как всё взаимовлияет.
Я ещё один юмористический случай приведу. «Немецкая Волна» любезно прислала мне свои бюллетени… В бюллетене, который комментирует моё «Письмо вождям», написано так: «Советские руководители стремятся к агрессии и расширению своего владычества.» И потом от руки вписано вашим же комментатором: «Наверно, об этом мечтает и Солженицын.» И передают в Россию: «Солженицын мечтает о расширении империи.» Ну как же можно так комментировать? Ну всё-таки, ответственность должна быть?!
Кому я должен ещё ответить? О выступлении Гюнтера Грасса против «Континента». Я считаю Гюнтера Грасса честным благородным человеком, но, к сожалению, лишённым глубины зрения на Восток. Увы, как и почти все на Западе. Когда западные люди обращаются на Восток — я имею в виду массовый случай конечно, есть очень проницательные люди на Западе, ну в массовом, в среднем — тут им зрение отказывает, они не видят в глубину. Синявский уже ответил Гюнтеру Грассу совершенно верно. Но он член редакции «Континента». Я не член редакции и поэтому могу защищать «Континент» ещё более объективно. Задавленной Восточной Европе, этим четырёмстам (а может быть и больше, не знаю, если нас всех посчитать) миллионам человек, вся жизнь которых раздавлена, неужели перебирать издательства, чтобы найти голос выразить свои страдания? У нас не просто посажено 40 человек, как в бывшей Греции, или 100 человек, как в бывшей Португалии, — сегодня, я думаю, там больше сидит. У нас 60, а где 30 лет разрушается вся физическая и духовная жизнь народа и сламывается физически хребет одной нации за другой. И всё это на глазах западной интеллигенции, которая аплодировала нашим палачам полвека!
Я напоминаю: мы с Востока никогда не аплодировали палачам, которые появлялись на Западе. А западная интеллигенция десятилетиями аплодировала нашим палачам. И вот сейчас стало модно такое «равновесие»… Это такой был советский анекдот в 30-х годах, что предприниматель один, ловкий деятель, продавал пирожки и говорил, что там только половина мяса, а половина дичи. Его спросили: как же ему удаётся достать, ведь ничего же нет нигде? Он говорит: «Ну, между нами говоря, я кладу в котёл одного коня и одного рябчика. 50 процентов — 50 процентов: один рябчик — один конь, один рябчик — один конь.» И вот сейчас распространён этот принцип мнимого равновесия. Например, в такой уважаемой организации, как «Эмнести Интернейшнл», — они строго следят, что если они помогут одному рябчику, то всё равно что и коню, — и как будто ровно у них получается. И так же мыслят многие в западной интеллигенции, в том числе, очевидно, и Гюнтер Грасс, увы!
Я тоже могу задать вопрос Гюнтеру Грассу и другим левым западным писателям: а как они допустили, чтобы приказчики и помощники наших палачей их печатали? Ведь западные писатели допускали, одобряли и счастливы были, что их печатают в Советском Союзе! А кто печатал их, хоть одно свободное издательство? У нас их нет. У нас все издатели — это помощники палачей, а они — печатались десятилетиями, приезжали туда и общались с палачами, встречались, дружили. И мы им ничего не говорили об этом, не упрекнули ни разу. И мы не писали им открытых писем по этому поводу. А теперь спрашивает Гюнтер Грасс: как мы можем печататься в издательстве, которое входит в концерн Акселя Шпрингера, который всё равно что… что кто? Я не изучал этого вопроса и не знаю ничего об Акселе Шпрингере. Но я совершенно уверен, что Аксель Шпрингер не уничтожил 30-40 миллионов на Архипелаге ГУЛАГе. Я уверен, что он не сослал 10 миллионов или 15 миллионов крестьян в тайгу. Я уверен, что несколько миллионов безжалостно выморенных голодом на Волге и много миллионов на Украине не по вине Акселя Шпрингера погибли. И не Аксель Шпрингер расстреливал в Катыни. И не Аксель Шпрингер предал Варшавское восстание 44-го года. И не он подавил восстание в Берлине в 53-м. И не он подавил Будапешт в 56-м. И не он оккупировал Прагу в 68-м. Но с теми, кто так делал, западные писатели охотно сотрудничают.
Я бы ответил так: если Восточная Европа, прежде раздираемая противоречиями, наконец нашла единый дружный голос, то стыдно в этот момент нас упрекать: где мы печатаемся. Это бессовестно! Кто желает, чтобы мы печатались в хорошем месте (как они понимают), устройте нам это, сделайте!
Мы все подавлены, у нас нет на родине мест. Мы бы печатались на родине — нет мест!
Я сказал в моём письме в «Континент», что вот наконец произносится, звучит слитный голос Восточной Европы и обращён к Западной. Если Западная Европа этого голоса не услышит, она уже никогда, ничего больше не услышит. Это последняя возможность.
«Монд»: «Изменилось ли мнение Солженицына о Западе за время его пребывания здесь?» В основных чертах — нет, и вот, видно, почему: потому что западное
