Скачать:TXTPDF
Раннее (сборник)

смяк, склонясь к дробовику,

Ловит блох борзая под столом.

«Будьте так любезны! Дайте мне чайку!»

– «Ча-ай?? Не подаём!»

Над столами русский чин трисловьями порхает,

Лица смотрят масляно, слепо.

И ревут «Златые горы», оглашая

Чайную Райпо.

И лохматый грузчик, мой сосед,

Дядя Миша, мужичина-глыба:

«Чаю зря ты, малый, просишь. Чаю нет.

На сто грамм перцовки».

– «Я не пью. Спасибо».

– «Ах, культуриш руссиш!.. Ну, кажи свой ум.

Ну, скажи, что водка – это а-пи-ум…»

– «Хвастать тоже нечем. Лёгкие и печень…»

– «Хо! Ты – тюря! Печень! Этим душу лечим!

К-комсомолец! Пожалел!.. А дать тебе винтовку,

Да – на вышку?..{13} Ну, не зявься, выпей

стограммовку.

И мои б такие были… Пей, не брезгуй».

– «Где ж они?»

– «Сопрели. Под сосной карельской».

– «Отчего ж?»

– «А это очень просто мы:

В тундру высадили голыми да босыми,

Ну, а в тундре и волкам не рай.

Рыбу пальцами словить сумеешь – ешь.

Ягоду найдёшь дикую – собирай!

Хочешь если, так друг дружку режь.

Хочешь – помирай…»

– «Но простите, но за что же вас?»

– «Ты – с луны? В тридцатом-то?

Не знаешь, что да как?

Потому что был сочтён кулак,

Ну и… Ликвидировать. Как класс.

…Я за землю, парень, да за волю,

Да за эту грёбаную власть

Шёл на Колчака…

Землю дали – тёр, дурак, мозоли,

А они меня – ша-расть

В кулака!

Да кого ж она, земля, не богатит,

Если только вкалывать здоров?

Государство! Что ему претит,

Если у крестьян да по три пары лошадёв?»

Юность верит. И она права.

…Но прошло-то года, слушай, двадцать два!

До каких же пор мы будем зря

Сваливать на бедного царя?

Зафиксируем: в раймаге – ни черта?

Это – нищета?

Тише! Тише! Склонность к выводам

поспешным.

Никакой прогресс не может быть безгрешным.

Отклоненья, исключенья – кто же говорит?

Ведь писал Истории законы не Эвклид!{14}

Роют трудно, роют по-кротовьи,

А оглянешься – и мир уже не тот.

Жестоко? Приходится и кровью

Заплатить за тяжкий путь вперёд.

Мы не только что не против –

мы оправдываем даже:

Ликвидировать? Конкретно – как? Куда ж их?

В тундру. В дикий лес.

Dura lex, sed lex.

Трудно мы живём. Дай время, будет лучше.

Внуки примут жизнь, не зная, как далась…

Вот и солнце прорвалось сквозь тучи,

И покорно Волга улеглась.

Так за вёсла твёрдою рукою!

Поплыли,

Где на двести вёрст Самарскою лукою

Волгу отшвырнули Жигули{15}.

Сладость есть и в малом и в великом.

Между сосен, вперегонку, с перекриком

Вымахнуть, запыхавшись, на кручу! –

Тут раскинуться на выгретой, пахучей

И никем ещё не топтанной траве;

Отдаваясь тишине дремучей,

В небо жмуриться без мыслей в голове,

Никому и ничего не должен

Жи-гу-ли!.. Какая-то в вас правда!..

Раздробилось зеркало в Заволжьи

И застыло в озерках-бакалдах.

Нет теченья! Плёсы недвижимы.

Близко дальнее, а крупное –

мало непостижимо.

С коробок от спичек – баржа на подчале.

Замерла ли? Тянут её таском?

Хоть заплачь от этой веющей печали!

Хоть христосуйся – такая в сердце Пасха!..

Мирный бор овершьями колышет,

Запахом смолы и солнца пышет.

Жёлто тлеют иглы в медном сосняке.

К югу, поверх сосен

Облачко относит

Медленно, в покойном высоке.

Под травой краснеет земляника,

И грибы столпились возле пней.

Разве в малом меньше, чем в великом,

Веской мудрости коротких наших дней?..

Через день взгляни на правый берег

Сланец, скалами пластованный, белесый,

Стук стволов паденья, пил железный верезг,

Люди серые с лопатами, кирками

Горы облепили муравьями.

Экскаваторы, лебёдки, вагонетки,

Грохот, скрежет, и столбится едко

В лёгкие и в небо каменная мгла

Это будет чудо Третьей Пятилетки –

Перемычка Волжского Узла.

О, грядущее переустройство мира!

Мы войдём в тебя наукой и уменьем!

…А кому кирку?.. Не из-под наших кирок

Пусть разбрызгиваются каменья!

Привезут, найдут неученную рать, –

Что над этим голову ломать!

…Так мы плыли в гладком беззаботьи,

И, наверно б, нам на ум не вспало:

Что за люди там кишат в лохмотьях?

Что за люди бьют вручную скалы,

Катят тачки в гору по тропинкам? –

Сам, как глина, побуреет человек

В невесёлом месте, в Красной Глинке{16},

Мы однажды стали на ночлег.

Правый берег вскопан, взбугрен, бурый.

Штабелями досок и бревён,

Мусором, щебёнкой – левый завалён.

Перекатом Волга мчится хмуро.

Мы причалили, да плох нам выпал сон:

Выстрел. – Новый. – Очередь. – И ржавый

Звон от рельс на нашем берегу.

С фонарями в зарослях облава

Заплясала, заметалась на лугу.

Засветились пристань и бараки,

Шли моторки, воду Волги пеня

Из моторок прыгали собаки,

Заливаясь в ярости и пене,

За собой вожатых мчали в темень,

Хрипло лаяли и обрывали привязь,

Кто-то выволок на берег пулемёт.

Словно в бой, с винтовками навывес,

Пробежал запыхавшийся взвод.

Не понятьвойна или охота?

Ладно, греемся; не трогают – и рады.

Вдруг у нас над самым ухом кто-то:

«Вот они! А ну, вставайте, гады!

Подымайтесь! Застрелю, заразы!»

Шутки плохи, тут не отлежаться.

Из-под одеяла высунулись разом

Вислоухие испуганные зайцы:

– «Мы – туристы. Что вы к нам, товарищ

Но товарищ плюнул от обиды.

– «Хто? Туристы?? Шляются здесь, твари…

Чтобы я на Волге больше вас не видел!»

Перекошенный, разгорячённый,

Освещён недоброй дрожью света,

Пляшущую руку с пистолетом

Долго опускал он, огорчённый.

Их всю ночь ловили. С места заклятого

Мы ушли под утро, торопясь уплыть,

Чтоб не рвать, что в сердце дорогого.

Чтоб не думать. Чтобы позабыть.

Подымалось солнце над лугами.

Красное, в торжественной игре,

Жигули оно зажгло, как пламя,

Озарило мёртвые машины на горе,

Раздробилось радугой росяной через лес,

Багряницей разостлало водной глади скатерть, –

И вот тут-то вывернулся нам наперерез

Арестантский катер!

Он скользнул, едва нам нос не срезав,

И послал короткий частобой,

Он прошёл, как будто гром железа

Кандалов рассыпал за собой.

Бугорками волн взбелели волоконца,

Закипела, забурлила полоса реки –

Эти лица! лица, обернувшиеся к солнцу!

И с бортов – конвойные штыки.

Вот они, кто там кирками машут! –

Только нескольких и рассмотрели мы.

Кто они?.. За что их?.. Не расскажут…

Тихие, стояли у кормы.

Что-то было в лицах их заросших,

В складках, не черствеющих у глаз,

От чего пахнуло всем хорошим,

С детских лет несбывшимся повеяло на нас.

Оба без отцов, ведь мы и шли бродяжить

По краям родной неведомой земли,

Чтоб мужскую взвесить эту тяжесть,

От которой матери, солгав, уберегли.

Нас заметили. Переглянулись.

Может, вспомнили своих мальчишек-сыновей.

Чуть заметно

Вслед нам

Улыбнулись,

И у каждого по-своему взметнулось у бровей.

И – промчало катер. И Андрей в сомненьи

Протянул: «А что, сейчас бы к Самому

Молодой, второй явись бы Ленин, –

Он бы – не попал в тюрьму?..»{17}

Глава вторая. Медовый месяц

Несу я сознание мира.

Боюсь, что не в силах донесть.

В. Гофман

До опушки – один переклик без малого.

В сени яблонь при тлеющем самоваре

Вечерами чаюют московские баре:

Слева в садике спорят о Ваське Качалове,

На террасе направо читают сценарий.

За кустами белеют мужские фигуры,

Праздных женщин движения – не легки, –

От самих же себя, от своей же культуры

Убегают на лето сюда толстяки –

От редакций и секций, премьер театральных,

От квартирных теснот, телефонной судьбы, –

Убегают сюда, в край ремёсл вышивальных,

Безпривозных базаров, прилавков печальных,

Где сельпо продаёт лишь сухие грибы.

Оттрубивши своё песнословие веку,

Отнеся гонорар к Елисееву{18},

За сто вёрст сюда сахар везут по рассеянью,

Чемоданами сало и бэкон,

Для хозяйки сговоренной – ситчику в дар,

Для работы полуночной – пачки сигар,

Кофе в зёрнах, вино и запас керосина.

…Над Тарусою сумерки звёздные сини,

Слышен блюдечек позвон и пенье гитар.

Ждут их осенью кассы столицы грешной

И страницы журнальной хвальбы.

В ряд их дач, не по чину – бревёнки потешной,

Кругляши нашей маленькой тихой избы{19}.

Нет в саду у нас кресел и столика чайного,

Нет огней и гостей под навесом крыльца, –

Всё вдвоём… И на пальце твоём – обручального

Золотой отлив кольца.

Нет у нас нагружённого доверху ледника,

Порожнём мы с базара приходим нередко,

Но как мило хлопочешь ты в белом переднике,

Увильнув: «Подгорит», убегаешь к загнетке.

…Драгоценного света дневного крупицы

Вот-вот-вот разойдутся меж теней вечерних, –

Дальше-дальше в окно, ближе-ближе к странице

Я слеплю себя строк неразборчивой чернью.

И уж всё отшвырнуть бы давно мне пора,

Встать, схватить тебя за плечи, закружить, –

Не могу, не додумавши, отложить

Годы царствования Петра.

Всё понятно – прогресс! А сидит во мне ересь:

Всю страну на дыбы – по какому праву?

Запишу! Назову его – «шведский тезис»,

Оправдала ли цену свою Полтава?

Двести лет всё победы, победы, победы,

От разора к разору, к войне от войны, –

А разбитые нами на Ворксле шведы

Разжирели, как каплуны.

Рок зловещий российские полчища водит.

Славы мало!

Земли недостало! –

Да…

Видно, слово «победа» не зря происходит

От слова «беда».

Погоди ж, дорогая, окончу, дочту,

Тени вечера выйдут из-за леса

Мы пойдём, обнявшись, и на нашу чету

Будут встречные взглядывать с завистью.

Вот не думал, что буду на даче

Жить, как дачник исправный живёт…

Есть у каждого годы удачи,

И таким обернулся мне минувший год{20} –

Словно звёздным дождём мне дороги усыпало,

Словно горы верстались мне по плечу,

Словно есть это счастье, и мне оно выпало:

Всё могу, чего захочу!

Под ногами любая наука стлалась,

Быстромудрые бесы вселились, казалось,

В грудь мою – и толкал меня каждый бес,

Одержимый мгновенными планами,

Томы будущих лет взросли до небес

Краснокрылыми великанами,

И вползла ядовитая слава. О славе

Где те юноши, что не чахли?

Незнакомые девушки письма мне слали,

И таинственно письма их пахли.

Содрогалась Европа надменная, отдана

Шагу армий, невиданных раньше,

Чёрным гневом возмездия небо над Лондоном

Застилалось из-за Ла-Манша,

Воды пенились, судна роились,

Напрягались десанты, готовясь к прыжку… –

В это лето мы поженились

И поехали на Оку{21}.

Мы привыкли к южным степям –

Золотая в сто вёрст ладонь,

Ни единого взгорка там

На бегу не встречает конь,

И нигде ни единый лесок

Не вклиняется в звень пшеницы,

И, едва только вспыхнет восток, –

Степь до запада озарится.

Здесь же – падей прохлада, здесь – синяя тень,

Ямку каждую дождь наливает всклень,

Позарос, весь в отрожках изрезан овраг,

Там спустился в него, там поднялся большак.

Сосны стройные веют на взлобке,

Между ними – дубы вперемес,

Там – ольха, там – берёза. Подымемся. Робко

Вступим в бело-зелёный лес.

Это счастье

Даётся не часто,

А не каждый его оценит –

Забрести вот в такую чащу,

Где листов прошлогодних олово,

Положить к тебе на колени

Голову.

Солнце еле пробрызнет сюда,

Небо еле сюда просветит,

Разве только, беспутный чудак,

Забредёт, заблудившись, ветер

И доносит, как где-то аукают

И хохочут девчёнки-грибовницы,

Помавая ветвями, баюкает:

«Всё достигнется… всё исполнится…»

Жалоба

«А чему исполняться? Чему?

Я о большем и не мечтала.

Всё исполнилось. Почему

Тебе этого счастья мало?

Мало нравлюсь тебе? Плетеницей

Из цветов себе лоб украшу.

Хочешь думать? Какую страницу

Распахнуть тебе в книге нашей?..

…Как бежал молодой дворянин

Со знаменем,

Как очнулся он навзничь, раненым,

С небесами один на один

И увидел, какой

Покой

Был по небу высокому разлит.

В суматохе большого боя,

Когда к славе рвалась рука,

Разве

Мог увидеть он над собою

Эти медленные облака?..{22}

Но ведь мы-то, ведь мы-то можем!

Посмотри – и сейчас плывут.

Что же ищешь ты, что же?

Я не верю, что люди на свете живут

Кроме нас и ещё там где-то,

Когда ты меня обнимаешь…

Повторяй мне, что любишь меня, только это,

Понимаешь?..

Ты настойчиво, ты упорно

Что-то хмуришься о своём.

Не легко тебе, не просторно

Со мной вдвоём?

Выпить, вытянуть сердце из груди,

Чтобы мой был, чтоб мой был весь!

Я не знаю, что завтра будет, –

Я люблю, что сегодня есть.

Только ты ведь обманешь: кольцо

Моих рук на заре разомкнёшь –

Почужевший, холодный, уйдёшь

Карла Маркса читать на крыльцо.

Станет звонкий пастуший рожок

По заре собирать своё стадо,

Я проснусь и увижу, что рядом

Нет тебя, что опять уволок

Тебя жребий твой, выбор жестокий.

Я неделю всего как жена,

А опять просыпаюсь одна

И полдня провожу одинокой.

Милый, славный, ты брови не хмурь

И не бойся – я не заплачу.

Значит, надо забыть мою девичью дурь, –

Мне ведь всё представлялось иначе.

Не мужчина я. Жалобу слабости

Ты прости мне на этот раз…»

И украдкою влажные заблесты

Она пальцем снимает с глаз.

Вот оно!.. Я кошусь с опаскою

На лицо неразгаданно женское…

Вспоминаю: акации спуска Крещенского,

Седину оснежённого Новочеркасска…

Мы

Скачать:TXTPDF

смяк, склонясь к дробовику, Ловит блох борзая под столом. «Будьте так любезны! Дайте мне чайку!» – «Ча-ай?? Не подаём!» Над столами русский чин трисловьями порхает, Лица смотрят масляно, слепо. И