не откликался, мёртвый стоял там телеграфный аппарат. Нержин вышел вон, обогнул дом, где была тропочка, стучал ещё в одно окно – и никто не отозвался. Пришлось вернуться назад. С шумом стукнул об пол тяжёлой урной для мусора – спящий не шелохнулся. Потянул, подёргал его за плечо – никакого впечатления. Несколько раз нарочито хлопнул дверью – храп стал даже сильней. Тогда Нержин положил мусорную урну боком вдоль дивана, сел на неё и стал ударять спящего ногой в валенок, всякий раз после удара принимая посторонний вид, будто охранял сон, а не будил. После какого-то из ударов второго десятка спящий раскрыл глаза – сперва они показались маленькими, а потом раскрывались всё больше, и в них появилось что-то очень знакомое, недавне знакомое лицо. Глеб всматривался, пытаясь понять эти глаза, и вдруг его осветило: в этих спокойных, покорных, добрых глазах было что-то терпеливо-лошадиное.
Как Нержин сидел с равнодушным лицом, будто был непричастен ко взбудку, так и старик ничуть не удивился, увидев, что солдат сидит вплотную к нему. Долго рассматривал его, не шевелясь, потом крякнул, откашлялся и медленно спустил ноги на пол, а спиной всполз по спинке дивана. Потом ещё минут пять молча смотрел. Потом отвернул полу первого кожуха, потом другого, достал из кармана кусок хлеба, завёрнутого в цветастый нечистый платок, и маленький кусок сала. Из другого кармана вытянул складной нож с деревянной ручкой. Всё это у себя на коленях расположил. Стал отрезать ломтиками и то и другое. И есть.
Голод охватил Глеба с новой острой силой, и он приступил к разговору с поспешностью:
– Скажите, папаша, вы – здешний работник?
Не переставая жевать, старик-железнодорожник отрицательно замычал:
– М-м-м-м.
– А где же мне найти служащих разъезда?
Прочищая ли зубы после еды, старик прочмокал:
– Ц-ц-ч-ц?
Нержину вскинулось, что старик, может быть, немой? Но тот разоблачил это подозрение, ибо вытер толстые губы и спросил:
– Что, солдатик, курить нечего?
Нержин уже был сильно сердит на старика, а табачок-то его весь ушёл к машинисту, совсем малость отделил, ещё пригодится.
– Не курю, папаша.
Щёки и подглазья у старика обвисали мешками:
– Гм. – Помолчал. – Не куришь. – Ещё помолчал. – И какой же ты тогда солдат?
А улыбка вышла хорошей, и Нержин уже пожалел, что не угостил его.
– Скажите, товарищ, к кому же мне обратиться? Мне надо срочно уехать.
Старик всякий раз начинал говорить не сразу, будто слова рождались у него где-то в животе и им нужно было ощутимое время, пока они доползали до рта. Выпустив несколько слов, он замолкал, немного дёргал щекой, будто говорить ему причиняло боль, потом выпускал ещё несколько слов:
– Обратиться? К кому? Да к кому ни обращайся. Всё равно не уедешь.
– Как не уеду? Но мне нужно срочно! Я еду в командировку! Я ни одного часу не могу тут оставаться!
– Э как. Скорый какой. Мне вот, по годам, нужно на печке лежать. А я, видишь. Тут вот.
– Ну хорошо, если вы не можете мне помочь, так кто же может, скажите? Что это за разъезд такой, что никакого начальства нет?
Старик фыркнул, даже обиженно:
– Разъезд? Нет, браток. Разъезд ты не кори. Разъезд это сила. Ты думаешь, разъезд это что? Так себе? Не-е-ет.
Ещё из какого-то кармана он неторопливо достал кусок мела, с трудом нагнулся вперёд, сильно закряхтев, так был запеленут, даже казалось, что весь сейчас свалится на пол. Нет, не свалился. И на свободном месте пола стал чертить.
– Вот тебе задача. Разъезд. Так? А ты, скажем, на нём начальник.
Начертил на полу линию общего пути, которая раздваивалась на две дуги, а потом опять они смыкались.
– Вот ты теперь мне и размини. Размини два поезда. Паровоз на каждом впереди. А хвосты длинней, чем путя. У каждого. Понял?
Он прищурился хитро и откинулся назад, довольный задачей.
– Вот и решай. Решишь – другую дам. Смотришь, время и обернётся.
Но Глебу было не до задачи, и так уже сколько потеряно. Неумышленно для себя он повысил голос и стал говорить со стариком, как если б тот был глух.
– Задачу я вашу потом решу. Вы мне скажите, как мне уехать? Тут поезда останавливаются?
Старик как бы обиделся, что солдат пренебрег его задачей. И ответил неохотно:
– Какой же дурак тут остановится? Вот ты и показал, что ничего в разъезде не понимаешь.
– А что?
– Чтоб из-за тебя одного всё движение застопорили? Прыткий, однако. Если стрелка занята, чего ж ты хочешь?
– Какая стрелка?
– Какая. А говоришь разъезд. Вон поезд одну стрелку занял, не видал? Стоит там. Пойди посмотри.
– Да что ж мне его смотреть, когда я в нём и приехал? – Нержин, не замечая, кричал всё сильней глухому.
– А кричишь-то. Кричишь-то зачем. Что ты за начальник?
– Простите. Я…
– То-то. Простите. Молод ещё. У меня внуки старше.
Но, видя смущение солдата, старик лукаво усмехнулся:
– Где ж ты там ехал, пёсий сын. Теплушек-то нет.
– А вы что, ходили-смотрели?
– Чего ж мне смотреть, я знаю. Я от Арчеды его веду{318}.
– Так вы что, кондуктор этого поезда? – только тут догадался Нержин.
Нержину стало приятно: как будто оказались с ним родственники или в одну беду попали.
– Папаша! А когда ж наш поезд пойдёт?
Старший проводник молитвенно развёл руками, на которые уже успел натянуть рукавицы, меховые внутри, а снаружи кожаные, измызганные мазутом.
– Никому не ведомо.
– Ну как не ведомо? Часов через несколько может уйти?
Старик повёл огромными клочкастыми седыми бровями:
– Дадут паровоз – уйдёт.
– А это уж. Где найдут.
– А если не найдут?
– Не найдут? Так и неделю тут простоим.
На лице у старика, видно полсотни лет послужившего по железным дорогам, было написано глубокое почтение перед стихиями их. Как у первобытного жреца перед волей богов.
И у Нержина – захолонуло сердце.
– Так что ж, я не уеду, что ли? Тогда буду ловить другой поезд.
– Какой остановится.
– Вот не хотел задачу решать. Как же теперь другой может остановиться? Никак.
– Почему?
– Да что ж, всё движение для тебя закрыть? Если ещё один остановится – значит, вся линия закрыта?
Ещё больший ужас защемил Нержина: так он – совсем в капкане? Он только теперь понял. Всё, что он спешил, гнал – всё зря? Теперь здесь, на нетопленном полустанке и без продпункта, он может просидеть несколько дней.
А старик потерял к нему интерес. Он задумался о своём и замер, глядя в тёмный угол комнаты. В подтверждение слов его за окном прогрохотал без остановки встречный поезд.
– А сколько тут осталось до Сталинграда?
Старик не отвечал.
– Папаша, сколько осталось?
– А?
– Осталось, говорю, сколько?
– Чего это?
– Ну, расстояние какое осталось? Пути сколько?
– Куда это?
– До Сталинграда.
– А… От поворота двадцать одна верста.
– От какого поворота?
– А вот направо сходи по путям, увидишь.
Старик закрыл глаза, приготовился опять спать.
Нержин с досадой покинул его и пошёл искать ещё кого-нибудь: какой-то же начальник, дежурный должен тут быть? Хотя в чём же он поможет, если поезда не могут останавливаться?
И встретил: женщина в железнодорожной фуражке поверх вязаного платка, с флажками и ведром по хозяйству. Видно, пропускала поезд. Нержин приступил к ней с настояниями и мольбой – она, затруженная, усталая, только и подтвердила всё, что сказал старик. А ещё: что по ту сторону путей, за километр от них, какой-то маленький военный аэродром и оттуда через полчаса пойдёт грузовик в Сталинград. Может, если срочная командировка, согласятся посадить.
Ещё бы не срочная! Мешок за спиной, а портфель прижавши к боку, побежал Нержин по снежной целине.
Ну и мороз же был! – совсем не мартовский. Ста шагов не пробежал, как что-то колкое неуклюжее влезло в горло и распёрло его – нельзя бежать! Пошёл шагом, по худой тропинке, и иногда глубоко проваливаясь. Облака чуть растягивало, проглядывало солнце – а позёмка тянула, не утихала.
До аэродрома добрался обезсилевший, и уже снег в сапогах. Действительно, собирался отходить открытый грузовик, и человек пятнадцать бойцов ждали его, а по утоптанному месту близ двух небольших самолётов расхаживал стройненький младший лейтенант кавказской наружности с аккуратными усиками и бил себя по голенищу тросточкой «память Кавказа»{319}. Всё было готово, но машина не заводилась. Не по морозу вспотевший шофёр то крутил ручку, то нырял под колёса, то лез в кабину, а ручку крутили ему бойцы, – но мотор даже не клохтал.
Младший лейтенант был сердит и взять постороннего солдата не хотел, допытывался, что за срочная такая командировка, что нельзя на полдня опоздать, Нержин готовился показывать бумаги, а сверх того врать, – как у разъезда услышал гудок подходящего поезда. Обернулся – боясь того, чего только что сверляще желал: чтобы поезд не оказался в Сталинград и не остановился. Но он оказался именно в Сталинград и замедлил ход – и размеренно, с достоинством остановился.
Что делать?? Нержин заметался.
Машина не заводилась.
А поезд – не уходил!
И Нержин – бросился снова через степь, стараясь меньше глотать невыносимо колючий воздух и от этого рывками вдыхая его ещё глубже, ещё больней.
Откуда-то отскочила пуговица. Оторвалась ручка портфеля – семь лет не отрывалась, нашла время! Скомкались портянки в сапогах – солдат! Вот так бы учили бегать на ГТО[37]! Уже с половины пути ноги совсем не поднимались, хотелось лучше лечь на снег. Казалось Нержину, что он почти не подвигался, свежий человек быстрее бы шёл, чем он бежал. Улучил оглянуться: нет, аэродром уже далеко.
А поезд – вопреки всем верованиям старика, объяснениям женщины и великому неведомому разуму железных дорог – стоял! Запирая всю магистраль Поворино – Сталинград для одного Нержина!
Грудь раскалывало от ввалившейся туда огромной колкой груды мороза. Глеб молился на паровоз: родненький, не уходи! Паровоз насмехался, выпыхивая кверху острые струйки пара: «Пай! – ду! Пай! – ду!» И, подпустив Нержина уже метров на сто, – завыл гудком, залязгал вагонами. Потянул. Но медленно, очень медленно. Лишь постепенно разгоняясь.
Нержин – бежал! бежал! Поезд – длинный, конца хватит – лишь бы не так разогнался. А перед самым полотном ещё пришлось нырнуть в канаву, занесенную снегом, а потом взобраться на кручу. Нержин взобрался уже на четвереньках по ней, дрожавшей от трясения, и ему казалось, он вообще не разогнётся от слабости. Но его обдал ветер из-под колёс и как придал ему сил. Он увидел открытую платформу с камнями, на ней много людей – и вот подходила задняя лесенка, не такая уж высокая. Глеб – взмахнул, бросил драгоценный портфель туда, к людям на камни, и, схватившись за
