всё ему осветил».[98]

Рассказ напечатан в «Новом мире» (1963. № 1. С. 9 – 42) в подборке из двух рассказов, перед «Матрёниным двором». Главный редактор «Правды» П. А. Сатюков попросил у Твардовского кусок из этой публикации для своей газеты. А. С. выбрал отрывок из «Кречетовки» с участием старика Кордубайло (от: «На письменном столе Зотова стояло два телефона…» до: «Любимый праздник в году, радостный наперекор природе, а в этот раз – рвущий душу»). 23 декабря 1962 г. отрывок подвалом напечатан в «Правде», и это навсегда защитило весь рассказ от критики, так как «Правда» не могла ошибаться.

Теперь автор счёл нужным объясниться с прототипом своего персонажа. «Дорогой Лёнечка! Я не знаю: то, что произошло – явится ли испытанием нашей с тобой дружбы или укреплением её? – написал А. С. – Власову и, рассказав, что „Новый мир“ после „Одного дня Ивана Денисовича“ попросил у него новых рассказов, продолжил: – Я стал думать – и во мне вдруг с настойчивостью стал биться сюжет, рассказанный тобою. Он представился мне так ярко, и с такой важной очевидностью выступила его моральная сторона, которая тебе, как человеку совестливому, давно представлялась, но во многих спит ещё и сейчас, и надо её разбудить, – что я просто не мог с собой бороться, не мог избрать уже никакую другую тему. В самой редакции я уже проверил действие этого рассказа на людях старшего и нашего поколения: у всех поголовно герой рассказа Зотов вызывает симпатию и сочувствие. Кроме того, каждый и у себя находит какого-то заглохшего червячка, который всё же шевелится и время от времени тревожит напоминанием». Власов ответил: «Разумеется, у меня нет абсолютно никаких возражений против использования тобой всего, что ты знаешь обо мне и от меня. Могу только радоваться, что моя более чем заурядная персона в какой-то мере способствует расцвету советской литературы. Так что с самого начала твоей худож[ественной] деятельности дарую тебе полный „карт-бланш“».[99]

Вслед за телеграммой Варлама Шаламова: «Поздравляю замечательными рассказами Кречетовка Матрёнин двор» пришло и письмо от него: «Прочел я „Случай“ и „Матрёнин двор“. Каждый рассказ по-своему щемит душу, по-своему ранит, по-своему восхищает. И „Кречетовка“ и „Матрёнин двор“ по своей худож[ественной] силе отнюдь не уступают „Ивану Денисовичу“, а кое в чём и превосходят его. Рассказы эти как бы „общедоступнее“: их оценка, восприятие не требуют „специальной подготовки“, которая даёт возможность в полной мере оценить качества „Ивана Денисовича“. Материал этот знает каждый, он за нашей спиной, в комнатах наших соседей.

Я думаю, что скоро напишут о „солженицынской ритмике“, о „солженицынском языке“. Уже сейчас можно говорить как об открытии о „солженицынских концовках“, где главное как бы вбивают в сознание энергичными, короткими ударами фраз. Уверенными ударами – как забиваются последние гвозди в обшивку постройки, которая нравится самому мастеру.

Для меня „Кречетовка“ – обвинительный акт большой силы. Я глубоко убеждён, что в основе искусства любого рода лежат этические основания. В поэме „Матрёнин двор“ – я не могу назвать иначе рассказа – это и обличение звериных сил деревни, и восхваление её лирических сил. И, может быть, лучшее место поэмы: „И, как это бывает, связь и смысл её жизни, едва став мне видимыми, – в тех же днях пришли и в движение“. Как замечательно! Как выражено чудесно!»[100]

Отозвался и Корней Чуковский: «„Иван Денисович“ поразил меня раньше всего своей могучей поэтической (а не публицистической) силой. Силой, уверенной в себе: ни одной крикливой, лживой краски; и такая власть над материалом; и такой абсолютный вкус! А когда я прочитал „Два рассказа“, я понял, что у Льва Толстого и Чехова есть достойный продолжатель».[101]

Вскоре после публикации «Случая на станции Кречетовка» Ленфильм предложил автору договор на экранизацию рассказа, однако А. С. сразу же отказался: «отдать им права, а они испортят, покажут нечто осовеченное, фальшивое? – а я не смогу исправить…»[102]

Кочетовка расположена километрах в десяти к северу от Мичуринска (прежде Козлова). Основное действие рассказа происходит 1 ноября 1941 г. (с. 208). Начинается без малого в шесть дня (с. 160), а заканчивается задолго до смены Зотова в девять часов вечера (с. 161).

…на Липецк… (См далее: через Елец <…> до Верховья, из Богоявленской, со Щигр через Отрожку, изо Ртищева, из Павельца на Арчеду, на Пачелму, на Кирсанов, из Камышина, через Ряжск, до Грязей, через Касторную, в Александро-Невском, в Пензе, Моршанск, в Скопине, на Балашов, на Поворино и др.) – Железнодорожные пункты на пути воинских составов, следующих через Кочетовку.

…из чёрного раструба безнадёжно выползали вяземское и волоколамское направления и клешнили сердце… – Совинформбюро не спешило сообщать о захваченных немцами городах. Сначала вместо потерянного города появлялось в сводках названное его именем направление. Упоминание вяземского и волоколамского направлений означало, что Вязьма и Волоколамск сданы противнику.

…приезжали из Москвы железнодорожники, кто побывал там в середине октября, и рассказывали какие-то чудовищно-немыслимые вещи о бегстве заводских директоров, о разгроме где-то каких-то касс или магазинов… – О том же вспоминает маршал Жуков в рассказе «На краях»: «С 13 октября начали эвакуировать из Москвы дипломатов и центральные учреждения, и тут же стали бежать и кого не эвакуировали, и – стыдно сказать – даже коммунисты из московских райкомов, и разразилась безудержная московская паника 16 октября, когда все уже считали столицу сданной» (с. 314–315).

…и один худощавый бледнолицый лейтенант с распадающимися волосами прочёл свои стихи, никем не проверенные, откровенные. <…> И ещё так, кажется, было:

Если Ленина дело падёт в эти дни —

Для чего мне останется жить? —

Автопортрет писателя соединён со стихами, которые были отданы в повести «Люби революцию» Глебу Нержину, автобиографическому персонажу А. С.: «…в стихотворении, писанном на остановках телеги в долгом, безмятежно-томительном октябрьском путешествии обоза, тупым исписавшимся грифелем были вписаны последние строки:

Если Ленина дело падёт в эти дни,

Для чего мне останется жить?»[103]

Но если бы немцы дошли до Байкала, а Зотов чудом бы ещё был жив, – он знал, что ушёл бы пешком через Кяхту в Китай, или в Индию, или за океан – но для того только ушёл бы, чтобы там влиться в какие-то окрепшие части и вернуться с оружием в СССР и в Европу. – Схожими мыслями (с поправкой на различное отношение к 30-м годам) одержим Глеб Нержин в повести «Люби революцию»: «Но твёрдое решение вызревало в Глебе: он не покорится! Если наши армии уйдут за Урал, – уйдёт за Урал, если падёт Сибирь – уйдёт в Китай, уйдёт за океан, найдёт на земле такой клочок, где будет же биться свободное человеческое сердце; подобные ему соберутся там и другие – осколки разбитого вдребезги красного материка, и остаток жизни они посвятят тому, чтобы словом и оружием помочь восстановлению ленинского огня, очищенного от смрада тридцатых годов».[104]

…НКПС… – Народный комиссариат путей сообщения.

…из спинки толстыми вырезанными буквами выступало название дороги… – Кочетовка относится к Юго-Восточной железной дороге (ЮВЖД).

…цветной портрет Кагановича в железнодорожном мундире. – В 1935–1944 гг. Л. М. Каганович был наркомом путей сообщения. Одновременно в предвоенные годы занимал посты наркома тяжёлой, топливной и нефтяной промышленности. Был членом политбюро ЦК (с 1930 г.), вторым (после В. М. Молотова), а временами и первым человеком в сталинском окружении.

А мыло теперь продукт дефективный… – Тётя Фрося говорит «дефективный» вместо «дефицитный» (народная этимология).

…в полувагонах… – О полувагонах см. далее (с. 192–193).

«Князь Серебряный»… – Исторический роман А. К. Толстого (окончен в 1861 г.); снабжён подзаголовком «Повесть времён Иоанна Грозного».

…из уважения к лейтенантским кубикам. – Кубики – от одного до трёх – носили младший лейтенант, лейтенант и старший лейтенант. Лейтенанту Зотову полагались два кубика.

Полина, чернявенькая стриженая киевляночка с матовым лицом, <…> работала на почте. На почту, если выдавалось время, Вася ходил читать свежие газеты (пачками за несколько дней, они опаздывали). Так получалось пораньше, и все газеты можно было видеть сразу, не одну-две только. Конечно, почта – не читальня, и никто не обязан был давать ему читать, но Полина понимала его и все газеты выносила ему к концу прилавка, где он стоя, в холоде их читал. – Ср. в повести «Люби революцию»: «В маленькой нетопленной почте добрая душа – милая эвакуированная киевлянка, выкладывала перед Нержиным, и то не всегда, сразу пачку пришедших с недельным опозданием областных сталинградских газет. Нержин читал, стоя у стойки, проминаясь мёрзнущими ногами в нетопленной почте <…>».[105]

А уж статьи Эренбурга Вася читал ей вслух сам, волнуясь. И некоторые он выпрашивал у Полины, из чьих-то недосланных газет вырезал и хранил. – В повести «Люби революцию»: «И статьи Эренбурга, чьи короткие, хлёсткие, гневные фразы спазмами охватывали его горло ещё в дни Испании, первой революционной любви их поколения, – теперь ещё глубже, чем тогда, бурили его исстрадавшуюся душу, так что с почты он выходил, не чувствуя земли, <…> мыслями весь на фронте. На груди, в записной книжке сложенную, он носил и решил носить до последнего дня войны вырезанную в день мобилизации из газеты, полученной вместе с повесткой военкомата, статью „Им не победить России!“[106]»

…первый том «Капитала»… – Главный труд Карла Маркса. Первый том вышел в 1867 г. Второй и третий тома, завершённые после смерти Маркса Фридрихом Энгельсом, изданы соответственно в 1885 и в 1894 г.

…учебник Лапидуса… – Учебник И. Лапидуса и К. Островитянова «Политическая экономия» (в 2-х частях), рекомендованный «для вечерних комвузов, совпартшкол и самообразования», неоднократно переиздавался в 30-е годы. 7-е переработанное издание вышло в Москве, в Партиздате, в 1933 г.

…из Лисок… – Лиски (в 1918–1943 гг. Свобода; в 1965–1991 гг. Георгиу-Деж) – районный центр в Воронежской области, узел железнодорожных линий и порт на Дону, в 240 км к юго-западу от Кочетовки.

…лицо у сержанта Дыгина было набровое челюстное лицо Чкалова, но не молодого лихого Чкалова, погибшего недавно, а уже пожившего, обтёртого. – Знаменитый лётчик В. П. Чкалов погиб при испытании нового истребителя 15 декабря 1938 г., менее трёх лет назад, 34-летним.

…с «летучей мышью» в руке… – «Летучая мышь» – переносной керосиновый фонарь.

…все шестнадцать лошадей вагона – гнедые, рыжие, караковые, серые… – Гнедые – рыжие, бурые, а нáвис чёрный; караковые – вороные, то есть чёрные, с подпалинами, желтизною на морде и пахах (см. Русский словарь языкового расширения).

…гладил храпы… – Храп у лошади – средняя и нижняя часть переносья.

…оставшись в красной соколке… – Соколка – трикотажная футболка по моде 30-х годов – со шнуровкой на груди.

…пришлёпали ему четыре треугольника… – Четыре треугольника на петлицах и рукавах