почти сплошь русскими и до этого года входивший в Северо-Кавказский край. Но в 1942, с приближением гитлеровских войск, в поддержку их, у чеченов-ингушей было восстание — и это-то определило их дальнейшую высылку Сталиным. В 1957 Хрущёв придарил возвращённой Чечне казачье левобережье Терека. А много русских продолжало жить и в степной части правого берега. (По переписи 1989, в Чечне жило 0,7 млн. чеченов и 0,5 млн. не-чеченов.)
Погромы, грабёж и убийства не-чеченского населения начались в Чечне уже с весны 1991 (и не встретили противодействия Москвы). Тем более чеченские лидеры и активные боевики не упустили использовать государственный развал осенью 1991. Дудаев захватил власть и объявил ту независимость Чечни, которой чечены всегда настороженно жаждали. Ни к чему не готовое, лишённое исторического мышления российское руководство тут же импульсивно объявило в Чечне военное положение, но, через два-три дня сняв его по своему бессилию, только выставило себя в смешном виде. И уже тут первая загадка дальнейшего трёхлетнего бездействия: российское военное командование уступило самопровозглашённой Чечне обильное вооружение всех родов, включая авиацию.
С чеченами я был в казахстанской ссылке в 50-х годах. Там хорошо узнал и их непреклонный, горячий характер, их непримиримость к гнёту и высокую боевую искусность и самодеятельность. От первых дней чеченского конфликта (1991) было ясно, что для разбереженной, неустоявшейся России с раздёрганными политическими, общественными и национальными течениями военное столкновение с Чечнёй принесло бы огромные трудности, но, ещё более: мне казался бесперспективным политический замысел усмирить Чечню. Я видел разумный выход в том, чтобы незамедлительно признать независимость Чечни, отсечь её от российского тела, дать ей испытать существование независимой страны, но так же незамедлительно отделить прочным военно-пограничным кордоном, разумеется, оставив левобережье Терека за Россией. (Уже и в XIX так было, и ещё ярче показано теперь: для чеченов грабительские набеги и захват заложников, рабов и скотьих стад — это как бы их форма производства, при низком уровне собственного хозяйства). И положить же усилия принимать из Чечни желающих русских, а изрядную сотню тысяч чеченов-мигрантов, рассеянных по России в криминальной коммерции, объявить иностранцами и потребовать либо доказательства пользы их деятельности для России, либо немедленного отъезда. (Такой план я предложил в июне 1992 Президенту Ельцину при телефонном нашем разговоре Вашингтон-Вермонт, но беспоследственно. Тот же план я потом не раз предлагал в российской прессе и по телевидению — и тоже бесполезно).
Между тем потянулся трёхлетний период полного российского бездействия относительно отколовшейся Чечни. Какие-то могучие тайные интересы каких-то высоких сфер в Москве продиктовали поведение «как если б ничего не произошло». Всё такой же обильный поток тюменской нефти отправлялся на грозненский нефтеперерабатывающий завод, не принося России даже сравнительно стоимости этой нефти, разница кому-то доставалась, где-то делилась. Так же продолжались государственные дотации Чечне и все другие экономические и транспортные связи с ней.
А в самой Чечне разыгрывался необузданный террор против не-чеченского населения, да главным образом — русских. Чечены произвольно оскорбляли, унижали русских, грабили, отнимали имущество, квартиры, земельные участки, убивали, выбрасывали с этажей из окон, насиловали, похищали женщин, и мужчин, и детей из детских садиков, — многие так и исчезли бесследно. «Русские! вон из Чечни!» Раздались из Чечни русские вопли, русские приезжали с жалобами, стучаться в российские инстанции — но все три года те оставались безучастны. Ни административной, ни судебной защиты не было никому. И о судьбе этого полумиллиона не-чеченов — молчала вся российская пресса, столь теперь свободная, молчала все три года! И российское телевидение не показывало нам никаких раздирающих сцен и трупов — три года. И три же года благодушествовали самые знатные российские «правозащитники», выявляя хладнокровие нашего образованного общества. (За все три года мне известно лишь одно сообщение из Чечни в московской газете: что за первые полгода режима Дудаева в Чечне подвергся насилию каждый третий житель («Экспресс-хроника», 28.7.1992) — разумеется, не-чечен.) Это и была, как теперь говорят, этническая чистка, но из Боснии она стала заметна всему миру, а из Чечни — никому. Ни ООН, ни ОБСЕ, ни Совету Европы.
И как необъяснимо было до декабря 1994 безучастие высших властей российского государства — так же ничем не был объяснён, обоснован внезапный поворот: начать против Чечни войну.
Дальше наперебой соревновались — за счёт гибели тысяч и тысяч жизней — генеральская бездарность в ведении военных операций и политическая бездарность российского государственного руководства. (Если только к бездарности можно отнести вспышку триллионных финансирований восстановительных: работ в Чечне прямо на театре военных действий и в самом ходе их). Были инсценированы и всенародные выборы промосковской администрации в Чечне, до такой степени открыто подложные, что даже притерпевшимся за советское время носам это разило. (Позже, когда проиграли войну, — всю эту «народную власть» тихо свернули, даже не оговорясь).
Перечень преступных шагов российских властей в эту войну — неохватен. (И все — оплачены невинными жертвами.) Но выдающимся и необъяснённым шагом было: после басаевского террористического налёта на Будённовск в июне 1995 — не только отпустить саму банду, но и — немедля за тем добровольно отдать чеченам почти всю территорию, какую за полгода у них завоевали, — и опять начинать от исходной черты.
Во всю эту грязную кампанию не только российское руководство, но и немало голосов в России оправдывали продолжение войны необходимостью «сохранить единство России», а «иначе отпадёт весь Кавказ», а «иначе развалится вся Россия». Рассуждение импульсивное и без огляда на всю особость конфликта. Одновременно же с чеченской войной наша власть десятками других то действий, то бездействий разваливала Россию куда непоправимей. Да сдавши и Чёрное море, и Крым — разве удержать было Чечню?..
Отпуск Чечни был бы оздоровляющим отъёмом больного члена — и укреплением России. А цепь вот этих позорных военных неудач, обративших Россию в ничто под презрение всего мира, — вот это и был вернейший путь к развалу всей России.
Да ещё: сумели бы мы без генерала Лебедя вытянуться из этой войны? Полное впечатление было, что не осталось в России ни государственной воли, ни государственных умов — а так бы месили бойню ещё год, и месили ещё два. Лебедя погнали туда, чтоб он провалился в этой невыполнимой операции, — а он решился подписать капитуляцию в войне, не им затеянной и не им проигранной. (Те и виновны — во всём, а он виновен, что в поспешности перемирия — или в надежде на великодушие своего чеченского партнёра? поверил — притворился, что верит? — в гарантии разоружения чеченских боевиков, обусловленного выводом наших войск, и не вытребовал тысячу наших пленных из их ям и рабских цепей на ногах — тем наложив на Россию ещё один несмываемый позор).
И ещё же достойный армейский финал: чтоб удовлетворить гордость победившего (и уходящего от нас) народа — указанием Президента мы выбросили из Грозного две наши постоянно расквартированные там бригады, да посреди зимы! одну бригаду — в открытую морозную метельную степь, своих солдат не жалко. (Та бригада — и развалилась к весне).
Теперь спешили с уважением пожать руки тем, кто недавно грозил Москве ядерной расправой, «превратить Москву в зону бедствия», и террором по всем железным дорогам России, которая «не должна существовать», ибо «весь русский народ — как животные».
И — как же пережили эту войну русские населенцы Чечни? Более всего сгущённые в Грозном, они не имели, в отличие от многих чеченов, ни транспорта, ни денег, чтобы оттуда вовремя бежать. Из обращения русской общины Грозного весной 1995: «С одной стороны в русских стреляли и убивали дудаевские боевики, а с другой — стреляла и бомбила русская армия. В Грозном нет ни одной улицы, переулка, парка, сквера и квартала, где бы не было русских могил», — но газеты российские писали и телевидение показывало только потери чеченов. (О, справедливо звучали демократические голоса: «Как можно губить человеческие жизни ради сохранности Конституции?» — только странно, что этих аргументов мы не слышали от них ни 4 октября 1993, ни при русских гибелях в Чечне).
А после капитуляции о туземных русских полностью забыла и российская власть, и наша общественность, — и оставшиеся в Чечне тысяч сорок русских обречены на домирание и геноцид. Пишут в отчаянии: «Россия нас забыла. Помогите выехать! Кого не уничтожили войной, так теперь убивают целыми семьями и вывозят убитых неизвестно куда. Пенсий не платят: «идёт на восстановление города». «И стараемся мы уши заткнуть, что в Чечне, с которой мы подписываем благожелательный мир, — и посегодня держат русских рабов, продают и покупают их, — и не чеченская же власть в это вмешается.
Но и это ещё не всё: те тысяч двести-триста русских, которым удалось из Чечни бежать, обобранными и нищими, и они пробавлялись жалкой помощью от российской миграционной службы, — теперь, по окончании войны, увиделись российским властям — избыточной обузой. С начала 1997 им прекратили платить пособия, лишили права находиться в «пунктах временного размещения» беженцев — и предложили отправляться назад, в свою Чечню.
Тем завершается — нет, ещё и тут не завершается — вся широкая картина, как нынешняя Россия отказалась от миллионов своих отечественных пасынков.
И после конца военных действий всё поведение наших властей относительно Чечни поражало своей слепотой, несоответствием обстановке и даже пошлостью. То — одночасовым пребыванием на грозненском аэродроме. То — замышлением разграничительного договора с Чечнёй с небывалою широтой их прав, Да даже «пусть будет у них суверенитет», — так из-за чего же вы два года кровь лили? — «зато сохранится общее у нас с ними экономическое пространство» — то есть продолжится коммерчески-криминальное чеченское паразитирование на российском теле? Да даже, после кремлёвской задушевной встречи: «Чечня может стать нашим стратегическим союзником»… — вот находка! В 24 часа вышвырнули из «российской» автономии российское «представительство» (посольство?) — наша власть только утёрлась: в отношениях с Чечнёй она перешла все пределы унижения.
А Чечня что ж? Она откровенно ищет союза с Турцией, с мусульманским миром, с кем угодно, только не с Россией, — и лишь помедливает, ожидая от нас миллиардно-долларовых вливаний.
Чечня — вполне открыто, принципиально и последовательно отрывается от России, но теперь и с подаренным придатком казачьих терских земель. И нам границу теперь не по Тереку ставить, а вкапываться в плоской ставропольской степи: пожертвовали наши власти и целостью, и спокойствием Ставропольского края. И чеченский разбой, без труда, еженощно пересекает эту условную неохранимую границу, грабит приграничных жителей, угоняет скот, — так что казаки взвыли об оружии, хотят сами, уже без властей, обороняться, как и
