Америка.

Такое невиданное многонародное соединение — как же могло устояться и быть прочным? В решающей мере — от образа правления, успешно испробованного и прежде во всемирной истории для той же цели: перед монархом все — равноподданные, в равных правах, без различия религии, племени, не стеснены ни в роде занятий, ни в месте жительства, — да народы, по малоподвижности тех столетий, хоть и не стеснённые никакой «чертой оседлости», не имели склонности мигрировать. Казахи-кочевники, отступившие от джунгарских войск и кокандских набегов, имели в Южной Сибири льготные условия кочевания — и содействие от оседлого русского населения. (Одно создалось в России исключение — относительно евреев, но оно и породило свои глубокие последствия).

А были ли русские в той Российской империи властвующей (как, например, англичане) «имперской нацией»? Отнюдь нет. Подавляющая часть тогдашнего русского народа — крестьянство было страдательным слоем, терпящим. Оно не имело «прибыли» или привилегий от империи, напротив, в полной мере несло гнёт государственного тягла — своими жизнями платило и за петровские стройки, и за императорские войны (многие нации России в армию не брали); крестьянство протащило на себе и крепостное право, и обделённость землёй. «Имперское сознание» бывало у высшего чиновничества (разнонационального), у кого-то из дворянской верхушки, далеко не у всех, у кого-то из буржуазных кругов, окрепших к XX веку. Но не у народной массы, и благо. Имперское сознание деформирует сознание национальное не к пользе для него, наносит духовный ущерб внутреннему развитию.

Нет, не «имперской нацией», но по вековому ходу событий — и по государствообразующей роли, и по перемежному географическому расселению — русские в России стали народом объемлющим, как бы протканной основой многонационального ковра, — не частое этническое явление. Это обернулось для русских бременем или роком — сквозь всю российскую историю. И по той же причине пришёлся на русских лобовой удар «ленинской национальной политики». И — гитлеровской войны. И тот же исток — невыразимой трудности всех русских проблем сегодня.

Зложелатели русского народа обвиняют его в острой неприязни к другим народам и к чужеземцам. Однако весь поток русской истории не оставляет места таким обвинениям: русские охотно принимали в свою жизнь иноземцев из многих стран, были открыты для них, охотно учились у них (как — техническим приёмам, ещё с XVI века, так в XIX — приёмам хозяйствования у немецких колонистов); государственный аппарат дореволюционной России включал в себя многих чиновников нерусского происхождения и на высоких постах, — да само многовековое устойчивое существование обширной многонациональной империи было бы невозможно при ксенофобии хребтового народа. (В возражение указывают — на еврейские погромы в Молдавии и на Украине в 1881-82 и 1903-05 годах; но на территории проживания великороссов — погромов не было.) И сегодня: во скольких русских областях, городах на руководящих должностях состоят нерусские — в том числе, теперь получается, из иностранных государств, грузины, армяне, азербайджанцы, — увидим ли подобное в новообразованных странах СНГ да даже и в автономиях внутри самой России? Нет, и там и здесь русских поспешно вытесняют; вот где ксенофобия.

* * *

Каковы могли бы мыслиться дальнейшие, вне революции, взаимоотношения народов России в XX веке? Революционное крушение резко перенаправило ход событий — и судить о непроверенной перспективе уже не приходится.

А многое объясняет нам текущий через весь XX век процесс мировой.

Вот, к концу XX века каток нивелировки всё жесточе прокатывается по особенностям, характерностям, своеобычию национальных культур и национальных сознаний — и, сколь удаётся, выглаживает все эти индивидуальные особенности под всемирный (американский, англосаксонский) стандарт. Действие этого катка грозит погасить все краски многообразия человечества, всю духовную сложность и яркость его. Этот процесс всеобщей стандартизации по смыслу своему — энтропийный. Выравнивая потенциалы различий, он ослабляет способности человечества к развитию духовному, а вослед и к иным видам развития.

Мне уже приходилось писать, и не раз, что благословенна каждая национальная культура. Что нации — это краски человечества; исчезни они — человечество стало бы так же уныло однообразно, как если бы все люди приняли бы одинаковую наружность и одинаковый характер. Несомненно, что отначальное существование племён — в Замысле Творца. В отличие от любых человеческих объединений и организаций — этнос, как и семья, как и личность, не человеком измышлен. И имеет не меньше органических прав на существование, чем семья и личность.

Как всегда в человеческой жизни, чем настойчивее проявляет себя какая-либо сила — тем упорнее, а то и отчаянней рождаются ей хотя бы единичные противодействия. Так, в XX веке усилилось национальное самоотстаивание, и мы видим, в огляд по планете, разноликие, разной крепости сопротивления этой всевыглаживающей силе. Тут примеров много, но у всех на виду: поразительная устойчивость японского национального типа и уклада, сумевшего пробиться сквозь все испытания современности и остаться самим собой; неколебимое самобытное стояние исламской культуры; или чудовозрождённое на земле предков еврейское национальное государство после двух- и даже трёхтысячелетнего всесветного рассеяния, в какие-то века едва ли не умирания народного бытия. Даже только эти примеры обнадёживают нас, что человечество ещё не обречено поглотиться единообразием. Нет, защитные импульсы всплескивают у многих наций: выжить в этих новых условиях, сохранить глубину своей духовной и культурной традиции, своё ни на кого не похожее лицо.

Этот процесс самоотстаивания, конечно, проявился и у наций России. Живость их национального чувства сохранялась у многих — и отчётливо проступила в ходе Семнадцатого года, когда, при сотрясении государства, все слои и все прослойки населения с поспешностью требовали расширения своих прав или сами объявляли их. Мне довелось подробнейше заниматься фактическими материалами от Февраля до Октября 1917. Естественно, что оживились и национальные движения. Однако хотя настояния отдельных наций (украинские особенно), отдельных вероисповеданий (ислам) были тогда проявлены, но — кроме Польши и уже созревшей к отделению Финляндии — ни одно требование не шло выше культурной автономии и местного самоуправления — никто (в том числе и Украина) не требовал тогда территориального отделения.

Потом ленинская революция распахнула и выстлала нациям России (кроме одной: русской) путь к форсированному самосознанию и административному, и культурному самообособлению. За 70 лет процесс этот дал многим «титульным» нациям возглавить и крепить свои автономии, щедро преображённые хозяйственными дарами России. И в таком, уже властном, состоянии национальные верхушки автономий были застигнуты событиями 1991 года. Дальше процесс пошёл исключительно динамично, с требованием некоторых автономий если не полного отделения от России, то почти прав международных субъектов (и иные получили).

Этот процесс резкого взмыва национальных чувств — у всех, кроме русских, — происходил и сплошь 90-е годы. В паспортах прибалтийских государств твёрдо поставлена графа «национальность». В Киргизии отменили было её, из «прогрессивных соображений», — но по требованию народа вернули. Не сомневаюсь, что если б о том опросили малочисленные народности Сибири — они б ещё отчаянней держались за своё национальное именование. Это — одно из усилий нации, угрожаемой исчезнуть, отстоять себя во всемирной нивелировке, тот самый защитный импульс. (А иначе зачем выяснять национальность во время всеобщей переписи? Если не надо — так и вообще не надо.) И в России это характерно проявилось в 1997: центральные власти, не оглядываясь на наше сплетенье народов, легко решили: устранить в новом российском паспорте строку национальности. И уже запустили машину изготовления десятков тысяч, сотен тысяч таких паспортов. И — чей же осадительный голос раздался звонко и трезво? Не — русских, разумеется, а именно — других наций: кабардинцев, башкир, татар. Они хотят — и имеют право! — называться своим национальным именем, отстоять его от утери, не смазывать. И центральные власти — замялись, затоптались: то ли паспорта надо готовить заново, а наготовленные под нож? Скажем спасибо тем народам за это братское образумление. Мы и это право, называться русскими, готовы отдать из ложной стыдливости. Но никому не запрещён инстинкт национального самосохранения, право ощущать самих себя, какие есть. Почему и нам не сметь его иметь, как уверенно имеют, как — оглянемся — уверенно сберегают другие?

18. ФЕДЕРАЦИЯ?

Да, в России живёт больше ста наций, многолюдство народностей, так сложилось исторически, и с этим мы должны войти в будущее: сочетать интересы общегосударственные с интересами этнических групп. Спрашивал ещё И. С. Аксаков: «Как разумно объять единым законодательством столько и столь разноплеменных?»

По меньшей мере с XV века фундаментальная традиция российской государственности была — унитарность, единоуправляемость государства, в своих лучших периодах в сочетании с земством. В течение этих шести веков никогда не возникала ни потребность, ни даже мысль о федеративном устройстве России. Её принёс из своих теоретических схем Ленин — и внедрил мечом большевицкой диктатуры.

Во всей истории — истинные федерации создавались только добровольным соединительным устремлением полугосударственных образований с целью взаимного поддержания и совместного, более устойчивого существования. (Как швейцарские кантоны, германские земли, штаты Северной Америки.) По ленинскому же революционному замыслу, наоборот, — федерация народов была декларирована из единой России. Сам-то Ленин и его последователи вовсе не думали расставаться с унитарностью государства, да именно её одну, скреплённую диктатурой партии, они имели в виду и жёстко осуществляли. Но их ближайший расчёт был: заполучить в союзники — внутри России все меньшие нации, вне России — заманчивым примером привлечь к себе сочувствие народов Востока. Доходило (20-30-е годы) до уродливой дробности: учреждались пятнами по карте и «национальные районы», и даже «национальные сельсоветы» — с особыми, льготными, правами, каких не было у соседних сельсоветов и районов, примитивно русских.

Однако и декларированное не прошло впустую, только этой мнимой, но широко объявляемой, федерации предстояло подспудно зреть семь десятков лет, накопляя значение и влияние национализированных верхушек. Впрочем, уже в 1926 «национальные» члены ЦК ВКП (б) (во главе с Т. Рыскуловым) совещались отдельно, со своими требованиями к ЦК; проявлялся в ВКП (б) и ещё несколько раз «национальный уклон». А уж в 1991 — прорезалось разом, всё вместе, повсюду, и обнажилась выращенная за 70 лет дробная множественность национальных элит, каждая из которых оказалась автономной хозяйкой какого-либо куска России.

Развал в 1991 пошёл мощной лавиной, необратимее развала 1917. При переходе через это новое революционное трясение — многое неузнаваемо изменилось в нашей стране, в том числе — и коренным образом — государственность. Автономные области возвышались в автономные республики, а все вместе приобретали удельный вес прежних союзных республик, теперь отделившихся. Национальные верхушки автономий, десятилетиями выращенные при льготных квотах в образовании и сниженной профессиональной конкуренции, — теперь быстро, решительно захватили реальную власть, резко повышая свой национальный процент, особенно в органах управления и правоохраны. (И эта вспышка этнического национализма —