ответу… имеем ли мы как самобытный народ право на самостоятельное существование?» — и не ценой того, чтобы «себя «оброссиивать», тонуть и обезличиваться в российской многонациональности».
Сохранится ли, не пресечётся ли русский народ — равносильно вопросу: сумеют ли наши потомки — жители XXI и XXII века сохранить русское самосознание как основу своего мировоззрения и культуры. В это входят и традиции православной веры; и традиции народного характера, каким он бывал в более милостивые к нам века; и богатство русского языка, соответствующее духу его лексики и синтаксиса, вместе и с вершинами фольклора; и все разнообразные вершины русской культуры, достигнутые главным образом в XIX веке, отчасти и в XX.
А пока — до тех потомков и именно ради нашего продолжения — мы обязаны сейчас, сами, выходить из нынешнего потерянного, униженного состояния.
А иначе — ещё через век как бы не пришлось вычёркивать слово «русский» изо всех словарей.
Конечно, и вне сохранности народа — русская культура может сохраниться. (Так, как сохранилась античная?..)
Март 1994
Россия в обвале
«Часы коммунизма своё отбили. Но бетонная постройка его ещё не рухнула. И как бы нам, вместо освобождения, не расплющиться под его развалинами». — Этой тревогой я начал в 1990 году работу «Как нам обустроить Россию?».
Однако в тот год люди были захвачены жаркой поглядкой на телевизор, на заседания Верховного Совета, — ожидая, что там вот-вот откроются пути к новой жизни. И ещё большее ликование взвихрил 1991 год, у кого и 1992.
А теперь — и все признают, что Россия — расплющена.
Оправдатели настаивают, что иначе и пойти не могло, другого пути не было, это всё — переходные трудности. Здравомыслящие — уверены, что здоровые пути были, они всегда есть в народной жизни.
Как ни очевидна для меня правота вторых — спор этот уже отошёл в бесполезность: нам всем думать надо лишь — как выбираться из-под развалин.
При всей уже 12-летней затяжности нового глубокого государственного и всежизненного кризиса России, выпуская в свет нынешнюю работу — и последнюю мою на все эти темы, — я не надеюсь, что и мои соображения могут в близости помочь выходу из болезненного размыва нашей жизни. Эту книгу я пишу лишь как один из свидетелей и страдателей бесконечно жестокого века России — запечатлеть, что мы видели, видим и переживаем.
Конечно, далеко не единственный я, кто всё это знает и обдумывает. Есть немало у нас в стране думающих так или сходно. И множество напечатано разрозненных детальных статей о наших болях и уродствах. Но кому-то надо собраться, через вихри жизни, высказать и слитно всё.
В этой работе я продолжаю и ранее начатый («»Русский вопрос» к концу XX века», 1994) отдельный разговор о нынешнем состоянии и судьбе народа — русского.
1. В разрывах российских пространств
За минувшие четыре года мне удалось побыть в 26 российских областях. Иногда это были только областные города, но чаще — с поездками в районные центры и дальше, в глубину областей. Состоялось у меня до ста общественных встреч (с присутствием от 100–200 до 1500–1700 человек, разговоры на любую тему, и никем не стеснённые), после каждой встречи — сталпливались вокруг, продолжался обмен мыслями, фразами, и так — с тысячами людей. Ещё отдельно — встречи личные, ещё — обсужденья по нескольку человек (нередко с губернскими руководителями). Всё вместе создало у меня живое и немеркнущее ощущение жизни и настроений нашего народа, в разных его слоях. (Снова и снова многократно подкреплённое тысячами писем со всех концов страны.) Я пишу и эту малую книгу как объятый нашим множеством, рассыпанным по разорванным ныне пространствам России, а страдающим так сходно, — повторность, повторность, повторность вопросов, забот, тревог, — Россия, как ни кромсают её, ещё единый организм! Пишу, овеянный теми наставлениями, напутствиями, просьбами и прощальными словами. Мне никогда уже не повидать такого отечественного объёма — но и вобранного его дыхания хватит на остаток моих дней. (А — ещё бы гонял по Руси ненасытно, в каждом месте оставил сердце.) И эту книгу я пишу, ощущая на себе все те требовательные и просящие, растерянные, гневные и умоляющие взгляды.
Не тщусь передать хотя бы заметную долю, что́ слышал: на то понадобился бы большой том. Только по несколько ноток.
«Выбивают всё из рук». «Никому ничего не нужно. У правительства нет программы». «Ждали демократию, а сейчас никому не верим». (Красноярский комбайновый.) — «Кто честно работает — тому теперь жить нельзя». «Работаем только по привычке, никто не видит пути». «От нас ничего не зависит». (Бийский химкомбинат. Раздирает сердце униженная печаль в глазах молодых мужчин, ушедших с упразднённой квалифицированной работы — в подсобники.) — «Теперь кто не работает — живёт лучше. Повезёшь на базар, а там собирают дань. Меньше производить — меньше убытки» (сельский староста из Уссурийского района). — «Земельный закон составляют, кто сам никогда не жил в деревне» (другой староста, там же). — Учёные Океанологического института не только жалуются на свою нищету, но — как отравляем выбросами низшие организмы, оттого вымариваем на будущее целые биологические виды. (В обнищавший институт они ходят со своим инструментом и даже карандашами.) — На красноярской барахолке, расцвеченной привозными китайскими тканями, пожилая женщина-«челнок»: «Я — учительница, мне стыдно, а вынуждена вот так зарабатывать». Я ей: «Это — России должно быть стыдно».
Студенты: «Доживём ли, чтобы наука ценилась больше торговли?» — «Дети в школе падают в обморок от голода». — Отказные дети (от которых отказались родители). — Старик: «Всю жизнь откладывал, а деньги превратили в ничто. За что меня ограбили?» — И повсюду: «Где взять денег на похороны?» «Хоронить не на что». «Умер ветеран — собирали деньги миром». — «Что нам делать?» «Как жить дальше?» — «Как жить дальше??» — это множество раз, даже на станциях двухминутных. — Пенсионер-железнодорожник: «Помогите нам прожить несколько лишних лет!» — В Иркутске, и в других городах: «Теперь мы за решётками» (на всех окнах, от воров).
Но никогда не забыть усть-илимской «Высотки». То было место первого «десанта» строителей, когда затевали очередную великую ГЭС. Тогда строителям сколотили временные халабуды — прошло 30 лет, и рядом с «социалистическим городом» на прежнем месте кучатся те хибарки, и застряли в них, кто не половчей или расконвоированные с «химии». На главном перекрестке улиц — гора железного и стеклянного мусора («11 лет не дают машины вывезти»), вода — только привозная, платная, только на питьё, не умываются и огородов не поливают; стирать — далеко «при колонке», но и в ней летом напора нет. Телефона в посёлке нет; магазин — за два километра. — И сколько в нынешней России таких «высоток»?
Уже летом 1994 сквозь всю Сибирь звучало, стонало: «Как нам выжить? Зачем мы ещё живы?» (встреча в Улан-Удэ). — «Обрушились беды, от которых Россия может и не оправиться» (томская встреча). — «Сколько раз нас уже обманули?» «Ради чего всё это делается?» (Искитим, душевный мрак.) — «Не хочется говорить — кончаемся и умираем» (Тюмень, рабочий). — «Не хочу, чтобы мой сын был рабом в этой стране, пусть уедет!» (Чита, на вокзале). — И год спустя, в Пензенской области (Кузнецк): «Пройдёт ещё небольшое время — и уже ничего нельзя будет спасти».
Весь 1994 звучало во стольких местах и во столько голосов: «Идёт грабёж простого народа». «Я этой власти не верю ни в чём». «Теперь человек наш не верит ни в начальство, ни в депутатов, ни в Президента». «В высокой власти у нас — воры в законе». — А в 1995 осенью поехал в приволжскую сторону — и этот гнев звучал намного накальней. Каждый раз, когда на встречах кто-либо из выступавших хвалил «прошлое» (коммунистическое) время сравнительно с нынешним, — ему аплодировало, на взгляд, две трети зала. Когда я пытался возразить, что присутствующие, даже по возрасту, не знают из прошлого скольких ужасов, — из зала раздавались голоса ропота. Это происходило за три месяца до думских выборов, и я уже тогда убедился: коммунисты получат большинство…
Да и куда ни глянь. «Душа чернеет от того, что творится» (и с людьми, и с природой).
Пьют гнилую речную воду (Тара). «Жёлтые дети» (болезнь новорожденных, Алтай). — Растёт число дефективных детей, глухота младенцев, больны щитовидкой (Воронеж, достиг и сюда радиоактивный язык Чернобыля). Школы ремонтируют сами родители, из бюджета ни копейки. Туалет, переделанный в классную комнату. При трёхсменном обучении даже между сменами перерывы по 5 минут — обернись, поменяйся. Начинающая учительница получает, по пересчёту, 12 долларов в месяц (сколько американский рабочий невысокой квалификации в один час). Но и опытная, с большим стажем и 30 часами нагрузки в неделю: «Если заболею, лечиться не на что» (Новая Корчева). «Стыдно перед учениками, нечего надеть» (Новосильский район). В школьных библиотеках учебники — рассыпаются в руках, бибколлекторы уже не шлют ничего. «Стонем без книг». (И всё ж 11-классники районной школы решаются ехать поступать, где конкурс 5: 1…) — На группу призывников, везомых в военкомат (БАМ, у Падунских Порогов), больно смотреть: хилые, нездоровые подростки с обречённо тоскливыми глазами, выражением безысходности. У других (Ставрополье): не сумели словчить, вот и влипли в армию, даже и ПТУ не кончили. — Теперь «поклонение зелёной бумажке» (Ростов). — Теперь «нравственно то, что выгодно» (Рязань). — «У нас теперь царит идеология захвата и зависти» (Кинель). — «Дети смотрят: кто ворует — прекрасно живёт, а мой батька неумеха, хочет по-честному». — «Девочки с 12 лет идут в любовь».
И выхлёстывало в раздражение: «Государство занялось грабежом!» — «Ни одного чиновника нельзя привлечь к суду». «Оказались демократы — самые большие взяточники». «Откуда сразу стали миллионерами, с ничего?» (Ярославль.) — Старый пенсионер (Тверь): «Сколько себя помню, мы всегда что-нибудь строим, вот сейчас — «правовое государство»; а найти управу ни на кого нельзя». — «Действительно мы стали свободны? какая свобода, если бросай работу и иди в вынужденный отпуск?» (Новосибирск). — «А как голоса считают? конституцию протащили обманом!» (Омск). — «Курс, диктуемый из Москвы, — на разъединение людей» (Кимры). — «Москва не похожа на город русского государства» (старушка в Угличе). — «Как можно за два года развалить то, что строилось веками?» (Кострома). «Власть совершает безмерные глупости». Но — хор голосов, всё настойчивей и в самых разных местах по долгому пути: «Это — не может быть по недомыслию!» — «Это — специально задумано!» — «Несомненно проводится сознательная политика уничтожения России!» — «До каких пор недостойные люди будут править страной?» (Пенза, сильные аплодисменты
