постоянно чувствуем на себе, над собою — наш долг.
И как не может сохраниться общество, где не усвоена ответственность гражданская, так не существовать и стране — особенно многонациональной, — где потеряна ответственность общегосударственная.
Страна многонациональная в трудные моменты своей истории должна иметь опору в поддержке и одушевлении всех своих граждан. Каждая нация должна иметь убеждённость, что единая защита общих интересов государства — жизненно нужна также и ей.
Такого государственного патриотизма в сегодняшней России нет и в помине. Помимо усиленного поощрения патриотизмов отдельных автономий — здесь и общее влияние хаоса, и совершенно недостойное поведение государственных властей, которые морально низко уронили себя в глазах всего населения страны. Один офицер на встрече в Ярославле сказал: «Новая Россия не поставила себя как родину».
27. Национальный обморок
Однако, и приняв понятие гражданского патриотизма, нельзя упустить патриотизма национального. В странах однонациональных тот и другой — едины суть. В странах многонациональных, как наша, национальный патриотизм есть составная и подкрепляющая часть общегражданского — и горе тому государству, где эти патриотизмы разошлись. К национальному патриотизму применимы те же характеристики, что приведены выше: готовность делить невзгоды, жертвовать, неугодливость служения. И так же естественно и неукоримо — сознание единства со своим народом.
Любовь к своему народу так же природна, как и любовь к своей семье. В этой любви никто не может быть укорён, но лишь уважен. Как бы ни был круговертен и разбросчив современный мир — но ведь свою семью мы силимся сохранить и мерим особою меркой, пронизанной внутренним пониманием. А нация — это тоже семья, только следующего уровня и объёма; и её тоже скрепляют неповторимые внутренние связи — общий язык, общая культурная традиция, воспоминание об общей истории и задачи её на будущее. И почему же самосохранение нации греховно?
Тут многие меньшие и малые нации нашей страны — ныне патриотизмом своим несомненно, явно превосходят русских. Их национальное чувство — стойкое.
А наше? А наше — истоптано, изорвано в клочья. Короткое время войны с Германией русский патриотизм был разрешён, возвышен, прославлен — а затем, по использовании, задвинут и снова превращен в пугало.
Я говорю тут — о русском патриотизме чистом, любовном, строительном; не о крайнем националистическом переклоне («только наша порода!», «только наша вера!»), не о взнесении своей национальности выше мыслимых духовных вершин, выше нашего смирения перед Небом. И разумеется, не назовём «русским патриотизмом» тот, который заключает малодушный союз со своими уничтожителями-коммунистами.
Не напрямую, не Указом запрещён русский патриотизм — но близко около этого, почти. Немалые силы — и внутри страны, и вне её — направлены к тому, чтобы нас, русских, обезличить.
А мы? А мы — и поддались. Под лавиной нашего поражения в XX веке — опала наша воля защитить свой облик, свою особость, духовную органичность. Мы в упадке нашем много-много виноваты сами.
Вспомним Гоголя: «Велико незнание России посреди России». И вспомним Ивана Аксакова (речь о Пушкине): «Не в том ли вся сумма наших бед и зол, что так слабо в нас во всех, и в аристократах, и в демократах, русское историческое сознание, так мертвенно историческое чувство!»
Тяжче всего — отсутствие у нынешних русских людей слабого и отроду сознания своего единства. Сегодня, когда и большинство народов России в бедствии, — многие из них крепятся своею объединённостью и усилиями местного устройства. А русский народ — в наихудшем положении, ибо в цепи наших потерь мы утеряли связующую, спасительную сцепку друг с другом, а с ней — и сознание своего места в стране.
Наше национальное сознание впало в летаргию. Мы еле-еле живы: между глухим беспамятством позади и грозно маячащим исчезновением впереди.
Мы — в национальном обмороке.
Когда во всём мире растут настойчивые национализмы — обморок нашего национального сознания отнимает у нас и жизненную силу, и даже инстинкт самосохранения.
С горькой горечью опасаюсь, что после всего пережитого и при ныне переживаемом — участь уклона, упадка, слабения всё более угрожает народу русскому.
Причины или силовые поля, направляющие нас к этому упадку, — они сплетаются в удавку на наших глазах, вчера и сегодня, но и тянутся из нашего далёкого прошлого.
28. Право на корни
У русских — своя выстраданная культура. Не будем отмерять ей всю тысячу лет — но уж верных шестьсот, от расцвета православной культуры в Московской Руси. Затем она испытала жестокую ломку с Петра I, её насильственно втискивали в чужие формы и заставляли развиваться в них. (То, что в геологии называется псевдоморфоз — кристаллизация в несвойственных формах.) Но в фольклорном слое, а от пушкинского времени и в слоях высших — мы многое своё отстояли. И православие сквозь века питало наше духовное своеобычие.
В советское время разрушительно действовал не только коммунистический пресс, но искусственное вытворение советской культуры — взамен и в эрзац русской. (А более всего пострадал, грубо упростился наш язык. Сегодня в русском народе и даже в оставшемся тонком культурном слое его до поразительного предела утеряно ощущение и понимание собственного языка. За употребление сочных и объёмных русских слов из живого словарного запаса XIX века я получал упрёки в «новаторстве», в «экспериментаторстве» не просто от рядовых читателей, но от русских критиков, и даже деревенского происхождения: они уже не узнают народных слов! Недавно опубликовал я в массовой газете сотню нерасхожих русских пословиц — потекли письма с жалобами, что пословиц этих не понимают, например, «Выше ветру голову не носи» — к а к это понять? да самым поучительным для нас образом: не заносись, не гордись не по силам, — урок и нашим неистовым националистам.)
А в последнее десятилетие русская культура ещё по-новому искажена тлетворным облучением её — через общественные образцы, через каналы информации и через образование, застигнутое в самый момент очищения от идеологии коммунизма, в момент пересоздания. Разложение школьного образования особо губительно: для русских подростков, да и юности постарше, — перестаёт существовать Россия как духовная сущность и как историческое явление. Но без объединяющего национального чувства мы, русские, — особенно при разбросанности наших пространств — рассосёмся, как безликий этнический материал, как аморфная масса.
Нам возразят, что это опасно — преувеличивать значение наций, национальной принадлежности. Преувеличивать — мы никак не намерены, ибо твёрдо ощущаем выше неё — мерку Неба. Мало того: мы полагаем, что и преувеличивать значение личности до выросшего ныне культа «прав человека» — не менее губительно для исторического развития: и над личностью тоже высятся инстанции духовные. Однако этот культ, доходящий уже до назойливости, не вызывает ничьего упрёка.
Или выразимся так: «Будем как все народы!., и в том отношении, чтобы мы, подобно им, не стыдились нашего происхождения, и будем, как они, дорожить нашим языком и нашим достоинством». Фыркнут: «каким это ещё «нашим достоинством»?» — Напрасно, это — разумнейшие слова предшественника российского сионизма Переца Смоленскина[77], мы солидарны с ними. Или, несколько позже, сказал другой предшественник, Ахад Гаам: прежде всего «надо позаботиться о „возрождении сердец“, об умственном и нравственном усовершенствовании народа»[78]. Истинно так.
А ныне Россия преломлена не только духовно, она подорвана и телесно. Ещё в начале XX века мы были в мире вторым по численности государством. Но весь XX век шло множественное уничтожение русских: в японскую и в Первую Мировую войну; и от коммунистического геноцида; и от непосильных жертв в советско-германской; и от нынешнего голодного вымаривания по миллиону в год. А в ходе этого вымаривания, становясь всё разреженнее и в упадке духа, мы тем меньше имеем шансов возродиться.
Мы стряхнули с себя коммунизм, но это по́зднее освобождение обошлось нам ещё новыми утратами — так что заколебалось и наше будущее. Не закроем глаз на глубину нашего национального крушения, которое не остановилось и сегодня. Мы — в предпоследней потере духовных традиций, корней и органичности нашего бытия. Наши духовные силы подорваны ниже всех ожиданий.
29. Характер русского народа в прошлом
Допустимы ли какие бы то ни было суждения о нации в целом? Да ведь мы с лёгкостью высказываем суждения о человечестве в целом, о «женщинах вообще», о «молодёжи вообще», о крестьянах, о горожанах, — и хотя всякий раз нам справедливо возразят, что есть разные, — но мы же и понимаем, что всюду разнообразие, и всякое обобщающее суждение не полноохватно, его надо высказывать с осторожностью, — однако оно имеет весомый смысл. Никак не сплошь по каждой личности, но народные характеры существуют несомненно. Они создаются наслоением опыта народной истории, традиций, обычаев, мировосприятия.
В современном этнологическом словаре прочтём, что национальный характер — это совокупность специфических психологических черт, которые проявляются в способе поведения, в образе мыслей, в складе ума. (Разумеется, средь них есть и общечеловеческие черты, а иные особенные черты встречаются и у других наций.)
И как судьба человека во многом определяется его характером, его личностью — так и судьба народа.
Явное отличие всей атмосферы жизни в России и русского характера от западного неоднократно отмечено в наблюдениях приезжавших иностранцев, участивших в XVII–XIX веках. Россия оказалась — и Западу долго «этого допустить было невозможно» — «целый мир, единый по своему началу», «живущий своей собственной органической самобытной жизнью» (Ф. Тютчев).
Откуда же возникла столь резкая разница? Только ли от более восточных меридианов? от соседства с агрессивно кочевыми народами? от обширности наших просторов, от наших лесов и степей? В объяснение особенностей русского характера выдвинуто и такое. Что в отличие от многих этносов, живших замкнутой кровнородственной общиной, — у наших славянских предков (кроме полян) община была территориальной. (Славянские племена и назывались по местам обитания, а не по имени предка, как, например, у германцев.) В ней всякий посторонний, кто поселялся, и даже бывший раб, не считался чужим, мог включиться в общину и жениться тут. Не было закрытости рода-племени, лишь единство «родной земли». Отсюда — всеоткрытость русского характера, лёгкая ассимиляция других народов. (Для дальнейшего отметим ещё важное отличие: главный признак славянской системы был препоручение власти снизу вверх, «славянские племенные союзы IX в. … были государства, построенные снизу вверх».)[79]
Позже очень, очень многие черты русского характера определились православием. «Все народные начала, которыми мы восхищаемся, почти сплошь выросли из православия» (Достоевский). Не меридианы, нет: ведь это же самое православие отделило нас от мусульманского и буддийского Востока. (Сказалось, конечно, и обратное влияние: восточнославянского характера на формы усвоенного православия; тут — отличие от греков.)
Говоря о прошлых веках, мы, разумеется, имеем в виду более всего характер крестьянский, то есть подавляющей тогда части народа. Да вот, наглядное:
— доверчивое смирение с судьбой; любимые русские святые — смиренно-кроткие молитвенники (не спутаем смирение по убежденью —
