на Западе эти махи сразу подпадали под юридическую опасность. Когда в 1972 «Цайт» же процитировала моё острое заявление о «Штерне» — не в силах судиться со мною в СССР, скандальный «Штерн» послал в «Цайт» резкий протест с угрозами — не прямо суда, пока несколько неопределёнными. (Общая их неуверенность — чтбо могу выкинуть я.) В германском суде такое дело было бы для «Штерна» выигрышно: я уверен был и утверждал, что лгут, не было их корреспондента у моей тёти в Георгиевске за сведениями обо мне (а как раз и был, оказывается, в компании с Луи), и что с Госбезопасностью «Штерн» связан в Москве (резко опасное утверждение! пойди докажи! суд — и прямой проигрыш). В «Цайт» пережили, очевидно, тяжёлые минуты: моя резкость легла теперь на них ответственностью. Но главный редактор «Цайт» графиня Марион Дёнхоф не растерялась, ответила с большим достоинством и горячностью, давя на открытую подлость и провокаторство «Штерна» относительно меня: доносительский подстрел из засады, против чего я не могу обороняться. И напоминала, что «Прусские ночи» провокационно толкал к печати всё тот же «Штерн». Заряд подействовал. Хотя «Штерн» имел славу удачливого судебного сутяги — в этот раз он всего лишь оправдался в «Цайт» слабой статьёй своего корреспондента Штайнера, где тот настаивал, что ездил-таки к моей тёте, и довольно ловко плёл для западного читателя, что препятствий иностранцу в Георгиевск нет, потому что, как всем известно, «эта область», Кисловодска-Пятигорска, открыта всем туристам. (Та область — да не та: Курортные города, разумеется, открыты. Но не Георгиевск, а с Запада не разобрать.) Что ни шаг на Западе, самый простой шаг, вызывает суд — была для меня полная неожиданность, и резко-неприятная: этой атмосферы напряжённых гражданских исков в Союзе не было совсем. Вот, имея адвоката, значит надёжно оградив свои права на Западе, я в 1971 впервые спокойно печатал в Париже «Август»: русское издание у «Имки», а дальнейшие переводы устроит доктор Хееб. (Но я упустил предупредить его о русском «Августе» заблаговременно, ему тяжело пришёлся внезапный мировой штурм издательств: срочно требуют правба на издание, конечно с бешено-поспешными переводами.) Кажется — при адвокате ничего не должно случиться худого? Но сразу совершаются три пиратских издания — и на русском! и на немецком! и на английском! И по всем трём возникают суды. Наше русское издание вышло в июне 1971 (от самиздата мы «Август» до тех пор удержали), иностранные не могли перевестись и появиться раньше 1972. И вдруг осенью 1971 в Германии в издательстве «Ланген-Мюллер» взорвался готовый немецкий перевод! Вот тебе нба! Да как же они могли успеть? невозможно за 3 месяца качественно перевести и издать книгу в 500 страниц! Как по-старому не было у меня адвоката — мог бы я только протестовать газетно. Но наличие адвоката, напротив, обязывало начинать процесс: если не протестую — так это я сам и напечатал! Теперь, через несколько лет, когда представлены все объяснения, история публикации «Августа» по-немецки вырисовывается так: ГБ скопировало мой текст тотчас, как я кончил книгу — в октябре 1970, очевидно у кого-то из «первочитателей» — надеюсь, без ведома его. После того как выяснилось (начало декабря), что я не поеду за Нобелевской премией в Стокгольм, решено было состроить такую провокацию: организовать печатание книги на Западе, а затем обвинить меня в самовольной публикации «антипатриотического» романа. Публикация «Августа 1914» не принесёт никакого вреда Советскому Союзу зато, думалось, даст хороший повод пугать меня, травить, вынуждать к отречению, а то и судить. ГБ, видимо, планировало так. Именно то, что «Август», в отличие от «Круга» и «Корпуса», не ходит в самиздате — как раз и облегчает обвинить меня в передаче на Запад, если книга появится там. Но издательство должно быть солидное, и, значит, надо ему чисто передать рукопись: издатель должен верить, что это — по воле автора, однако ни сам автор, ни адвокат не должны о том узнать. Что совершенно не приходило в голову КГБ — что я действительно напечатаю книгу сам, открыто, от собственного имени. Торопились они, торопился и я, два минных подкопа шли скрытно друг другу навстречу. К Новому (1971) году в Москву приехала из Германии мадам Кальман, вдова композитора. Она встречалась с Ростроповичем и спрашивала его обо мне, даже просила походатайствовать, чтобы следующую книгу передали через неё. Ростропович обычно всем отвечал с высшей любезностью, может какая и проскользнула у него неопределённая фраза полуобещания, но в Жуковку на свидание со мной он её, конечно, не повёз, как и не возил ни одного иностранца за все мои годы там, да и мне ничего не передал об этом случае. Тем не менее, воротясь в Германию, мадам Кальман издателю «Ланген-Мюллера» Фляйснеру рассказала о встрече со мной в Жуковке: живёт в ужасных условиях, питается картофелем и молоком (по-советски — так ещё не плохо!), смертельно болен, выглядит столетним, ежедневно ждёт ареста и ссылки в Сибирь, совершенно запуган. Очень хочет срочно напечатать «Август», совсем не интересуясь гонораром, но боится передать рукопись сам, её надо получить у адвоката Хееба, и сделать это издательство может только через мадам Кальман, никому другому Хееб не отдаст. (Именно этот фантастический рассказ и позволяет думать, что мадам Кальман сама — не жертва интриги.) И что же почтенное издательство (почтенное, но прежде, под его крылом, маленький «Иван Денисович» был разорван четырём переводчикам для скороспешного перевода)? — уже которое в этом ряду? — вот эта однообразная прагматичность их действий безо всякого нравственного контроля более всего и поражает меня в истории печатания моих книг на Западе. Хееб — в Цюрихе, рядом, издательство может легко и просто снестись с ним напрямую, но напущенная мадам Кальман таинственность заставляет его («а иначе мы не получим рукопись»?) отдаться подозрительным услугам на её условиях. Самозваная посредница с ещё одной мадам якобы отправились 18 января в Цюрих, там якобы предъявили Хеебу косо оторванную часть билета с московского концерта Ростроповича, билет совпал, — и тем якобы получили рукопись «Августа»! — только с условием: глубокой тайны! (Ничего подобного, разумеется, не было, к Хеебу они не являлись.) Издатель Фляйснер радостно и доверчиво взял рукопись. (Он искренно верил, что — от меня? Допускаю. Да хоть не требовал письменной доверенности от меня. Но письма мне, оказывается, писал, — да как же, после всех тайн, открыто по советской почте? — в Рождество, Наро-Фоминский район, — это уже странно. Позже ссылался, что «не получил от меня возражений» против печатанья! И — зачем-то «сообщил Международной Книге» советской, — крайняя наивность?) Так КГБ прекрасно обыграло существование Хееба: не было бы моего адвоката КГБ искать бы, искать, состраивать правдоподобную передачу в издательство «от меня». Теперь понятно, что когда в начале апреля 1971 (уже два месяца как роман переводился у «Ланген-Мюллера») стали советские журналы получать мои предложения напечатать у них «Август» и запрашивали, ясно, КГБ — там только смеялись. Конечно, командовали журналам не отвечать мне, чтобы бумажкой не подтвердить моего алиби — что я хотел печатать роман в СССР. А я, не получая их ответов, тоже смеялся: не отвечаете? вот и ладно, не придётся тормозить парижское издание. Внезапная публикация «Августа» в «Имке» была для расчётов ГБ опрокидывающей неожиданностью (да почему ж агентура такая слабая? ведь типография Лифаря была неохраняемая, открытая): сам посмел, да ещё свой копирайт объявил! По сути вся их воровская махинация на том и лопнула, и надо было бы им отступить, да уже машина разогнана, не отступится затянутый в дело «Ланген-Мюллер». А Хееб отдал немецкие права издательству «Люхтерханд» (по совету Бетты, она знакома была с ними). И начался между двумя издательствами суд — да какой долгий! до 1977 года, 6 лет до окончательного решения. Из Москвы суд не казался мне неправильным, а — верно, отстаивайте! Но попав в Европу, я склонялся к примирению: оказался их перевод получше нашего, люхтерхандского. И что же останавливать хорошее издание, уничтожать тираж! Однако вся наша сторона настаивала, что надо досудиться и победить (и тем пустить мои книги под нож!..). Я ещё тогда в судную проблему не вошёл. Ещё о судах вокруг «Августа». Москвы достигали книги лишь случайно, и вот с какого-то года стало попадаться лондонское издательство «Флегон-пресс» (потом оказалось: Флегон это фамилия издатчика). Ничегошеньки я о нём тогда не знал, но вижу: издал мою «Свечу на ветру» с утерей одной машинописной страницы, и даже не оговорился, а слепил как попало, без смысла. Издал «В круге первом» под диким названием «В первом кругу» — и дикое количество опечаток, редко по 10 на страницу, а то по 20-25! И целые куски текста опять потерял (главу «Рождение науки»), и перевраны имена действующих лиц. Этот Флегон издавал меня так небрежно-наплевательски, как будто хотел нанести мне как можно больше вреда, как будто умышленно изгаживая мою книгу. (Оказывается, я никогда и не видел, он издавал и «Ивана Денисовича», «Матрёну» и «Олень и шалашовку», всё хватал.) Но при «Августе» этот пузырь из лужи попёр и вовсе неожиданно: перефотографировал уже изданную «Имкой» книжку, несмотря на ясный копирайт, натолкал туда не относящихся к роману фотографий — и всё это нагло издал от себя. «Имка», по западному обычаю, подала на него в суд. И опять потянулось на несколько лет — но не наказали Флегона: он объявил себя банкротом, и наша же сторона платила все судебные издержки. А оборотчивый Флегон — первоклассный мастер судиться, вся душа его в сутяжничестве, тем временем он не дремал: стал судорожно переводить «Август» на английский, и уже предлагал продавать «Обзёрверу» по кускам, и «Пингвину» для мягкого издания. И так возник третий суд по «Августу»: на Флегона подало издательство «Бодли Хэд», остановить эти эксперименты. Флегон оправдывал свои действия ложью, что будто бы «Август» уже ходит в самиздате, а потому не принадлежит «никому». (Выглядит как явное постоянное намерение: сорвать копирайты моих книг.) Но как ни юлил, не мог назвать никого, кто б читал «Август» в самиздате, — да он и не ходил там, пока не вышел в «Имке». И ещё настаивал Флегон: что, по советским законам, я не имел права давать доверенность Хеебу, и потому полномочие недействительно. (Всегда бы Флегона поддержал Луи, с ним знакомый и связанный в операциях, но сам был фигурой одиозной, по распространённому мнению кагебист, и они свою связь скрывали.
