схватились, правда, а? Вот замечательное пари: пусть Чили освободит своих, а Советский Союз — своих. Причём Чили освобождало тех, кто боролся с оружием в руках, кто стрелял, убивал, а Советский Союз должен был освободить тех, кто читает Евангелие, кто иначе думает, у нас ведь нет людей, которые сидят за оружие, за вооружённое сопротивление, за организацию, за партию! — у нас нет таких! Советский Союз не освободил ни одного. Тогда Чили стало освобождать — я не знаю сколько — может быть половину, может быть три четверти. Помнится, Фидель Кастро, нынешний герой агрессии в Анголе, а скоро он покажет нам ещё кое-что в Африке и в Южной Америке, был в Чили в 71-м году. Он там был торжественно, как всегда очень долго, и выступал не как гость, а как хозяин. За два года до чилийских событий он сказал: «Социализм нельзя установить без оружия. Мирным путём к социализму вы никогда не придёте.» Ему не удалось это сделать в Чили, сегодня он демонстрирует это в Анголе. Я далеко ушёл, но меня поражает, почему западная пресса… ни одна газета, ни один корреспондент никогда не напишет открытого раскаяния — вот мы, наша газета, давали такую-то информацию или влияли на общественное мнение, это оказалось направлением ложным, мы просим нас простить, мы ошибались, или я ошибался, я чего-то не понимал. Все дурные предсказатели, все ложные направления как-то так прячутся и исчезают, и нет их. Я уж не говорю об опровержениях грубого вранья, но ведь, честно говоря, надо признавать и теоретические ошибки.
В прошлом году вы выступали в Америке с критикой разрядки. Можете вы рассказать подробнее, в чём ваши возражения?
Мои возражения были очень простые. В нашем веке надо слова определять. Что такое «разрядка»? Разрядка для Запада — это не спорить, уступать, делать приятное для противной стороны, ни на чём не настаивать, ну, можно так понять разрядку. Хотя нельзя понять — если вы свободный Запад — почему вы считаете ваши границы границей свободы, почему вы считаете, что можно ограничиться свободой у вас, а там пусть будет что угодно. Возражения мои вот к чему клонились: на самом-то деле со стороны Советского Союза не было ни одного дня разрядки, дня! На самом-то деле Советский Союз ведёт против вас всё ту же холодную войну, только она называется теперь «идеологическое соревнование». Что это значит? Это значит, что там, в глубинах страны, на тысячах лекций, семинарах, вдалбливается в голову, что вы — империалисты, что вы — капиталисты, что вы сосали кровь колоний и хотите продолжать то же самое. Это даёт возможность Советскому Союзу в несколько часов изменить обстановку: нажать одну кнопку — с утра выйдут газеты, соответствующие вот той пропаганде. А я говорил: не понимаю, чтo, по-вашему, разрядка, а понимаю, что такое открытая ладонь, вот в этой ладони нет камня, вот так открыть ладонь — тогда будет разрядка. Но для этого нужен контроль над вооружениями. Его нет, всё идёт на честное слово. Для этого надо прекратить идеологическую ненавистническую войну. Она не только не ослабляется, она усиляется в Советском Союзе. Ну, а так как вы всё болле усиляете Советский Союз своими уступками, вот вам сравнение за два года. Два года назад испугались и выслали меня из Советского Союза, а сейчас Сахарова только на лекцию Нобелевскую пустить — смогли мы добиться? Нет! Вот результаты разрядки. У нас сегодня иностранные корреспонденты в Москве получили несколько бoльшую свободу, небольшую, маленькую свободу, и, платя за неё, действуя якобы в духе разрядки, они сейчас не берут сообщений о неприятных случаях, для того чтобы не портить разрядки. Продолжают арестовывать в провинции, избивают инакомыслящих до смерти, приговаривая: вот если будешь выступать — вот так будет! Днём, посреди улицы, хватают, сажают в воронок, а все идут испуганно, никто не протестует. Вот это разрядка, спасибо! Пока что, в результате этой разрядки, они смогли закрутить гайки, а вы не слышите ничего о происходящем, о новых преследованиях, — вот это разрядка. Тихо, гладко, спасибо.
Возвращаясь к поставленному вам вопросу о ваших выступлениях в США. Вы заявили, что только твёрдость позволит устоять против наступления советского тоталитаризма, что только твёрдость оправдает себя?
Я хотел бы напомнить, что выступаю не как политический деятель и, когда я говорю о твёрдости, я имею в виду не твёрдость ваших вооружённых сил и не твёрдость ваших дипломатических нот, я говорю о твёрдости вашего духа. Этот процесс начался очень давно, он начался не с этой разрядки, он начался с Мюнхена, он начался, по крайней мере, с 1918 года, а если глубоко подумать, он идёт уже столетия. Благоденствующие люди не хотят слышать о чужих страданиях. Вот вы кончили Первую мировую войну. Что творилось у нас?! Ведь наша страна была ваш союзник, как же вы бросили нас в рабство? А вам хотелось скорее отдохнуть от этой ужасной Первой мировой войны. Что произошло после Второй мировой войны? Ну, раньше того Мюнхен, простите, да, Мюнхен! То же самое, хотелось как-нибудь отдалить, может быть уступать и уступать, и много уступали Гитлеру, но это было всё же географически слишком близко к вам, пришлось воевать. Запад занял принципиальную позицию и стойко выдержал это испытание. А потом опять хотелось отдохнуть. И снова — нас покидали в рабстве, нас сдавали насильно, ведь западными прикладами били стариков и детей, против их воли отдавая на уничтожение, на Архипелаг ГУЛАГ. И так сдали почти полтора миллиона. О рабстве нашем знали — ну, пусть не знала ваша публика, не знали широкие массы, — но ваши просвещённые люди, но ваши коммунисты, которые ездили к нам, прекрасно знали о нашем рабстве. Все молчали, и общество было довольно. Как хорошо не знать о чужих страданиях! Сколько-то пожить ещё. Когда я говорю о твёрдости, я говорю о твёрдости духа. Мы, инакомыслящие, — разве у нас есть танки или самолёты, или мы можем послать дипломатические ноты? Наше противостояние основано на твёрдости духа, ничего, кроме вот этой груди — вот она! Хоть бы было это у вас, была бы твёрдость воли. Если вы обладаете свободой, то когда-то эту свободу придётся отстаивать. Подумайте, как её теряют. Каждый год несколько стран теряют, теряют, теряют, а вы живёте в каком-то забытьи. Это процесс долгий, он идёт уже несколько веков, он пошёл с того времени, когда люди решили, что над ними нет никого, нет высших требований, только прагматическая философия, деловые расчёты должны нас вести. Вот эта прагматическая философия, деловые расчеты, свобода от нравственных обязанностей — они и привели западный мир постепенно к такому состоянию, когда все хотят наслаждаться свободой и никто не хочет за неё отвечать. Но человек отличается от животного тем, что он умеет не только наслаждаться, он умеет ставить долг выше себя и сам себя ограничивать в своих желаниях.
Вот ещё вопрос: разве можно полностью исключать возможность благоприятной эволюции советского режима в условиях разрядки?
Когда я был выслан, я ещё был охвачен тем чувством твёрдости, которое мои друзья, единомышленники, соотечественники испытывали в своём постепенном подъёме от нашего рабства, от нашего бесправия к противостоянию этому насилию, вот, голой грудью. Я приехал, весь ещё охваченный этим оптимизмом, и поэтому я думал, что реально вполне можно уже говорить о перспективах развития, о возможной эволюции нашего строя. Не я один так думал. Но за два года, что я пробыл здесь, я увидел, в каком состоянии слабой воли находится Запад. У нас ведь там многие наивно верят, что Запад будет выручать нас из беды. Я в это никогда не верил и не считал нашим моральным правом этого ждать. Нет, я всегда считал, что мы должны освободиться сами, не революцией, не кровью. Мы уже потеряли этой крови только внутренней гражданской войною, с 1917 года по 1959, — мы потеряли 66 миллионов человек. Это статистически-научный подсчёт, опубликованный на Западе, и, может быть, французская пресса его доведёт до французского читателя. Я верил, что мы духовной силой заставим режим начать уступать. Но на Западе я увидел эту всеобщую апатию, всеобщее неверие в опасность и нежелание думать о свободе других. И на географической карте за эти два года, на моих глазах, мировая ситуация резко изменилась, к худшему. И сегодня я считаю неактуальным вопрос о благоприятной эволюции Советского Союза, коммунистического режима. Последние годы всё создано для неблагоприятной эволюции коммунистического режима, неблагоприятной для подданных и неблагоприятной для Запада. Боюсь, вопросы надо задавать кому-то другому, не мне, — западным людям, какие перспективы ближайшей эволюции Запада? Этот вопрос был бы актуальным.
Вы иногда подумываете вернуться в свою страну, не правда ли? Ну, скажем, в моменты оптимизма?
То есть — как только такая возможность представится, я непременно вернусь. Я всё время и всюду, сколько б я здесь ни жил, буду ощущать себя пленником. Моё возвращение на родину — это мои книги; как только станет возможно моим книгам появляться там, когда вот этот «Архипелаг» начнут беспрепятственно читать наши люди, ведь они не читали, ну, кроме тех струек, которые сочатся понемножку какими-то путями, — с этого момента я и вернулся, я нагоняю свои книги и еду туда. Это — да, конечно.
Я надеюсь, что наши телезрители испытали сегодня удовлетворение от контакта с вами. Хотя некоторые из них называют ваше выступление антикоммунистическим концертом…
Я тоже сегодня, глядя в объектив, испытал вот этот контакт с миллионами зрителей вашей страны, которая мне так понравилась, я очень её полюбил. Мне пришлось немало ездить по Франции, и она очень трогает сердце, это не комплимент. Жаль, что какие-то зрители звонят вам, называя этот разговор антикоммунистическим концертом. Если после просмотренного фильма можно называть разговор о наших страданиях «концертом» — у этих людей нет сердца, они не могут понять страданий, пока сами не испытают их. Слово «концерт» оскорбляет. А страдания наши не «антикоммунистические», они человеческие, а вот коммунизм — античеловеческий, и надо перестать пользоваться этим противоестественным словом «антикоммунистический». Мы люди, мы хотим жить как люди, нам навязали античеловеческий режим. Его назвали коммунистическим.
Перед тем как закончить нашу передачу, Александр Исаевич, есть ли вопрос, который телезрители вам не поставили, но на который вам хотелось бы ответить?
Да нет, можно много говорить и много вопросов ещё можно задать, но… Сегодня некоторые зрители тянули меня на политические вопросы. Мы не должны всегда оставаться в политической
