могли мы не бороться. И за это теперь умрем…
…Утешимся только тем, что сколько мир стоит, лучшие никогда не выживают, они всегда умирают раньше. Во всей истории так. И на войне так. И в лагере.
— Ну, не согласен. Выживают всегда — умные.
— Так, может быть, умные — не лучшие?..
Молчат.
— А вообрази, если б тебя сейчас выпустили и Ауру тоже,- ведь ты б на ней не женился.
— Почему ты думаешь?
— Вас просто телячий восторг соединил. А ведь она — чужой человек: католичка, литовка.
— А та, которая нас всех сюда заложила, была комсомолка и русская.
Молчат.
— Слушай, Вовка. Последняя, может быть, ночь. Пойди уж к ней.
— Как же ты останешься один?
— Ну, на часок.
— Н-н-нет…
— Если я тебя отпускаю?
— Не соблазняй.
— Ну, тогда иначе. Пойди разбуди Генку, мы постоим с ним. А потом приходи с Аурой вместе — и вы постоите.
— Так — давай!
— Вали!
И Володя уходит в нашу сторону.
стихают его шаги.
Мантров некоторое время неподвижен. Ждет. И вдруг…
настороженная музыка. Что случилось??
быстро идет
в пролом!
И мы за ним!
Мы плохо видим его в темноте, у земли. Он крадется, он бежит! Легкий топот его и срывчивое дыхание. Пугающе-громко из темноты взвод затвора и:
— Стой! Кто идет?!
Мантров задыхается:
— Не стреляйте! Я к вам! Не стреляйте!
Луч фонарика оттуда ему в лицо. И теперь видим, как он поднял руки:
— Не стреляйте! Я — добровольно!
Группа военных в полушубках. Один выступил, слегка обыскал Мантрова при боковом свете фонарика.
Увели вглубь, сквозь них. Фонарик, перед тем как погаснуть, косо скользнул по плакату:
КТО НЕ С БАНДИТАМИ…
Темно.
Вдруг — яркий свет. Просторная комната. Портреты Ленина и Сталина. Десятка полтора офицеров — за длинным столом и кто где попало. Золотые и серебряные погоны. Широкие. И узкие судейские. Подполковники, полковники. Военного вида и чиновного.
Начальство лагеря — Чередниченко, Бекеч, оперативники — сбились в сторону, они тут ничтожны.
Яснолицый высоколобый подполковник с тремя орденами стоит посреди комнаты прочно, властно (портрет беспощадного Сталина пришелся сзади него) и как бы рубит указательным пальцем:
— Так. Обстановка в лагере, настроение, планы, организационная структура,- это все ясно. Благоразумие Евдокимова — учтем по вашему свидетельству. Непримиримость других членов штаба — тоже. Но это не все!
БЫСТРЫЙ ОБОРОТ ОБЪЕКТИВА ВКРУГ КОМНАТЫ, И ОН ПОКАЧНУЛСЯ
ПРИ ЭТОМ.
Мантров — бледный, у стены. Рядом стул, но он не сидит. Языком пробивает сухие губы. Близ него на стене — военная таблица со штыковыми приемами.
Тот же голос:
…Ведь вы были уважаемым бригадиром! Вы жили в самой этой каше и не могли не знать: кто резал людей? Кто посылал резать? Кто писал листовки? Кто руководил штурмом лагерной тюрьмы? Кто им выдал инструмент с хоздвора?
Обезумело смотрит Мантров. Таких несколько минут на жизнь, и можно потерять разум.
Голос все громче, до крика:
…А уж о собственной бригаде вы расскажете нам все! — все! О каждом! Мне подсказывают, у вас есть дружок и одноделец Федотов — вот он нас очень интересует!
Мантрову — невыносимо. Его как штыком пригвоздили к стене.
Он бьется и кричит:
— Я не для этого к вам пришел! Я пришел потому… что я не одобрял восстания! Я не хотел умирать! Я хочу отбывать срок! Но я не обязан быть предателем! Я — не предатель!..
И — упал на стул. Заплакал.
В кадр вступил яснолицый подполковник:
— Ни-кто не смеет назвать вас предателем! Но помочь правосудию вам придется.
МЕДЛЕННЫЙ ПОВОРОТ. ОБЪЕКТИВ ПРОПЛЫВАЕТ
по офицерским лицам. Они застыло смотрят на нас. Они уже победили! Серебро и золото! Изваянные самодовольства! Великое государство! Держава полумира! Кто — дерзнул?!
Срывающийся плач Мантрова.
ЗАТЕМНЕНИЕ. ЭКРАН СОХРАНЯЕТСЯ ТЁМНЫМ,
а уже нарастающе, согласно гудят танки.
ИЗ ЗАТЕМНЕНИЯ, ЧУТЬ СВЕРХУ
в пасмурном рассвете мы видим дюжину боевых прославленных Т-34.
Мы застаем их в тот момент, когда из каждого люка еще высунуто по последней голове в черном шлеме. Танкисты — стальные герои с плакатов. Они не движутся. Они будто даже не команды ждут, а прислушиваются, как сквозь гудение танковых моторов мощный хор мужских голосов поет им напутствие:
ВСТАВАЙ, СТРАНА ОГРОМНАЯ! ВСТАВАЙ НА СМЕРТНЫЙ БОЙ С ФАШИСТСКОЙ СИЛОЙ ТЕМНОЮ, С ПРОКЛЯТОЮ ОРДОЙ!
И — разом все прячутся, закрывая люки. Громче танковый рев.
Танки — пошли!
МЫ ОТБЕГАЕМ
внизу по земле перед ними. Пошли!.. Пошли!.. Пошли на нас!.. Трясется земля вокруг нас!
Красный всплеск из пушечного дула!.. Еще!
Развалены лагерные ворота! (Мы видим из зоны.) Летят обломки!
В оркестре — мелодия карателей.
Великолепная атака танков! Головной вырывается вперед и въезжает в разбитые ворота, расчищая путь от остатков баррикады. От нее отбегает сторожевое охранение.
Около нас — крики:
— Давят!..
Танки!..
Спасайся!..
Спокойно!
КАК БЫ НАИСКОСОК
мы видим слева вдали первые танки и пустую линейку от нас к ним,- а справа крупно входит в экран голова Гедговда. Он одобряюще улыбается нам:
— Господа, не волнуйтесь! Ничего плохого не может быть! Ведь они же не звери!
И он проходит мимо нас, наискосок, навстречу первому танку смешной длинный худой Бакалавр.
Рев танков, трясенье земли.
Хор в небе:
ПУСТЬ ЯРОСТЬ БЛАГОРОДНАЯ ВСКИПАЕТ, КАК ВОЛНА!
Гедговд идет по краю линейки, едва уступая танку дорогу,- и сбоку, движеньями рук, уговаривают его остановиться.
Танк резко виляет, сбивает Гедговда и, переехав его одной гусеницей, мчится на нас…
ИДЁТ ВОЙНА НАРОДНАЯ
проносится через экран мимо нас…
СВЯЩЕННАЯ ВОЙНА!
Мимо трупа Гедговда несется второй танк, а сбоку сзади из щели высовывается рука.
Крупно.
Это Гай! Из щели бросает бутылку
в прошедший мимо танк, под башню! Разбилась бутылка, но не горит. Уходит танк!
А сзади — третий! Мимо Гая! Теперь Гай весь вылез из щели, стал на колено,
С НИМ РЯДОМ И МЫ У ЗЕМЛИ
и в остервенелом азарте боя бросает вторую, третью бутылку
в уходящий танк! Разлился огонь по броне! Запылал танк, уходя из кадра!
Но — грохот танка с другой стороны! Дрожит земля! Это — сзади следующий! Гай обернулся — поздно!..
Давят Гая у самой щели, и потом грохочут над нами гусеницы!
Около нас — месиво трупа Гая. Голова запрокинулась в нашу сторону — почти уцелевшее лицо с тем же азартом боя.
Музыка карателей и гибнущих!
И еще один!..
И еще!..
И бегут за танками солдаты-краснопогонники мимо нас, выставив автоматы,
волнами,
волнами… Кто ближе к нам, у тех видим только сапоги.
И дальше все время — рев, лязг, стрельба. Хор:
ДАДИМ ОТПОР ДУШИТЕЛЯМ
БЕЖИМ И МЫ, ОБГОНЯЯ АВТОМАТЧИКОВ,
Теперь мы лучше видим их лица, челюсти стиснутые.
ВСЕХ ПЛАМЕННЫХ ИДЕЙ!
Мы обогнали их. Теперь — вслед за танками, между бараками,
И ТУТ ОСТАНОВИЛИСЬ, И ОГЛЯДЫВАЕМ ВОКРУГ, И ОГЛЯДЫВАЕМ ВОКРУГ
бессмысленное, беспорядочное убегание зэков — мужчин и женщин, в черном лагерном.
РАЗБОЙНИКАМ, ГРАБИТЕЛЯМ
Их секут из пулеметов и устилают ими просторный лагерный двор. Падают кучами, по нескольку вместе, друг на друга вперекрест.
МУЧИТЕЛЯМ ЛЮДЕЙ!!!
И отдельно падают.
Вот танк утюжит впритирку к долгой стене барака.
Стальным боком своим он сдирает штукатурку, рвет дранку, сдвигает оконные косяки — и стекла сыпятся из окон, звенят, но никто не высовывается в решетки окон. Там — вагонки с жалкими арестантскими постелями и черная пустота.
Бегут два автоматчика вслед танкам и стреляют то в окна, то просто в стены барака.
Даже не их, а дула их видим перед собой, как будто сами бежим с автоматами.
Опять окно. Сквозь решетку пробивается лицо растрепанной безумной женщины. Она кричит нам:
— Хай бы вы пропалы, каты скаженные!
Наша короткая очередь — и она готова. Припала к решетке, руки свешиваются наружу.
ГНИЛОЙ ФАШИСТСКОЙ НЕЧИСТИ
ДАЛЬШЕ БЕЖИМ,
неся дула перед собой.
ЗАГОНИМ ПУЛЮ В ЛОБ
ВСЁ КОСО ДЁРНУЛОСЬ,
это мы споткнулись о труп заключенного.
ОТРЕБЬЮ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
За углом — открытое крыльцо, ступеньки на все стороны.
Из дверей на крыльцо выбегает Володя Федотов. Он — с пустыми руками, в отчаяньи хочет броситься на нас. Одно наше дуло в его сторону поднялось…
Из тех же дверей выбегает Аура. У нее мальчишеская быстрота.
Она взмахивает руками и загораживает жениха своим телом.
Убита! Не меняя позы, прямая, медленно начинает падать на нас.
НО ОБЪЕКТИВ УХОДИТ, ОН ПРОДОЛЖАЕТ С ЭТОГО МЕСТА КРУГОВОЙ ОСМОТР.
Еще одна открытая площадка между бараками, черные туши двух танков проносятся мимо.
Беспорядочно лежат трупы. Раненые корчатся. Отползают.
Поднимают голову — и снова кладут.
А вон, притиснувшись к углу барака, с ножом стоит Хадрис.
Нам видно, кого он ждет — автоматчика, бегущего вдоль другой стены. Сравнялись! Удар ножа в шею. Подкосились ноги автоматчика.
Оглянулся, ища, кого бить.
Увидел! Приложился, Очередь!..
Пламя сбоку в кадр! Черный фонтан на месте Хадриса! Клочья!
И нет уже ни его, ни угла барака.
ПОВОРАЧИВАЕТСЯ ДАЛЬШЕ.
Один убитый краснопогонник. А второй пытается встать.
Тимохович без шапки, бритоголовый с характерным шрамом на лице идет в обнимку с некрасивой немолодой женщиной,
У них медленные обреченные движенья,
отчаянные глаза… Увидев
ВСТАЁТ СТРАНА ОГРОМНАЯ
танк, они делают несколько убыстренных шагов и, также обнявшись, падают под него.
Переехал и ушел из кадра.
ВСТАЁТ НА СМЕРТНЫЙ БОЙ
ПОВОРАЧИВАЕМСЯ ДАЛЬШЕ.
Никто уже не убегает, не ходит и не преследует…
С ФАШИСТСКОЙ СИЛОЙ ТЕМНОЮ
Трупы на снегу… Трупы на снегу…
Изодранная стена барака с отвисающей дранкой, с голой чернотой окон.
Та же женщина, убитая в решетке, со свесившимися наружу руками.
С ПРОКЛЯТОЮ ОРДОЙ.
И на тех же ступеньках Володя Федотов — лежит, обнимая, целуя убитую Ауру.
Вот теперь-то по завоеванному полю бегут между трупов
надзиратели! С палками! С железными ломиками!
Во главе их — Бекеч с заломленной лихо шапкой. Свирепые обрадованные лица! Истеричный «матросик». Угольный надзиратель.
ПУСТЬ ЯРОСТЬ БЛАГОРОДНАЯ
Какой-то драный хромой зэк лежал среди мертвых, теперь вскочил — и бежать в барак!
ВСКИПАЕТ КАК ВОЛНА!
Его настигли и избивают палкой! палкой! ломом!
Свалился.
ИДЁТ ВОЙНА НАРОДНАЯ
А другие двое надзирателей на ступеньках барака выкручивают женщине руки, она кричит.
СВЯЩЕННАЯ ВОЙНА!
Ударив по голове, сталкивают ее ногой в спину со ступенек на землю.
Еще бегут надзиратели и палками добивают раненых.
ОЧЕНЬ МЕДЛЕННОЕ ЗАТЕМНЕНИЕ.
ИЗ ЗАТЕМНЕНИЯ.
Подбородок, офицерский погон на шинели и фанерная дощечка в руках, а на ней — уже много законченных квадратиков, какими точкуют бревна. Карандаш проводит черточку на последнем из них.
Почти шепотом:
— …Четыреста пятьдесят восемь…
ОТХОДИМ.
Это лейтенант, начальник Культурно-Воспитательной части, предлагавший кино. Он стоит у края большой ямы и считает убитых, сбрасываемых в нее.
Каждого убитого подносят четверо заключенных на куске брезента, прибитом к двум палкам. Они не поднимают голов смотрят только на край ямы, чтоб не оступиться.
Ссунув мертвого в яму головой вперед, уходят с пустыми носилками.
А другого стряхивают вперед ногами…
Шорох и стуки падения.
Там в яме, окоченевшие, они торчат как бревна — руками, ногами, локтями. Мужчины и женщины.
Три бравых краснопогонника стоят по углам большой квадратной ямы. Валки свежей глины окружают яму.
КРУПНО.
Опять те же руки, дощечка и карандаш. Проводит диагональку:
— …Четыреста пятьдесят девять…
Запечатывает десятку:
Тот кабинет в санчасти. Но за врачебным столом сидит теперь пожилая толстая начальница. Она — с погонами майора медицинской службы. Волосы ее окрашены в медный цвет.
