смех замирает. Его сменяет недоумение. Растерянность.
Стыд.
Уже не толкаются. Тихо стало. Кто-то:
— Да поумнее нас. Пусти, ребята!
— Пусти!
— Расходись! Чего раззявились? Толпа разрежается.
— А какое кино?
— «Батька Махно покажет… в окно».
Толпа расходится. Пустеет около крыльца. Кишкин, как шут в цирке, боится спрыгнуть на землю и показывает, чтоб ему подали ботинки. Надзиратели растеряны — они стали тут не нужны.
Врач и Гедговд смотрят на все это. За головами их — последняя красная вспышка в черной заре. Переглянулись, усмехнулись. Идут дальше. Врач:
— Я вспомнил там, в тюрьме, что вы не из бригады ли Климова?
— Да.
— На осмотр к нам вы… когда-нибудь потом. А сейчас прошу вас: пришлите ко мне как можно быстрей вашего бригадира! Только так…
Твердое лицо Галактиона Адриановича.
…чтоб об этом вызове никто больше… и никогда!
Гедговд прикладывает руку к сердцу, кланяется:
— Галактион Адрианович! Я — верный конь Россинант…
ШТОРКА.
Яркий свет. Невысокая, но просторная комната. Два широких, редко обрешеченных окна и в той же стене — дверь. Спиной к окнам за длинным столом без возвышения сидит президиум: уже знакомые нам четыре-пять старших офицеров лагеря. Одни в шапках, другие сняли их и положили на красную скатерть стола, на которой еще только графин с водой. В комнате не тепло: у майора шинель внакидку на плечах, другие — в запоясанных шинелях. Середина комнаты пуста, затем идут ряды простых скамей без прислона, на скамьях густо сидят заключенные спинами к нам, все без шапок, все головы стриженые. Эти подробности мы видим постепенно, а с самого начала слышим майора. Он то отечески журит, то сбивается на злой тон:
— Не по существу выступаете, бригадиры! Не по существу, ребята. Эти ваши мелкие жалобы, что баланда пустая, овощи мороженые, что там денег за работу не платим,- это мы утрясем. В рабочем порядке. Заходите ко мне в кабинет… И не спрашиваю я вас, кто режет. Все равно вы мне не скажете. Я сам узнаю. Я уже знаю!
Ведет глазами по рядам. Бекеч — нога за ногу у края стола.
Безучастен к выступлениям. Без фуражки волосы его распались и кажутся мальчишескими.
…Из вас покровителей — знаю!! Но хочу слышать от самих вас отношение ваше какое, что бандиты людей режут? Вы, опора наша,- в чем поддержали? Листовки подлые вывешиваются — а вы хоть одну сорвали? Принесли ко мне на стол? И прямая ваша обязанность — заставлять работать! ПрОценты в лагерь нести! Иначе зачем вы есть, бригадиры? А вы развалили всю работу! По тресту за прошлый месяц — тридцать прОцентов выполнения плана. Так зачем тогда и лагерь? Он себя не окупает.
Голос из гущи:
— И не надо!
Вот они, бригадиры! Темный народ, бритые головы. Номера, номера… Телогрейки запахнуты. Шапки топырятся из-под них или зажаты между колен. Угрюмо смотрят лагерные волки. Правды от них не доищешься.
Голос майора:
— Что не надо? Пайки хлеба вам не надо? Не заработаете, так и не будет! Вот, Мантров отмалчивается. А умный парень. Хочу тебя послушать! Ну-ка, вставай! Вставай-вставай!
Гай и Климов во втором ряду. Глубже, у стеночки — Мантров. Нехотя он поднимается, как всегда прямой, даже изящный. Голос чистый:
— Гражданин майор! Я — человек, к сожалению, очень откровенный. Начну говорить — вам не понравится.
Голос из президиума.
— Говори! Говори!
— …Вот вы, гражданин майор, начали сегодня с того, что грозили всех нас поснимать с бригадирства. На это можно сказать только: по-жа-луй-ста! Нам быть сейчас бригадирами оч-чень мало радости. Быть сейчас бригадиром — эго каждое утро ждать ножа…
Касается белой своей гортани.
…вот сюда. В спокойных лагерях за бригадирские места дерутся, а у нас Пэ-Пэ-Че предлагает — никто не берет. И если вы хотите выполнения плана — надо принять некоторые разумные меры. Соленые арбузы — гнилые? Гнилые. Зачем же на них баланду варить? Надо подвезти капусты. И хоть рыба была бы на рыбу похожа, а не на ихтиозавра. И, конечно, ребятам обидно: в общих лагерях — зачеты, в общих лагерях сколько-то они на руки платят, а в особых — ничего. Два письма в год!.. Надо ходатайствовать в высшие инстанции, просить каких-то минимальных…
Начальник оперчекистского отдела (он развалился за столом, и кашне его серебристое сильно свешивается):
— …уступок??
— изменений к лучшему. И все опять наладится. И мы обеспечим вам план.
Начальник оперотдела:
— Ишь, лаковый какой! Не с того конца тянешь! Может, вам еще картошку с подсолнечным маслом? Вы — бордель свой прекратите!
— Я сказал, что думаю. Я предложил разумный план умиротворения.
Майор вздыхает:
— Я думал, ты умней чего скажешь, Мантров. Что я эти соленые арбузы вам — нарочно что ли искал? Отгрузили нам с базы два вагона теперь их не спишешь, надо в котел класть. Еще кто?.. Тимохович?
В дальнем углу поднялся
Тимохович. У него грубый шрам от угла губы. В набухших узлах весь лоб, со склонностью к упрямой мысли. Нетесаный, говорит — как тяжело трудится. Тихо:
— Я часто соглашался раньше… как и все у нас считают… что мы, заключенные Равнинного лагеря, живем как собаки.
В президиуме оскалились, сейчас перебьют.
Многие бригадиры обернулись, все замерли. Тимохович очень волнуется, запинается:
…Но когда я хорошо подумал, я понял, что это не так.
В президиуме успокоились.
Бригадиры, бригадиры…
…Собака ходит только с одним номером, а на нас цепляют четыре… Собака отдежурила смену — и спит в конуре, а нас и после отбоя по три раза на проверку выгоняют… Собаке хоть кости мясные бросают, а мы их годами не видим…
Президиум. Начальник оперотдела протянул руку — перебить.
Майор открыл рот и никак не вымолвит.
…Потом у собаки…
Оглушающий звон разбитых стекол.
Позади президиума на черном ночном стекле — разбегающиеся беленькие змейки трещин.
И сразу — рваные остроугольные дыры в стеклах первой и второй рамы. Падение камня. Дозванивают падающие стекла. Чей-то громкий злорадный выкрик тут, в комнате:
— Салют!!
Смятение в президиуме. Бекеч вскочил:
Отрывистая смена кадров:
Камень на полу! — на пустой полосе между президиумом и бригадирами.
Сжал челюсти Бекеч: ловить! И бросился в дверь как был, без шапки, волосы разметались.
Майор вскочил (шинель свалилась на стул). Президиум — на иголках, дергается головами. Назад на дыру. Перед собой — на камень. На бригадиров.
Бригадиры как один — переклонились вперед, впились в президиум. Молчат зловеще.
Вьется майор на председательском месте, крутит головой в испуге.
Молчат. Напряглись. А если кинутся? Растерзают.
Президиум. Два окна позади, одно разбитое, другое целое.
Трое уселись кой-как, майор наволакивает шинель на плечи, стоит и жалобно стучит кулаком по столу, как бы призывая к… тишине.
Только его стук и слышен в полной тишине.
Голос Тимоховича:
— Потом у собаки…
Майор — раздраженно и вместе с тем упрашивающе:
— Ну-ну, хватит… Не для этого собрались…
Ночная тьма. Равномерный умиротворяющий снег в полном безветрии.
Володя Федотов с радостным вдохновленным лицом подкрадывается ко второму, еще не разбитому, окну с кирпичом.
— Администрация лагеря призывает вас, товари… тьфу… призывает…
И — второе окно! Кирпич — наискосок мимо головы майора!
И тот же голос:
— Салют!!
Стук паденья кирпича.
Бригадиры как будто привстали. Кинутся сейчас!! Отрежут выход! Растерзают!
Жалкое бегство президиума. Толкают друг друга на стол. Графин опрокинулся на пол, звон разбитого графина!
Серебристое кашне начальника оперчекистского отдела зацепилось за край стола и осталось там, свисая на пол. Майор запутался в падающей шинели и обронил ее у дверей… И чья-то шапка на столе, забытая…
Кусок пола во весь экран, Осколки графина. Лужа, подтекающая под стол президиума. Кончик свисающего кашне. Камень.
В другом месте — кирпич. И шинель майора комком, отчетливо виден один погон.
Недвижимые вещи. Только струйки воды пробивают себе дорогу.
шум встающего человека.
Его ноги вступают в кадр, идут к выходу. Одна нога наступает на шинель майора. Ноги останавливаются.
Постепенно видим в рост и всего Гая, обернувшегося к нам:
— Ну что ж, ребята, сидеть? Время позднее…
И спины бригадиров, встающих со скамей.
Шум вставания, передвиг скамей.
КРУПНО.
Усмешка Гая! Но не ястребом кажется сейчас — Ахиллом:
…Заседание — окончено…
музыка жесткая!
Приемный кабинет врача. За столом — Галактион Адрианович в белом.
Вошел и прикрывает дверь — Климов, держа шапку в руке.
— Подойдите ближе, Климов.
Климов подходит к самому столу изучающе смотрит на врача. Он все видывал, его немногим удивишь. Оперев подбородок на составленные руки, врач говорит снизу вверх, очень тихо, раздельно;
— Вчера в БУРе при мне умер ваш бригадник Чеслав Гавронский. Климов вздрогнул, преобразился.
…Он умер избитый, обезображенный, с выдавленным глазом. Он просил передать вам, что это сделали стукачи из шестой камеры. Запомните — шестой. Ваших товарищей туда бросают, чтоб они раскололись, назвали руководителей и… исполнителей.
всплеск музыки!
Ноздри Климова раздуваются, лицо — как будто он лезет на пулеметы:
— Доктор!!..
Двумя руками жмет руку врача, На лице — зреющее решение:
ЗАТЕМНЕНИЕ МЕДЛЕННОЕ.
музыка нарастающей революции!
Внутренность большого барака. Электрический свет. Немногие лежат, большинство сидит на низах вагонок и, помалу откусывая от кусочков черного хлеба, пьют чай из кружек. Кто-то разложил телогрейку, рассматривает, как латать.
Быстро входит Богдан, с ним — двое парубков. Окинул взглядом:
— Шо? Вэчеряетэ? Пайку дорубливаетэ? А нашим соколам ясным в БУРе очи выкалуют?
Всеобщее внимание.
Богдан срывает номер со своей груди, бросает на пол, топчет:
…Наших ребят до стукачей садовлять — а ти им душу вынають?! А вы тут пайку ухопылы — та жуетэ? А ну, ссовывайся!
Подскакивают втроем к вагонке, сгоняют сидящих, сбрасывают на пол матрасы, щиты,
БЛИЖЕ.
и вот остался уже только каркас вагонки — две стойки из толстого бруса и таких же два прогона. Молотком выбивают клинья,
и прогоны стали таранами. Раскачали их, примериваясь,- вот так будут бить тюрьму! Богдан кричит:
— О то нам зброя! Ломай вагонки! Уси — до БУРа! Общий вид.
В бараке — разноречивое движение. Начинают разбирать еще несколько вагонок. Кто-то выбежал. Многие мнутся. Богдан быстро идет по бараку и поддает кулаком в спины:
— До БУРа! До тюрьмы!..
В дверях — Климов.
На лице его — одушевление боя:
— Да что ж вы делаете, четвертый барак? Там забор ломают — а вы брюхо накачиваете? Ждете, чтоб и вас по карцерам распихали? Кто свободу любит — вы-ходи!!
ОБЩИЙ ВИД.
После оцепенения все бросаются разбирать вагонки
или с пустыми руками, кто-то с кочергой от печки
бегут!
бегут!
Голос Климова:
— За свободу! — Выходи!!
Повелительные призывы музыки.
КОСАЯ ШТОРКА, КАК УДАР ХЛЫСТА.
По вечернему лагерю — бегут фигурки заключенных!
И все в одну сторону!
В музыке — штурм, в музыке — мятеж!
На белом снегу и в полосах света от окон бараков хорошо видны фигурки бегущих. Они с брусьями, с палками. Бегут!
Бегут!
Музыка: лучше смерть, чем эта позорная жизнь! В этой волне нельзя остановиться! Готовы бежать с ними и мы!
БЛИЗКО
в полутьме — отрешенные лица бегущих!
