не ненавидевший прежде,
теперь стал любить и ненавидеть, притом побуждаемый чем-то
внешним, то это вызвало бы в боге только большую изменчивость;
но это высшая нелепость.
Если же мы скажем, что бог не любит людей, то это не следует
понимать так, как будто он, так сказать, предоставляет человека
самому себе; но это следует понимать в том смысле, что, поскольку
человек вместе со всем существующим пребывает в боге и бог
состоит из всего этого, — любовь его к чему-либо иному собственно
не может иметь места, так как все заключается в одной вещи, т.е. в
самом боге.
Отсюда вместе с тем следует, что бог не даст людям законов
чтобы награждать их за их исполнение, или, говоря яснее, что законы
бога не таковы, чтобы их можно было нарушить. Ибо, если мы
правила, установленные богом в природе, по которым все вещи
возникают и продолжаются, назовем законами, то они таковы, что их
никогда невозможно нарушить. Например: слабейший должен
уступать сильнейшему, или ни одна причина не может произвести
больше, чем имеет в себе, и тому подобные законы. Они таковы, что
никогда не изменяются, никогда не начинаются, наоборот, все
упорядочено и
157
расположено согласно им. Одним словом: те законы, которые не
могут быть нарушены, божественны на том основании, что все, что
происходит, не противно, но согласно его собственному решению.
Все законы, которые могут быть нарушены, — человеческие законы
на том основании, что из всего, что люди решают для своего счастья,
не следует, что оно служит также к счастью всей природы: напротив,
оно может вести к уничтожению многих других вещей.
Так как законы природы могущественнее, то законы людей
уничтожаются. Божественные законы являются последней целью,
ради которой они существуют, они не подчинены ей; человеческие
же законы не таковы. Ибо хотя люди создают законы для своего
собственного счастья и не имеют другой цели, как содействовать
этому счастью, однако их цель (подчиненная другим целям другого
существа, стоящего над ними и дающего им как частям природы
действовать таким образом) может также служить к тому, чтобы их
законы действовали вместе с вечными законами, от вечности
установленными богом, и, таким образом, со всем остальным
производили все вместе. Например, хотя пчелы со всей своей
работой и прочным порядком, который они поддерживают в своей
среде, не имеют иной цели, как обеспечить себя на зиму известным
запасом, но человек, стоящий над ними, в то время как он содержит
и заботится о них, имеет совсем иную цель, именно добыть себе мед.
Точно так же и человек, поскольку он отдельная вещь, не видит
дальше, чем простирается его ограниченная сущность. Но, поскольку
он является частью и орудием целой природы, эта цель человека не
может быть последней целью природы, потому что она бесконечна и
должна пользоваться им как одним из своих орудий наряду с
другими.
Все это относится к закону, данному богом. Следует еще
отметить, что человек замечает в себе самом также двоякий закон;
именно человек, хорошо пользующийся своим рассудком и
достигающий познания бога. Оба эти закона вызываются как
общением человека с богом, так и общением его с модусами
природы. Один из этих законов необходим, другой — нет. Ибо что
касается закона, возникающего из общения с богом, то так как
человек всегда и непрерывно должен быть соединен с богом, то он
всегда имеет и должен иметь перед глазами те законы, по которым
158
он должен жить перед богом и с богом. Что же касается закона,
возникающего из его общения с модусами, то он не так необходим,
так как человек может отделить себя от людей.
Таким образом, допуская подобное общение между богом и
людьми, можно по праву спросить, как бог может проявлять себя
людям? Происходит ли это или может происходить путем
высказанных слов или бог проявляется непосредственно, не
пользуясь для этого никакой другой вещью, с помощью которой он
мог бы это сделать?
На это мы отвечаем: во всяком случае не посредством слов, ибо
тогда человек должен был бы знать значение слов прежде, чем они
были сказаны ему. Так, например, если бы бог сказал израильтянам:
«Я — Иегова, ваш бог», то они должны были бы заранее знать без
слов, что он бог, прежде чем они убедились бы в том, что это он. Ибо
они знали, что голос, гром и молния — не бог, хотя голос говорил,
что он бог. То, что мы говорим здесь о словах, мы можем сказать
также о всех внешних знаках.
Итак, мы считаем невозможным, чтобы бог мог проявлять самого
себя людям посредством какого-либо внешнего знака.
Мы не считаем необходимым, чтобы это происходило
посредством чего-либо иного, кроме одной только сущности бога и
разума человека. Ибо то в нас, что должно познавать бога, есть
разум, который так непосредственно связан с ним, что он не может
ни существовать, ни быть понят без него. Поэтому неопровержимо
следует, что ни одна вещь не может быть так близко соединена с
разумом, как сам бог. Так же невозможно познавать бога
посредством чего-либо другого: 1) потому что такая вещь должна
была бы быть нам более известна, чем сам бог, что явно
противоречит всему, нами уже ясно доказанному, именно, что бог
причина наших познаний и всякой сущности и что все отдельные
вещи не только не могут существовать без него, но даже быть
поняты; 2) потому что мы никогда не можем достигнуть познания
бога посредством какой-либо иной вещи, сущность которой
необходимо ограничена, хотя бы она была нам более знакома; ибо
как возможно заключать из ограниченной вещи о бесконечной и
неограниченной? Если бы мы даже заметили какое-либо действие
или произведение природы, причина которого нам была бы
неизвестна, то совершенно невозможно заключать
159
отсюда, что для того, чтобы вызвать такое действие в природе,
должна быть бесконечная и неограниченная вещь. Ибо как мы
можем знать, действовали ли здесь многие причины вместе или
только одна? Кто нам скажет это? Итак, мы, наконец, заключаем, что
бог для своего проявления людям не может пользоваться или не
нуждается в словах или чудесах, или в какой-либо иной сотворенной
вещи, но только в себе самом.
ГЛАВА XXV
О ДЬЯВОЛАХ
Теперь мы скажем несколько слов о дьяволах, существуют ли они
или нет, а именно:
Если дьявол есть вещь, которая абсолютно противоположна богу
и ничего не имеет от него, то он вполне совпадает с ничто, о котором
мы уже выше говорили.
Если мы допустим, как делают некоторые, что он некоторое
мыслящее существо, которое не хочет и не делает ничего хорошего и
таким образом всегда противодействует богу, то он, конечно, очень
несчастен, и если бы молитвы могли помогать, то следовало бы
Но рассмотрим, может ли такое несчастное существо
существовать хотя бы одно мгновение. Мы сейчас же найдем, что это
невозможно; ибо из совершенства вещи происходит вся
длительность ее, и, чем больше сущности и божественности
заключают вещи, тем они постояннее. Так как дьявол не имеет в себе
ни малейшего совершенства, то как, думаю я, мог бы он
существовать? Сюда следует добавить, что постоянство или
длительность модуса мыслящей вещи возникает только через
соединение, вызванное любовью, которое такой модус имеет с
богом. Так как в дьяволах предполагают прямую противоположность
этому соединению, то они не могут существовать.
Но если нет никакой необходимости принимать дьяволов, то
зачем принимать их? Мы не имеем нужды, подобно другим,
допускать дьяволов, чтобы найти причины ненависти, зависти, гнева
и подобных страстей, так как мы нашли уже достаточные причины
для них без подобных вымыслов.
160
ГЛАВА XXVI
ОБ ИСТИННОЙ СВОБОДЕ
Утверждая предыдущее, мы не только хотели дать понять, что нет
дьяволов, но также и то, что причины (или, выражаясь лучше, то, что
мы называем грехами), мешающие нам достигнуть совершенства,
лежат в нас самих. Мы уже доказали в предыдущем, как и каким
образом мы можем достигнуть блаженства путем разума или
четвертого рода познания и как уничтожить страсти. Не так, как
обычно говорят, что страсти должны быть обузданы прежде, чем мы
достигнем познания и, следовательно, любви к богу. Это было бы то
же, как если бы хотели, чтобы невежда отказался от своего
невежества прежде, чем достигнет познания. Дело в том, что только
познание есть причина уничтожения невежества, как явствует из
всего сказанного. Точно так же очевидно из предыдущего, что без
добродетели или (лучше сказать) без руководства разума все ведет к
гибели, и мы тогда не можем иметь покоя и как бы живем вне своей
стихии. Если даже из силы познания и божественной любви разум не
получает вечного покоя, как мы это доказали, но лишь временный,
однако наш долг искать также его, так как наслаждение им нельзя
променять ни на одну вещь в мире.
В таком случае мы с полным правом можем считать большой
нелепостью то, что говорят многие богословы, которых считают
великими, именно: если бы из любви к богу не вытекала вечная
жизнь, то каждый стал бы искать своего собственного счастья: как
будто можно найти нечто лучше бога. Это такая же нелепость, как
если бы рыба сказала (хотя для нее вне воды нет жизни): если за этой
жизнью в воде для меня не последует вечной жизни, то я желаю
выйти из воды на землю: впрочем, что другое могут сказать нам те,
кто не знает бога?
Итак, мы видим, что для достижения истины того, что мы
утверждаем о нашем благе и покое, мы вовсе не нуждаемся в других
основаниях, кроме того, чтобы иметь в виду нашу собственную
выгоду, что вполне естественно во всех случаях. Так как мы
находим, что, стремясь к чувственным наслаждениям, сладострастию
и мирским благам, мы не достигаем в них нашего спасения, а,
напротив, [достигаем] нашей гибели, то мы избираем руководство
нашего разума. А так как последнее не может иметь успеха, пока мы
не достигли познания и любви к богу, то оказалось
161
в высшей степени необходимым искать его (бога). И так как мы
признаем его (по предыдущим рассуждениям и соображениям)
высшим из всех благ, то мы принуждены остановиться здесь и
успокоиться. Ибо мы видели, что вне его нет ничего, что могло бы
нам доставить какое-либо благо, и что быть и оставаться связанным
радостными узами любви к нему есть истинная свобода.
Наконец, мы видим также, что познание путем умозаключения —
не самое главное в нас, а является как бы лестницей, по которой мы
восходим к желанному месту, или добрым духом, приносящим нам
весть о высшем благе без всякой лжи и обмана, чтобы тем побудить
нас искать его и соединиться с ним; это же соединение есть наше
высшее благо и блаженство.
В заключение этого труда остается еще кратко показать, что такое
человеческая свобода и в чем она заключается. С этой целью я буду
пользоваться следующими предложениями как достоверными и
доказанными:
1. Чем большей сущностью обладает вещь, тем больше она имеет
деятельности и тем меньше страдания. Ибо достоверно, что
деятельная вещь действует посредством того, чем она обладает, а
страдающая страдает от того, чего не имеет.
2. Всякое страдание, переходящее от небытия к бытию или от
бытия к небытию, должно возникать из внешне деятельного, а не из
внутренне деятельного. Ибо ни одна вещь, рассматриваемая сама по
себе, не имеет в себе причины ни для своего уничтожения, если она
существует, ни для возникновения, если она не существует.
3. Все, возникшее не из внешних причин, не может иметь с ними
ничего общего и потому не может быть ни изменено ими, ни
преобразовано.
Из этих двух последних я
