сомнениями, он видел себя, наконец,

вынужденным воскликнуть: «Я сомневаюсь, я мыслю,

следовательно, я существую».

Открытием этой истины Декарт нашел одновременно и основание

всех наук, меру и правило для всех других истин, именно: все, что

представляется столь же ясно и отчетливо, как это первое

положение, истинно.

Из предыдущего вполне очевидно, что не может быть никакого

другого основания для наук, кроме этого, так

187

как во всем прочем можно легко сомневаться, в этом же — ни в коем

случае. Относительно этого основного положения, однако, следует

заметить, что утверждение: «я сомневаюсь, я мыслю, следовательно,

существую», не представляет собой умозаключения с опущенной

верхней посылкой. Ибо, если бы это было умозаключение, его

посылки должны были бы быть яснее и очевиднее самого

заключения: «я существую», и, следовательно, это «я существую» не

было бы первым основанием всякого познания. Равным образом оно

не могло бы быть достоверным заключением, так как его истинность

зависела бы от предыдущих общих понятий, которые автор уже

подверг сомнению. Таким образом, это «я мыслю, следовательно

существую» есть единственное в своем роде суждение (unica

propositio), равнозначное следующему: «я есть мыслящий».

Кроме того, чтобы предупредить возможную путаницу, надо

знать (ибо это также должно быть познано ясно и отчетливо), чем мы

являемся. Если это познано ясно и отчетливо, то мы не будем уже

смешивать нашего существования с другим. Итак, чтобы вывести все

это из предыдущего, наш автор продолжает следующим образом.

Он припоминает все, что он раньше думал о себе: что его душа

есть нечто тонкое, распространенное подобно ветру, огню или эфиру

в более грубых частях его тела; что его тело ему более известно, чем

душа, и воспринимается отчетливее и яснее. Теперь он находит, что

все это, очевидно, противоречит тому, что он только что познал с

достоверностью: ибо он мог сомневаться в своем теле, но не в своей

сущности, поскольку он мыслил. Более того, поскольку он не

воспринимал тела ни ясно, ни отчетливо, то согласно предписанию

своего метода он должен был отвергнуть его как ложное. Затем,

принимая во внимание то, что он уже установил относительно себя,

он не мог считать все телесное принадлежащим его. сущности, и он

продолжал исследовать, что же именно относится к его сущности

таким образом, чтобы в этом уже нельзя было сомневаться и должно

было вывести отсюда свое существование. И он установил

следующее: он хотел обеспечить себя от обмана; он желал понять

многое; он сомневался во всем, чего не мог ясно понять; до сих пор

он утверждал, что существует только одна истина; все остальное

он отрицал и отвергал, как ложное; многое

188

он — представлял в воображении даже против своей воли; наконец,

многое он воспринимал так, будто это исходит от чувств. Из

каждого из этих положений он мог вывести свое существование с

равной убедительностью, ни в одном из них нельзя было

сомневаться, и, наконец, все эти истины могли быть мыслимы под

одним атрибутом. Отсюда следовало, что все они верны и относятся

к его природе. Поэтому, говоря: «я мыслю», он имел в виду все

модусы мышления, а именно: сомнение, понимание, утверждение и

отрицание, хотение и нехотение, воображение и восприятие, как

виды мышления.

Здесь прежде всего надо заметить то, что особенно полезно для

последующего, когда речь будет идти о различии между телом и

душой, а именно: 1) что эти модусы мышления могут быть познаны

ясно и отчетливо независимо от всего остального, еще

сомнительного; 2) что ясное и отчетливое понятие, которое мы

имеем о них, становится темным и спутанным, если к этим

состояниям прибавить нечто еще сомнительное.

Освобождение от всех сомнений. Чтобы достигнуть

достоверности во всем, что он подверг сомнению, и устранить всякое

сомнение, Декарт продолжает исследовать природу

совершеннейшего существа, чтобы убедиться в его существовании.

Ибо, если бы удалось установить, что это совершеннейшее существо

существует, что его мощью все создано и поддерживается и что его

природе противен обман, тогда будет устранено основание сомнения,

возникшее из того, что автор не знал причины своего собственного

бытия. Именно тогда он узнает, что способность различать истину от

заблуждения дана ему всеблагим и всеправедным богом не для того,

чтобы его обмалывать. Таким образом, математические истины и все,

что ему кажется вполне очевидным, не сможет уже вызвать в нем

подозрения. Затем он идет далее и, чтобы устранить также остальные

причины сомнения, вопрошает себя: откуда происходит то, что мы

иногда заблуждаемся? Когда же он нашел, что это происходит

оттого, что мы пользуемся свободной волей и поэтому соглашаемся

даже с тем, что мы восприняли лишь смутно, он был уже вправе

заключить, что он сможет в будущем остерегаться ошибки, если

будет соглашаться лишь с тем, что познано ясно и отчетливо.

Каждый может легко достигнуть этого, потому что имеет власть

удерживать свою волю и принуждать ее оставаться

189

внутри границ разума. Но, поскольку в раннем возрасте мы

воспринимаем много предрассудков, от которых нелегко

освободиться, необходимо избавиться от них и соглашаться лишь с

воспринятым ясно и отчетливо. Для этого он продолжает

перечислять все понятия и простые идеи, из которых слагаются все

наши мысли, и исследует каждое из них в отдельности, чтобы

убедиться, что ясно и что темно в каждом из них. Таким образом, он

получает возможность легко отличить ясное от темного и образовать

мысли ясные и четкие; тем самым он легко найдет действительное

различие между душой и телом, как и то, что в воспринятом нашими

чувствами ясно и что темно, и, наконец, чем отличается сон от

бодрствования. После всего этого он не мог уже сомневаться ни в

своем бодрствовании, ни подвергаться обману чувств и, таким

образом, освободился от всех вышеперечисленных сомнений.

Прежде чем окончить это введение, надо, кажется, еще

удовлетворить тех, которые рассуждают следующим образом: так

как существование бога само по себе нам неизвестно, то, по-

видимому, мы не можем удостовериться ни в одной вещи. Ибо мы

никогда не будем в состоянии доказать существование бога, потому

что из недостоверных посылок (поскольку мы объявили все

сомнительным, пока не узнали нашего собственного происхождения)

нельзя вывести ничего достоверного.

Чтобы устранить это затруднение, Декарт отвечает следующим

образом: из того, что нам еще неизвестно, не создал ли нас творец

нашего бытия такими, что мы подвержены обману даже в вещах,

представляющихся нам наиболее очевидными, еще не следует, что

мы можем сомневаться в том, что мы познаем ясно и отчетливо само

по себе или даже путем рассуждения, пока мы обращаем на него

внимание. Мы можем сомневаться лишь в том, что мы раньше

доказали как истинное и что может опять прийти на память в случае,

если мы не обратим внимания на основания, из которых оно

выведено и которые мы забыли. Вот почему, хотя существование

бога может быть познано не само по себе, а посредством другого,

можно, однако, достигнуть твердого знания существования бога,

если отдавать себе полный отчет во всех посылках, из которых оно

выведено (см. § 13, ч. I «Начал», «Ответ на вторые возражения» № 3

и конец пятого «Размышления»).

190

Однако, если этот ответ покажется кому-либо недостаточным, то

я дам еще другой. Выше, где речь шла о достоверности и

очевидности нашего бытия, мы видели, что мы вывели его из того,

что, куда бы мы ни обращали наш умственный взор, мы не встречали

никакого повода к сомнению, который не убеждал бы нас тем самым

в этом бытии. При этом мы могли обращать внимание на нашу

собственную природу или принять, что творец нашей природы

хитрый обманщик, или же, наконец, допустить какой-либо иной

лежащий вне нас повод для сомнения, например случай, какого мы

не встречали до сих пор ни в одном предмете. Ибо, имея в виду

природу треугольника, мы во всяком случае вынуждены к

заключению, что три его угла равны двум прямым; этого

заключения, однако, нельзя вывести из того, что мы можем быть

обмануты творцом нашей природы, хотя мы из этого же с полной

очевидностью вывели наше собственное бытие. Поэтому, куда бы мы

ни обратили наш умственный взор, мы вовсе не вынуждаемся к

заключению, что три угла треугольника равны двум прямым, а,

напротив, находим здесь повод к сомнению; и это потому, что мы не

имеем такой идеи о боге, которая воздействовала бы на нас таким

образом, что исключала бы возможность считать бога обманщиком.

Ибо человеку, не имеющему истинной идеи о боге (как это мы

предположили о самих себе), так же легко думать, что его творец

обманщик, как и то, что сам он не таков. Точно так же, кто не имеет

никакой идеи о треугольнике, с одинаковой легкостью может думать,

что его три угла равны двум прямым, как и то, что они не равны

им. Поэтому я допускаю, что, к каким бы доказательствам мы ни

прибегали, за исключением нашего существования, ни в чем нельзя

иметь безусловной уверенности, пока мы не имеем ясного и точного

понятия о боге, заставляющего нас утверждать, что бог в высшей

степени правдив, подобно тому как идея, которую мы имеем о

треугольнике, заставляет нас заключать, что три его угла равны двум

прямым; но я оспариваю, что вследствие этого нельзя достичь

никакого познания. Ибо, как видно из всего сказанного, основной

смысл всего вопроса состоит в следующем: можем ли мы составить

себе такое понятие о боге, которое не позволило бы нам с

одинаковой легкостью думать и то, что бог обманщик, и то, что он не

обманщик, а принуждало бы нас утверждать, что бог

191

я высшей степени справедлив. Именно, как только мы составим

такую идею, то отпадает основание сомневаться в математических

истинах. Тогда, куда бы мы ни направили наш умственный взор,

чтобы наши основание сомневаться в любой из них, мы все-таки не

найдем ничего, что препятствовало бы нам заключить (как это имеет

место в вопросе о нашем существовании), что их истина вполне

достоверна. Например, если мы, найдя идею бога, обратим внимание

на природу треугольника, то его идея вынудит нас к утверждению,

что три его угла равны двум прямым. А если мы обратим внимание

на идею бога, то она заставит нас утверждать, что он в высшей

степени правдив, что он творец нашей природы и ее постоянный

хранитель и что, следовательно, он не обманывает нас относительно

этой идеи треугольника.

Обращая внимание на идею бога (обладание которой здесь

предполагается), мы не будем в состоянии думать, что он обманщик,

подобно тому как, рассматривая идею треугольника, мы не можем

думать, что три его угла не равны двум прямым. Далее, подобно

тому как мы можем образовать эту идею треугольника, хотя и не

знаем, не обманывает ли нас творец нашей природы, мы можем

уяснить себе идею бога и иметь ее перед глазами, хотя бы мы и

сомневались, не обманывает ли нас во всем творец нашей природы.

Если только мы имеем эту идею, каким бы образом мы ее ни

достигли, то, как показано, она достаточна для устранения всех

сомнений. После этих замечаний я отвечаю на выставленное

сомнение: мы, действительно, не можем быть уверены ни в чем,

однако не потому, что существование бога нам неизвестно (об этом

теперь нет речи), а поскольку мы не имеем о нем ясной и отчетливой

идеи. Таким образом, если кто желает меня оспаривать, то его

доказательство должно быть следующее: мы не можем иметь

уверенности ни в чем, прежде чем мы не приобретем ясную и

отчетливую идею бога, а мы не можем обладать такой идеей, пока не

знаем, не обманывает ли нас творец нашей природы; следовательно,

мы ни