боится, и что один и тот же человек может любить теперь то, что
прежде ненавидел, и осмеливаться на то, чего прежде боялся, и т.д.
Так как, далее, каждый судит о том, что хорошо и что дурно, что
лучше и что хуже, сообразно с своим аффектом (см. сх. т. 39), то,
следовательно, люди могут расходиться в своих мнениях так же, как
и в аффектах *. Отсюда происходит, что, когда мы сравниваем одних
с другими, мы различаем их по одному только различию аффектов и
называем одних бесстрашными, других трусами, третьих, наконец,
еще как-либо. Бесстрашным, например, я буду называть того, кто
презирает зло, которого я обыкновенно боюсь. Если я замечу, кроме
того, что его желанию нанести зло тому, кого он ненавидит, и
сделать добро тому, кого любит, не препятствует страх перед злом,
которое меня обыкновенно удерживает, то я назову его смелым.
Далее, трусом мне будет казаться тот, кто боится зла, которое я
обыкновенно презираю; если же я замечу сверх того, что его
желанию препятствует страх перед злом, которое меня удержать не
может, я скажу, что он малодушен; точно так же будет судить и
всякий. Из такой природы человека и непостоянства его суждений, а
равным образом из того, что человек часто судит о вещах лишь по
своему аффекту и что вещи, которые, по его мнению, ведут к
удовольствию или неудовольствию и которым он старается поэтому
(по т. 28) способствовать или удалять их, часто только воображаются
(не говорю уже о прочем, касающемся непостоянства вещей,
показанном нами в ч. II), мы легко можем понять, наконец, что сам
человек часто может являться причиной как своего неудовольствия,
так и удовольствия, иными словами — причиной того, что он
подвергается неудовольствию или
__________________
* Что это возможно, несмотря на то, что человеческая душа
составляет часть божественного разума, мы доказали в сх. т. 13. ч. II.
496
удовольствию, сопровождаемому идеей о самом себе как причиной
этого удовольствия или неудовольствия. Отсюда мы легко поймем,
что такое раскаяние и что такое самодовольство, а именно: раскаяние
есть неудовольствие, сопровождаемое идеей о самом себе, а
самодовольство есть удовольствие, сопровождаемое идеей о самом
себе как его причиной. Эти аффекты обладают величайшей силой
благодаря тому, что люди считают себя свободными (см. т. 49 этой
части).
Теорема 52.
Объект, который мы раньше видели вместе с другими, или
который, по нашему воображению, имеет в себе только то, что
обще нескольким вещам, мы будем созерцать не так долго, как тот,
который, по нашему воображению, имеет в себе что-либо
индивидуальное.
Доказательство. Всякий раз, как мы воображаем объект, который
мы видели вместе с другими, тотчас же мы вспоминаем и об этих
других (по т. 18, ч. II; см. также ее сх.) и, таким образом, от
созерцания одного тотчас же переходим к созерцанию другого. То же
самое бывает и с объектом, который, по нашему воображению, имеет
в себе только то, что обще нескольким объектам. Ибо тем самым мы
предполагаем, что мы не видим в нем ничего, чего не видели бы
раньше в других. Если же мы предполагаем, что мы воображаем в
каком-либо объекте что-либо индивидуальное, чего раньше никогда
не видали, то мы говорим этим не что иное, как то, что душа,
созерцая этот объект, не имеет в себе ничего другого, к созерцанию
чего она могла бы перейти от созерцания первого. И, следовательно,
она определена к созерцанию одного только его. Итак, объект и т.д.;
что и требовалось доказать.
Схолия. Такое состояние души, т.е. воображение единичной
вещи, поскольку оно одно только находится в душе, называется
поглощением внимания; если оно возбуждается объектом, которого
мы боимся, оно называется оцепенением, так как поглощение
внимания каким-либо злом так приковывает человека к созерцанию
одного только этого зла, что он не в состоянии думать о чем-либо
другом, посредством чего он мог бы избежать его. Если же
предметом нашего внимания является мудрость
497
какого-либо человека, его трудолюбие или что-либо другое в этом
роде, то такое поглощение внимания называется почтением, так как
тем самым мы видим, что этот человек далеко нас превосходит. В
других случаях оно называется ужасом — если наше внимание
поглощается гневом какого-либо человека, завистью и т.д. Если,
далее, наше внимание приковывается мудростью, трудолюбием и т.д.
человека, которого мы любим, то любовь наша к нему станет
вследствие этого еще больше (по т. 12), и такую любовь,
соединенную с поглощением внимания или почтением, мы называем
преданностью. Точно таким же образом мы можем представить себе
в связи с поглощением внимания ненависть, надежду, беззаботность
и другие аффекты и вывести, таким образом, аффектов более, чем
существует слов для обозначения их. Отсюда ясно, что названия
аффектов возникли скорее из обыкновенного словоупотребления,
чем из точного их познания.
Поглощению внимания противоположно пренебрежение. Однако
причину его большей частью составляет то, что мы, видя, что
внимание кого-либо приковывается к известной вещи, что кто-либо
любит ее, боится и т.д., или же вследствие того, что какая-либо вещь
с первого взгляда кажется нам похожей на те вещи, которые
поглощают наше внимание, которые мы любим, которых боимся и
т.д., мы (по т. 15 с ее кор. и т. 27) определяемся к обращению на нее
внимания, к любви, страху и т.д. Но если благодаря присутствию
самой вещи или ближайшему ее рассмотрению мы принуждены
будем признать, что в ней нет ничего, что может быть причиной
поглощения внимания, любви, страха и т.д., то душа самым
присутствием этой вещи будет более определяться к мышлению
того, чего нет в объекте, чем того, что в нем есть. Далее, как
преданность возникает из поглощения внимания предметом, который
мы любим, так осмеяние возникает из пренебрежения к предмету,
который мы ненавидим или которого боимся; неуважение — из
пренебрежения к глупости, как благоговение из поглощения
внимания мудростью. Мы можем, наконец, представить себе в связи
с пренебрежением любовь, надежду, гордость и другие аффекты и
вывести отсюда еще новые аффекты, которым мы не даем
обыкновенно в отличие от других никаких специальных названий.
498
Теорема 53.
Созерцая себя самое и свою способность к действию, душа
чувствует удовольствие, и тем большее, чем отчетливее
воображает она себя и свою способность к действию.
Доказательство. Человек познает самого себя только через
состояния своего тела и их идеи (по т. 19 и 23, ч. II). Следовательно,
в том случае, когда душа может созерцать самое себя, тем самым
предполагается, что она переходит к большему совершенству, т.е.
(по сх. т. 11) подвергается удовольствию, и тем большему, чем
отчетливее может она воображать себя и свою способность к
действию; что и требовалось доказать.
Королларий. Такое удовольствие увеличивается все более и
более, чем более человек воображает, что его другие хвалят. Ибо,
чем более воображает он, что его другие хвалят, тем большее, по его
воображению, доставляет он другим удовольствие, и притом
сопровождаемое идеей о нем (по сх. т. 29). А потому (по т. 27) и сам
он подвергается еще большему удовольствию, сопровождаемому
идеей о самом себе; что и требовалось доказать.
Теорема 54.
Душа стремится воображать только то, что полагает ее
способность к действию.
Доказательство. Стремление или способность души есть сама ее
сущность (по т. 7). Сущность же души (как это само собой ясно)
утверждает только то, что она есть и на что способна, а не то, что она
не есть и на что не способна; а потому она стремится воображать
только то, что утверждает или полагает ее способность к действию;
что и требовалось доказать.
Теорема 55.
Если душа воображает свою неспособность, она тем самым
подвергается неудовольствию.
Доказательство. Сущность души утверждает только то, что она
есть и на что способна, иными словами, природе души свойственно
воображать только то, что полагает
499
ее способность к действию (по пред. т.). Если мы говорим поэтому,
что душа, созерцая самое себя, воображает свою неспособность, то
мы говорим этим только то, что когда душа стремится воображать
что-либо, полагающее ее способность к действию, то это ее
стремление ограничивается, иными словами (по сх. т. 11), что она
подвергается неудовольствию; что и требовалось доказать.
Королларий 1. Такое неудовольствие увеличивается все больше
и больше, если человек воображает, что другие его порицают.
Доказывается это точно так же, как кор. т. 53.
Схолия. Такое неудовольствие, сопровождаемое идеей о нашем
бессилии, называется приниженностью; удовольствие же,
происходящее из созерцания самих себя, называется самолюбием
или самоудовлетворенностью. Так как последнее возникает всякий
раз, как человек созерцает свои добродетели или свою способность к
действию, то отсюда происходит то, что каждый стремится
рассказывать своп подвиги и хвастаться своими силами, как
телесными, так и духовными, и что люди по этой причине бывают
тягостны друг для друга. Из этого в свою очередь происходит, что
люди по природе своей завистливы (см. сх. т. 24 и сх. т. 32), иными
словами, они находят удовольствие в бессилии себе подобных, и,
наоборот, им причиняет неудовольствие их сила. В самом деле,
всякий раз, как кто-либо воображает свои действия, он чувствует (по
т. 53) удовольствие, и тем большее, чем больше совершенства
выражают, по его воображению, эти действия и чем отчетливее он их
воображает, т.е. (по сказанному в сх. 1, т. 40, ч. II) чем более может
он обличить их от чужих действий и рассматривать как
единственные в своем роде. Поэтому всякий, созерцая себя, будет
всего более чувствовать удовольствие тогда, когда он будет находить
в себе что-либо такое, что по отношению к другим он отрицает. Если
же то, что он утверждает о себе, он относит к общей идее человека
или животного, то он будет чувствовать удовольствие не в такой
степени и, наоборот, будет чувствовать неудовольствие, если
вообразит, что его действия при сравнении с действиями других
оказываются более бессильными. Неудовольствие это он будет (по
т. 28) стремиться удалить, или превратно истолковывая действия
себе подобных, или украшая, насколько возможно, свои. Поэтому
ясно, что люди уже по природе
500
своей склонны к ненависти и зависти, а к этому присоединяется еще
и само их воспитание. Ибо родители обыкновенно побуждают детей
к добродетели, возбуждая в них честолюбие и зависть.
Может быть, останется недоумение, почему же мы нередко
поражаемся добродетелями людей и благоговеем перед ними. Чтобы
удалить это недоумение, я прибавлю второй королларий.
Королларий 2. Всякий завидует только добродетели себе
равного.
Доказательство. Зависть есть сама ненависть (см. сх. т. 24),
иными словами (по сх. т. 13), неудовольствие, т.е. (по сх. т. 11) такое
состояние, в котором способность человека к действию или его
стремление ограничивается. Но человек (по сх. т. 9) стремится и
желает делать только то, что может вытекать из данной его природы.
Следовательно, он вовсе не будет желать приписывать себе
способность к действию или (что то же) добродетель, свойственную
чужой природе, а его природе «чуждую. А потому его желание не
может быть ограничено, т.е. (по сх. т. 11) сам он не может
подвергаться неудовольствию вследствие того, что он созерцает
какую-нибудь добродетель в несходном с собой, а следовательно, он
не может ему и завидовать; он может завидовать только себе
равному, одинаковому с ним по природе; что и требовалось доказать.
Схолия. Если таким образом мы говорили выше в сх. т. 52 этой
части, что мы чувствуем почтение к какому-либо человеку
вследствие того, что поражаемся его мудростью, мужеством и т.д., то
это потому, что мы (как ясно из этой теоремы) воображаем эти
добродетели присущими единственно ему, а не общими и нашей
природе; а потому мы будем завидовать им не более, как высоте
деревьев, храбрости львов и т.д.
Теорема 56.
Существует столько же видов удовольствия, неудовольствия и
желания, а
