по
руководству разума, т.е. (по т. 35) люди, поскольку они сходны по
своей природе, были бы противны друг другу? Ответ на это таков:
высшее благо человека является общим для всех не случайно, но в
силу самой природы разума, а именно потому, что это вытекает из
самой сущности человека, поскольку она определяется разумом, и
что человек не мог бы ни существовать, ни быть представляем, если
бы не имел способности наслаждаться этим высшим благом. В самом
дела (по т. 47, ч. II), самой сущности человеческой души свойственно
иметь адекватное познание вечной и бесконечной сущности бога.
Теорема 37.
Всякий, следующий добродетели, желает другим того же блага,
к которому сам стремится, и тем больше, чем большего познания
бога достиг он.
Доказательство. Люди, поскольку они живут по руководству
разума, являются для человека всего более
550
полезными (по кор. 1 т. 35); а потому (по т. 19) по руководству
разума мы необходимо будем стремиться к тому, чтобы и другие
люди также жили по руководству разума. Но благо, к которому
стремится всякий, живущий по предписанию разума, т.е. (по т. 24)
следующий добродетели, есть (по т. 26) познание. Следовательно,
всякий, следующий добродетели, желает и другим людям того же
блага, к которому сам стремится. Далее, желание, поскольку оно
относится к душе, есть (по 1 опр. аффектов) самая сущность ее.
Сущность же души (по т. 11, ч. II) состоит в познании, заключающем
в себе познание бога (по т. 47, ч. II), и без такого познания она не
может (по т. 15, ч. I) ни существовать, ни быть представляема. А
потому, чем больше познания бога заключает в себе сущность души,
тем больше будет и то желание, которым следующий добродетели
желает другому того же блага, к которому сам стремится; что и
требовалось доказать.
Иначе. Человек (по т. 31, ч. III) будет тем постояннее любить то
благо, к которому сам стремится и которое любит, если увидит, что и
другие любят то же. А потому (по кор. той же т.) он будет
стремиться, чтобы и другие любили то же самое. А так как это благо
(по пред. т.) обще для всех и наслаждаться им могут все, то он (на
том же основании) будет стремиться, чтобы все наслаждались им, и
(по т. 37, ч. III) тем больше, чем больше сам он наслаждается этим
благом; что и требовалось доказать.
Схолия 1. Кто вследствие одного только аффекта стремится к
тому, чтобы другие любили то же, что он любит, и жили по его
желанию, тот действует лишь под влиянием страсти и поэтому будет
ненавистен в особенности тем, которым нравится другое и которые
вследствие этого под влиянием такой же страсти стараются и
стремятся, чтобы другие, наоборот, жили по-ихнему. Далее, так как
то высшее благо, к которому люди влекутся вследствие аффекта,
часто бывает таково, что им может обладать только один кто-нибудь,
то отсюда происходит, что те, которые любят что-либо, не всегда
остаются верны самим себе и, находя удовольствие восхвалять
любимую ими вещь, в то же самое время боятся, как бы им не
поверили. Наоборот, кто стремится руководить другими разумно, тот
действует не под влиянием страсти, по гуманно и кротко и всего
551
Далее, всякое желание и действие, причину которого мы
составляем, поскольку мы имеем идею бога, иными словами,
поскольку познаем его, я отношу к благочестию (religio). Желание
же делать добро, зарождающееся в нас вследствие того, что мы
живем по руководству разума, я называю уважением к общему благу
(pietas). Далее, желание человека, живущего по руководству разума,
соединить с собой узами дружбы других людей я называю
честностью, а честным — то, что одобряют люди, живущие по
руководству разума, и наоборот, постыдным — что препятствует
дружественным связям. Кроме того, я показал также, в чем коренятся
основы государства.
Далее, из вышесказанного легко можно усмотреть, в чем состоит
разница между истинной добродетелью и бессилием: а именно,
истинная добродетель есть не что иное, как жизнь по одному только
руководству разума; а следовательно, бессилие состоит в одном
только том, что человек отдает себя на произвол вещей,
существующих вне его, и определяется ими к таким действиям,
которых требует общее состояние внешних вещей, а не самая
природа его, рассматриваемая единственно сама в себе.
Вот то, что я обещал доказать в сх. т. 18 этой части. Отсюда
явствует, что известный закон, запрещающий убивать животных,
основан более на пустом суеверии и женской сострадательности, чем
на здравом разуме. Разум учит нас, что необходимость искать того,
что нам полезно, связывает нас с людьми, а не с животными или
вещами, природа которых отлична от человеческой: по отношению к
последним мы имеем то же право, какое они имеют по отношению к
нам. Мало того, так как всякое право определяется добродетелью или
могуществом каждого, то люди имеют гораздо большее право над
животными, чем животные над людьми. Я не отрицаю, однако, что
животные чувствуют, а отрицаю только то, что будто бы вследствие
этого нельзя заботиться о собственной пользе, пользоваться ими по
произволу и обращаться с ними так, как нам нужно; ибо они не
сходны с нами по своей природе, и их аффекты по своей природе
различны от аффектов человеческих (см. сх. т. 57, ч. III).
Остается еще показать, что такое справедливое и несправедливое,
преступление и, наконец, заслуга. Об этом см. следующую схолию.
552
Схолия 2. В Прибавлении к первой части я обещал объяснить, что
такое похвала и порицание, заслуга и преступление, справедливое и
несправедливое. Что касается до похвалы и порицания, то я изложил
это в сх. т. 29, ч. III; об остальном должно будет сказать здесь. Но
прежде следует сказать несколько слов о естественном и
гражданском состоянии человека.
Каждый существует по высшему праву природы, и,
следовательно, каждый по высшему праву природы делает то, что
вытекает из необходимости его природы. А потому каждый по
высшему праву природы судит о том, что хорошо и что дурно, по-
своему заботится о собственной пользе (см. т. 19 и 20), мстит за себя
(см. кор. 2 т. 40, ч. III) и стремится сохранить то, что любит, и
уничтожить, что ненавидит (см. т. 28, ч. III). Если бы люди жили по
руководству разума, то каждый (по кор. 1 т. 35) обладал бы этим
своим правом без всякого ущерба для других.
Но так как люди (по кор. т. 4) подвержены аффектам, далеко
превосходящим способность или добродетель человека (по т. 6), то
часто они влекутся в разные стороны (по т. 33) и бывают противны
друг другу (по т. 34), нуждаясь между тем во взаимной помощи (по
т. 35). Поэтому, для того чтобы люди могли жить согласно и служить
друг другу на помощь, необходимо, чтобы они поступились своим
естественным правом и обязались друг другу не делать ничего, что
может служить во вред другому. Каким образом может произойти
это, а именно, чтобы люди, необходимо подверженные аффектам (по
кор. т. 4), и притом непостоянные и изменчивые (по т. 33), могли
заключить между собой обязательство и иметь друг к другу доверие,
это ясно из т. 7 этой части и т. 39, ч. III, а именно из того, что всякий
аффект может быть ограничен только аффектом более сильным и
противоположным ему и что каждый удерживается от нанесения
вреда другому боязнью большего вреда для себя. При таком условии
общество может утвердиться только в том случае, если оно присвоит
себе право каждого мстить за себя и судить о том, что хорошо и что
дурно. А потому оно должно иметь власть предписывать общий
образ жизни и установлять законы, делая их твердыми не
посредством разума, который (по сх. т. 17) ограничить аффекты не в
состоянии, но путем угроз. Такое общество,
553
зиждущееся на законах и власти самосохранения, называется
государством, а люди, находящиеся под защитой его права, —
гражданами.
Отсюда легко понять, что в естественном состоянии нет ничего,
что было бы добром или злом по общему признанию, так как
каждый, находящийся в естественном состоянии, заботится
единственно о своей собственной пользе и по собственному
усмотрению определяет, что добро и что зло, руководствуясь только
своей пользой, и никакой закон не принуждает его повиноваться
кому-либо другому, кроме самого себя. А потому в естественном
состоянии нельзя представить себе преступления; оно возможно
только в состоянии гражданском, где по общему согласию
определяется, что хорошо и что дурно, и где каждый должен
повиноваться государству. Таким образом, преступление есть не что
иное, как неповиновение, наказываемое вследствие этого только по
праву государственному; наоборот, повиновение ставится
гражданину в заслугу, так как тем самым он признается достойным
пользоваться удобствами государственной жизни. Далее, в
естественном состоянии никто не является господином какой-либо
вещи по общему признанию, и в природе нет ничего, про что можно
было бы сказать, что оно есть собственность такого-то человека, а не
другого; но все принадлежит всем, и вследствие этого в
естественном состоянии нельзя представить никакого желания
отдавать каждому ему принадлежащее или брать чужое, т.е. в
естественном состоянии нет ничего, что можно было бы назвать
справедливым или несправедливым.
Из сказанного ясно, что справедливость и несправедливость,
преступление и заслуга составляют понятия внешние, а не атрибуты,
выражающие природу души. Но достаточно об этом.
Теорема 38.
То, что располагает тело человеческое таким образом, что оно
может подвергаться многим воздействиям, или что делает его
способным действовать многими способами на внешние тела,
полезно человеку, и тем полезнее, чем способнее делается им тело
подвергаться многим воздействиям и действовать на другие тела
многими способами; и на-
554
оборот, вредно то, что делает тело менее способным к этому.
Доказательство. Чем способнее к этому делается тело, тем
способнее делается душа к восприятию (по т. 14, ч. II); поэтому то,
что располагает тело таким образом и делает его способным к этому,
необходимо хорошо или полезно (по т. 26 и 27), и тем полезнее, чем
способнее к этому может сделаться тело, и наоборот (по той же т. 14,
ч. II, обращенной, и по т. 26 и 27), вредно, если оно делает тело менее
способным к этому; что и требовалось доказать.
Теорема 39.
Что способствует сохранению того способа движения и покоя,
какой имеют части человеческого тела по отношению друг к другу,
то хорошо; и наоборот — дурно то, что заставляет части
человеческого тела принимать иной способ движения и покоя
относительно друг друга.
Доказательство. Тело человеческое (по пост. 4, ч. II) нуждается
для своего сохранения в весьма многих других телах. А то, что
составляет форму человеческого тела, состоит в том, что его части
сообщают некоторым определенным способом свои движения друг
другу (по опр. перед леммой 4 после т. 13, ч. II). Следовательно, то,
что способствует сохранению того способа движения и покоя, какой
имеют части человеческого тела относительно друг друга, сохраняет
и форму человеческого тела и, следовательно (по пост. 3 и 6, ч. II),
делает человеческое тело способным подвергаться многим
воздействиям и действовать многими способами на внешние тела; а
потому это (по пред. т.) хорошо. Далее, то, что заставляет части
человеческого тела принимать иной способ движения и покоя, то (по
тому же опр., ч. II) заставляет человеческое тело получать иную
форму, т.е. (как это само собой ясно и как было замечено в конце
предисловия этой части) заставляет человеческое тело разрушаться
и, следовательно, делаться совершенно неспособным подвергаться
многим воздействиям, и потому это дурно; что и требовалось
