к благочестию, а потому, полагает автор,
нужно видеть особенное проявление мудрости апостолов в том, что
они выдвигали то одну, то другую доктрину.
Это и является одной из причин того, что автор считает весьма
далеким от истины желание объяснять священный текст посредством
разума и делать из разума толкователя Писания или толковать одного
священноучителя посредством другого. По мнению автора, все
учители церкви имеют равный авторитет и их слова должны быть
объясняемы из тех особенностей речи, которые свойственны данному
учителю, и при исследовании истинного смысла Писания надо
обращать внимание не на природу самой вещи, но только на
буквальный смысл написанного.
Далее, так как Христос и все остальные учители, посланные свыше,
как примером, так и учением показали, что достигнуть блаженства
люди могут только усердием в деле добродетели, а все остальное не
имеет значения, то отсюда автор хочет вывести, что правительство
должно заботиться только о процветании в государстве
справедливости и честности; рассмотрение же того, какой культ и
какие доктрины наиболее согласуются с истиной, по его мнению,
почти вовсе не входит в задачи правительства. Но последнее должно
заботиться о том, чтобы не получали распространения такие культы и
такие доктрины, которые
549550
являются препятствием для добродетели даже по мнению тех, кто
исповедует эти доктрины 232.
Итак, правительство может, нисколько не оскорбляя божества,
терпеть в своем государстве различные культы. И, чтобы убедить нас
в этом, автор избирает также и следующий путь. Он полагает, что,
поскольку определенные нравственные добродетели проявляются в
общественной жизни и выражаются во внешних действиях, постольку
никто не должен при осуществлении их руководствоваться своим
собственным произволом и суждением и культивирование,
осуществление и изменение этих добродетелей зависит от авторитета
и власти правительства, как потому, что внешние акты добродетели
заимствуют свою природу от обстоятельств, так и потому, что
обязанность человека к совершению этого рода внешних действий
оценивается применительно к тому полезному или вредному
результату, который из них происходит; так что если эти внешние
акты не выполняются своевременно, то они теряют характер
добродетели и к числу добродетелей приходится относить
противоположные им действия. Но автор полагает, что есть и другой
род добродетелей, поскольку они существуют внутри души; эти
добродетели всегда сохраняют характер добродетелей и не зависят от
изменчивости обстоятельств.
Никогда ни для кого не может быть позволительным проявлять
склонность к жестокости и свирепости или но любить ближнего и
истину. Однако могут наступить такие времена, когда люди хотя в
душе и не должны отказываться от стремления к названным
добродетелям, но обязаны или воздерживаться от внешнего
проявления этих добродетелей, или даже поступать с внешней
стороны как бы наперекор им. Так, бывают случаи, когда самый
честный человек не обязан открыто высказывать истину и устно или
письменно сообщать ее своим согражданам, делая их соучастниками в
обладании ею. Это бывает тогда, когда мы можем предполагать, что
обнародование истины могло бы причинить народу более вреда, чем
пользы. И хотя любовь каждого человека должна простираться на всех
людей и никогда никому не может быть позволено расстаться с этой
любовью, однако нередко случается, что нам приходится сурово
обращаться с некоторыми людьми, и это не является пороком, когда
ясно, что из нашей мягкости по отношению к этим людям для нас
проистекло
550551
бы большое зло. Так, все люди считают, что не все истины —
принадлежат ли они к области религии или гражданской жизни —
уместно высказывать в любое время. И тот, кто учит, что не надо
метать роз перед свиньями, когда есть опасность, что свиньи
набросятся на тех, кто расточает эти розы, равным образом не считает
обязанностью доброго мужа поучать простой народ некоторым таким
главам религии, относительно которых имеется опасение, что,
получив широкое распространение среди простого народа, они
вызовут такие потрясения государства или церкви, что из этого для
граждан и для святых произойдет больше вреда, чем добра.
А так как гражданские общества, от которых неотделима власть
издавать законы, помимо всего прочего ввели также и то, что не
произволу отдельных индивидов, но усмотрению властей
предоставляется решать, что является полезным для людей,
соединившихся в общественное тело, то отсюда автор заключает, что
правительству принадлежит власть устанавливать, какие и какого
рода учения должны публично проповедоваться в государстве, а
обязанностью подданных является воздержание от проповедования и
исповедования (что касается внешнего исповедования) тех учений,
относительно которых законы правительства предписали хранить
публично молчание; ибо бог не предоставил этого на усмотрение
частных лиц, точно так же как он не разрешил последним совершать
что-нибудь вопреки намерениям и предписаниям правительства или
нарушать приговоры судей, прибегая к действиям, подрывающим
силу законов и противным цели государственной власти. Автор
полагает, что о такого рода вещах, касающихся внешнего культа и его
исповедания, люди могут договориться между собой и что внешние
акты религиозного культа столь же безопасно предоставляются
суждению правительства, как правительству же должны
принадлежать право и власть оценивать правонарушение,
совершенное против общества, и карать это правонарушение
применением силы. И подобно тому, как частное лицо не обязано
приноравливать свое суждение о совершенном против общества
правонарушении к суждению правительства, но может пользоваться
своим собственным разумением, хотя в случае необходимости оно
обязано оказывать содействие приведению в исполнение решения
правительства, — точно так же автор считает, что частным
551552
лицам предоставляется в государстве судить об истинности, ложности
и необходимости какого-нибудь учения и что их нельзя обязать
государственными законами к тому, чтобы они думали о религии
одинаковым образом, хотя от суждения правительства зависит, какие
учения должны проповедоваться публично, и обязанностью частных
лиц является хранить молчание о таких своих взглядах на религию,
которые расходятся с воззрениями правительства, и не делать ничего
такого, что могло бы ослабить силу установленных правительством
законов относительно культа.
Может, однако, случиться, что правительство, расходясь с
большинством из простонародья во мнениях на религиозные вопросы,
желает публично проповедовать какие-нибудь такие учения, которые
чужды воззрениям народа и которые правительство тем не менее
считает нужным распространять в интересах благочестия. Такие
разногласия в суждениях правительства и народа, по мнению автора,
могут повести к величайшим бедствиям для граждан. В связи с этим
ко всем изложенным принципам автор присоединяет еще один,
который, по его мнению, может способствовать успокоению как
правительства, так и народа и обеспечить неприкосновенность
религиозной свободы. Правительство, говорит он, не должно
опасаться гнева божьего, если оно допустит в государстве формы
богопочитания, с его точки зрения неправильные, лишь бы последние
не были противны нравственным добродетелям и не подрывали их
значения. Основание такого суждения не может укрыться от Вас, так
как я достаточно распространялся об этом предмете выше. А именно:
автор утверждает, что для бога совершенно безразлично и его мало
заботит то, какого рода религиозные воззрения люди исповедуют,
одобряют и защищают и какого рода богослужение они публично
отправляют, так как все это должно быть причислено к вещам, не
имеющим никакого отношения к добродетели и пороку. Однако
каждый человек обязан так устраивать свою жизнь, чтобы иметь те
учения и тот культ, которые, по его мнению, лучше всего могут
содействовать его стремлению к добродетели.
Итак, высокопочтенный муж, вот Вам вкратце суть учения,
излагаемого в «Богословско-политическом трактате». Учение это, по
моему мнению, устраняет и до осно-
552553
вания разрушает всякий культ и всякую религию и тайным образом
вводит атеизм или измышляет такого бога, божественность которого
не может вызвать в людях никакого благоговения, ибо сам этот бог
подчинен року (fatum). При этом не оставляется места ни для какого
божественного управления или божественного попечения и
устраняется всякое распределение наказаний и наград. Из книги
автора легко усмотреть по крайней мере то обстоятельство, что его
методом и его аргументацией подрывается авторитет всего
Священного Писания, которое если и упоминается у автора, то только
для виду, точно так же, как из положений автора вытекает, что и
Коран должен быть поставлен на одну доску со словом божьим. И у
автора не остается ни единого аргумента для доказательства того, что
Магомет не был истинным пророком; ибо [с его точки зрения] турки
тоже культивируют на основе предписаний своего пророка те
нравственные добродетели, относительно которых нет спора между
народами; и согласно учению автора бог нередко ведет по пути разума
и послушания — при помощи другого рода откровений — также и те
народы, которым он не уделил оракулов, данных евреям и
христианам.
Итак, я полагаю, что я не очень отклонюсь от истины и не проявлю
никакой несправедливости по отношению к автору, если заявлю, что
прикрытыми и прикрашенными аргументами он проповедует чистый
Л. в. В.
Утрехт, 24 января 1671 г. (старого стиля)
ПИСЬМО 43 233
Ученейшему и высокопочтенному
мужу Якову Остенсу
от Б. д. С.
Ученейший муж! 234
Вы, конечно, удивляетесь тому, что я заставил Вас так долго ждать
ответа. Но, право, я едва мог заставить, себя ответить на присланное
Вами сочиненьице 235 этого мужа, да и теперь я делаю это только из-за
того, чтобы сдержать данное мною обещание. Но, чтобы по
возможности угодить также и себе самому, я выполню свое обеща-
553554
ние в самых немногих словах и вкратце покажу, как превратно понял
мою мысль этот человек. Трудно сказать, сделал ли он это вследствие
злобы или же вследствие невежества. Однако к делу 236.
Прежде всего он заявляет, что его не интересует вопрос о том, к
какой национальности я принадлежу и какой образ жизни я веду. А
между тем, если бы он знал это, он так легко не убедил бы себя в том,
будто я проповедую атеизм. Ведь атеисты обыкновенно отличаются
тем, что превыше всякой меры ищут почестей и богатств 237, каковые я
всегда презирал, как это известно всем, кто меня знает. Далее, чтобы
подготовить путь к тому, что он желает доказать, он говорит, что я
неглуп, — именно с той целью, чтобы тем легче было заявить, что я
«искусно, изворотливо и злонамеренно написал книгу в защиту
сквернейшего учения деистов». Уже это одно в достаточной мере
обнаруживает его полное непонимание моих аргументов. Ибо можно
ли быть столь искусным и хитроумным, чтобы притворным образом
дать так много и столь веских аргументов в защиту того, что считаешь
ложным? И чье произведение, спрашиваю я, он признает после этого
искренне написанным, если он думает, что одинаково солидно может
быть доказана как истина, так и фикция? Впрочем, я уже не
удивляюсь этому. Ведь такому же публичному посрамлению
подвергся когда-то и Декарт со стороны Воэция 238 и подвергаются
многие другие лучшие люди 239.
Затем он продолжает: «Чтобы избежать ошибку суеверия, он, как
мне кажется, отбросил всякую религию». Не знаю, что автор
подразумевает при этом под суеверием и что под религией? —
Спрашивается: неужели человек отбрасывает всякую религию, если
он утверждает, что бог должен быть признан за высшее благо и
должен быть любим, как таковой, свободной любовью, что в этом
одном состоит наше высшее счастье и высшая свобода, что награда
добродетели есть сама добродетель, а кара глупости и бессилия —
сама глупость и, наконец, что всякий должен любить своего ближнего
и повиноваться предписаниям высшей власти? Я не только ясно
высказал это, но и обосновал прочнейшими доказательствами. Но, мне
кажется, я понял, в какой тине погряз этот человек. Ничто не пленяет
его ни в самой добродетели, ни в разуме — он предпочел бы отдаться
влечению своих страстей, если
554555
бы только не сдерживался страхом наказания! От дурных дел он
воздерживается, следовательно, как раб, — недобровольно, нетвердо и
нерешительно. И когда он следует божественным предписаниям, то он
ожидает от бога за этот рабский труд даров, более сладких для него,
чем любовь к богу, и притом тем больших, чем более он тяготится
добром, которое против воли делает. Вот почему он и
