«закон» прилагается, по-видимому, в переносном смысле

к естественным вещам, и под законом обыкновенно понимается не что

иное, как распоряжение, которое люди могут и исполнить и

отвергнуть на том именно основании, что он сдерживает

человеческую мощь в известных пределах, за которые она стремится

перейти, и не приказывает чего-нибудь сверх сил; поэтому закон, повидимому, должно определить более узко, именно: что он есть образ

жизни, предписываемый человеком себе или другим ради какойнибудь цели. А так как истинная цель законов обыкновенно ясна

только для немногих и большинство людей почти неспособно понять

ее и живет менее всего согласуясь с разумом, то поэтому

законодатели, чтобы одинаково сдерживать всех, мудро поставили

другую цель, весьма отличную от той, которая необходимо следует из

природы законов, именно: они пообещали поборникам законов то, что

толпа (vulgus) больше всего любит, и, наоборот, пригрозили

нарушителям их тем, чего она больше всего боится; этим они

старались сдержать толпу, точно лошадь уздой, насколько это

возможно. Отсюда произошло то, что законом больше всего считали

образ жизни, предписываемый [одним]

6364

людям повелением других, а следовательно, и то, что о

повинующихся законам говорят, что они живут под законом и служат

ему. А на самом деле, кто воздает всякому свое потому, что боится

виселицы, тот действует по принуждению, вследствие приказания

другого лица под опасением кары и не может называться

справедливым. Напротив, кто воздает всякому свое вследствие того,

что знает истинное основание законов и их необходимость, тот

действует с твердостью духа и по собственному, а не по чужому

решению и потому заслуженно называется справедливым. Это же, я

думаю, и Павел имел в виду, сказав, что те, которые жили под

законом, не могли оправдаться через закон; справедливость ведь, как

она обыкновенно определяется, есть твердая и постоянная воля

признавать за каждым его право; и потому Соломон в гл. 21, ст. 15

Притчей, говорит, что справедливый радуется, когда соблюдается

справедливость, несправедливые же страшатся. Итак, коль скоро

закон есть не что иное, как образ жизни, который люди предписывают

себе или другим ради какой-нибудь цели, то поэтому закон должно, я

думаю, разделить на человеческий и божественный; под человеческим

законом я понимаю образ жизни, который служит только для

охранения жизни государства, под божественным же — тот, который

имеет целью только высшее благо, т.е. истинное познание бога и

любовь к нему. Основание, почему я называю этот закон

божественным, кроется в природе высшего блага, которую я здесь

вкратце и насколько смогу ясно сейчас покажу.

Так как лучшая часть в нас есть разум (intellectus), то несомненно,

что, если мы действительно желаем искать пользы для себя, мы

должны больше всего стараться о совершенствовании его, насколько

возможно, ибо в его усовершенствовании должно состоять высшее

наше благо. Далее, так как все наше познание и достоверность,

действительно устраняющая всякое сомнение, зависят только от

познания бога (как потому, что без бога ничто не может существовать

и быть понимаемо, так и потому, что во всем мы можем сомневаться,

пока у нас нет никакой ясной и отчетливой идеи о боге), то отсюда

следует, что высшее наше благо и совершенство зависят только от

познания бога и пр. Затем, так как ничто без бога не может ни

существовать, ни быть понимаемо, то несомненно,

6465

что все, что есть в природе, заключает в себе и выражает понятие о

боге, смотря по своей сущности и своему совершенству; и потому,

чем больше мы познаем естественные вещи, тем большее и

совершеннейшее познание о боге мы приобретаем; другими словами

(так как познание действия через причину есть не что иное, как

познание какого-нибудь свойства причины), чем более мы познаем

естественные вещи, тем совершеннее познаем сущность бога (которая

составляет причину всего). И поэтому все наше познание, т.е. высшее

наше благо, не только зависит от познания бога, но в нем всецело и

состоит. Это следует также из того, что человек, смотря по природе и

совершенству вещи, которую он любит предпочтительно перед

остальными, становится тем совершеннее, и наоборот; стало быть, тот

необходимо наиболее совершенен и наиболее всего причастен

высшему блаженству, кто любит больше всего разумное знание о

боге, существе, действительно самом совершенном, и испытывает от

этого знания высшее удовольствие. Вот к чему, таким образом,

сводится наше высшее благо и наше блаженство, именно: к познанию

бога и любви к нему. Следовательно, средства, которых требует эта

цель всех человеческих действий, т.е. сам бог, поскольку у нас есть

идея о нем, могут быть названы повелителями божьими, потому что

они предписываются нам как бы самим богом, поскольку он

существует в нашей душе; и потому образ жизни, ведущей к этой

цели, весьма хорошо называют законом божьим. Но каковы эти

средства и каков образ жизни, которого эта цель требует, и каким

образом из него вытекают основы наилучшего государства и образа

жизни среди людей, — все это относится к всеобщей этике. Здесь я

буду рассуждать о божественном законе только вообще.

Итак, поскольку любовь к богу есть высшее счастье и блаженство

для человека, последний конец и цель всех человеческих действий, то

отсюда следует, что только тот следует божественному закону, кто

старается любить бога не из боязни наказания и не из любви к другой

вещи, например удовольствиям, славе и пр., но только потому, что он

знает бога или что он знает, что познание бога и любовь к нему есть

высшее благо. Итак, суть божественного закона и его главное правило

заключаются в том, чтобы любить бога как высшее благо, именно, как

мы уже сказали, не из страха перед каким-либо взысканием и

6566

наказанием и не из любви к другой вещи, которой мы желаем

наслаждаться: идея о боге говорит ведь о том, что бог есть высшее

наше благо или что познание бога и любовь к нему есть последняя

цель, к которой должны направляться все наши действия. Однако

плотский человек (homo carnalis) не может понять этого, — ему

кажется это нестоящим, потому, что он обладает слишком скудным

познанием о боге, а также и потому, что он в этом высшем благе не

находит ничего, что можно было бы осязать, съесть или, наконец, что

могло бы вызвать плотские удовольствия, которыми он больше всего

наслаждается, — не может потому, собственно, что это благо состоит

только в размышлении и чистой мысли. Но, кто знает, что у него нет

ничего лучше разума и здорового духа, тот, без сомненья, сочтет это

благо самым существенным.

Итак, мы объяснили, в чем главным образом состоит

божественный закон и каковы суть человеческие законы; сюда

относятся все те, которые намечают какую-нибудь цель, если только

не были освящены вследствие откровения, ибо в таком аспекте вещи

также относятся к богу (как выше мы показали), и в этом смысле

Моисеев закон, хотя он был и не всеобщий, но в высшей степени

приноровленный к характеру одного народа и специально к его

сохранению, может, однако, быть назван законом бога, или

божественным законом, так как мы верим, что он был освящен

пророческим светом. Если мы теперь обратим внимание на природу

естественного божественного залом, как мы его сейчас объяснили, то

увидим: 1) что он универсален, или общ всем людям: его ведь мы

вывели из природы человека вообще; 2) что он не нуждается в вере в

исторические рассказы, каковы бы в конце концов они ни были, ибо

коль скоро этот естественный божественный закон уразумевается

только из анализа человеческой природы, то несомненно, что мы

можем усмотреть его как в Адаме, так и во всяком другом человеке,

как в человеке, живущем среди людей, так и в человеке, ведущем

уединенную жизнь. И вера в исторические рассказы, как бы она

сильна ни была, не может нам дать познания о боге, а также,

следовательно, и любви к нему. Любовь к богу возникает ведь из

познания о нем; познание же о нем должно почерпаться из общих

понятий, которые достоверны и известны сами по себе. Поэтому

далеко от истины [утверждение], что вера в исторические рассказы

есть необ-

6667

ходимое требование для достижения высшего нашего блага. Но хотя

вера в исторические рассказы не может дать нам познание о боге и

любви к нему, однако мы не отрицаем, что чтение их весьма полезно в

отношении гражданской жизни; ведь, чем более мы будем наблюдать

и лучше знать нравы и положение людей, познаваемые лучше всего из

их действий, тем осторожнее мы будем жить среди людей и тем лучше

будем в состоянии приспосабливать наши действия и жизнь к их

характеру, насколько это дозволяет разум. 3) Мы видим, что этот

естественный божественный закон не нуждается в религиозных

обрядах (caeremoniae), т.е. в действиях, которые сами по себе

безразличны и называются хорошими только в силу установления или

которые представляют какое-нибудь благо, необходимое для

спасения, или, если угодно, в действиях, смысл которых превосходит

человеческое разумение. Естественный свет ведь не требует ничего

такого, чего сам свет не касается, но он требует только того, что

самым ясным образом может показать нам, что есть благо, или

средство для нашего блаженства. А то, что хорошо только вследствие

заповеди и постановления или потому, что оно служит символом

какого-нибудь блага, то не может усовершенствовать наш разум; оно

есть не что иное, как голая тень, и не может считаться в числе

действий, которые суть как бы детища или плоды разума и здорового

духа. Показывать это обстоятельнее здесь нет надобности. 4) Наконец,

мы видим, что высшая награда за божественный закон есть сам закон,

именно: познание бога и совершенно свободная, постоянная и от всего

сердца любовь к нему; наказание же состоит в лишении этого блага, в

плотском рабстве или в душевном непостоянстве и колебании.

Заметив, таким образом, это, должно теперь исследовать: 1) можем

ли мы благодаря естественному свету мыслить о боге как о

законодателе, или властителе, предписывающем людям законы,

2) чему учит Священное Писание относительно этого естественного

света и закона, 3) для какой цели были установлены когда-то

религиозные обряды, 4) наконец, насколько важно знать священную

историю и верить ей? Первые два вопроса я разберу в этой главе,

последние же два — в следующей.

Должное решение первого вопроса легко выводится из природы

воли бога, которая отличается от разума бога

6768

только в отношении к нашему уму, т.е. воля бога и разум бога в

действительности сами по себе суть одно и то же и различаются

только по отношению к нашим суждениям, которые мы образуем о

разуме бога. Например, когда мы обращаем внимание только на то,

что природа треугольника от вечности содержится в божественной

природе как вечная истина, тогда мы говорим, что у бога есть идея о

треугольнике, или он понимает природу треугольника. Но, когда мы

затем обращаем внимание на то, что природа треугольника

содержится в божественной природе, таким образом, только

вследствие необходимости божественной природы, а не вследствие

необходимости сущности и природы треугольника и даже что

необходимость сущности и свойств треугольника, поскольку и они

мыслятся как вечные истины, зависит только от необходимости

божественной природы и разума, а не от природы треугольника, —

тогда то самое, что мы назвали разумом бога, мы называем волей, или

решением, бога. Поэтому по отношению к богу мы утверждаем одно и

то же, когда говорим, что бог от вечности решил и захотел, чтоб три

угла треугольника были равны двум прямым, или что это самое бог

понял. Отсюда следует, что божьи утверждения и отрицания всегда

заключают в себе вечную необходимость, или истину. Таким образом,

если, например, бог сказал Адаму, что он