жили. Этому праву они и
подчинялись (как мы уже заметили здесь, а также и в третьей главе,
говоря о Мельхиседеке).
Думаю поэтому, что я Подкрепил свое мнение авторитетом
Писания. Теперь остается показать, каким образом и на каком
основании религиозные обряды способствовали устойчивости и
сохранению еврейского государства. Это я покажу сколь возможно
кратко, исходя из общих оснований. Общество весьма полезно и в
высшей степени необходимо не только для того, чтобы обезопа-
7879
сить жизнь от врагов, но и для сбережения многих вещей. В самом
деле, если бы люди не желали оказывать взаимопомощь друг другу, то
им не хватило бы ни уменья, ни времени поддерживать и сохранять
себя, насколько это возможно. Ведь не все одинаково ко всему
способны, и не каждый был бы в состоянии приготовить себе то, в чем
он один больше всего нуждается. Сил и времени, говорю, ни у кого не
хватило бы, если бы он один должен был пахать, сеять, жать, молоть,
варить, ткать, шить и делать многое другое для поддержания жизни.
Не говорю уже об искусствах и науках, которые также в высшей
степени необходимы для совершенства человеческой природы и для
ее блаженства. Ведь мы видим, что люди, живущие варварами без
гражданственности, ведут жалкую и почти скотскую жизнь, однако
они и то немногое, жалкое и грубое, что есть у них, не приготовляют
себе без взаимной помощи, какова бы она ни была. Теперь, если бы
люди от природы так были созданы, что они ничего не желали бы,
кроме того, на что им указывает истинный разум, то общество,
конечно, не нуждалось бы ни в каких законах, но, безусловно,
довольствовалось бы обучением людей истинным правилам морали,
дабы люди совершенно добровольно и от всей души делали то, что
истинно полезно. Но человеческая природа устроена совсем иначе.
Все, конечно, отыскивают свою пользу (suum utile quaerere), но
домогаются вещей и считают их полезными отнюдь не вследствие
голоса здравого рассудка, но большей частью по увлечению
вследствие только страсти и душевных аффектов (которые нисколько
не считаются ни с будущим, ни с другими вещами). Поэтому ни одно
общество не может существовать без власти и силы, а следовательно,
и без законов, умеряющих и сдерживающих страсти и необузданные
порывы людей. Однако человеческая природа не терпит, чтобы ее
неограниченно принуждали, и, как трагик Сенека говорит, «жестокого
господства никто долго не выдерживал, умеренное — долго
длится» *. Ведь, пока люди действуют только из страха, до тех пор
они исполняют и то, чего они больше всего не желают; они не
принимают в соображение полезности и необходимости исполнения
вещи, но заботятся только о том, чтобы не подвергнуться казни или
взысканию. Они даже не могут не
__________________
* См. Сенека, Троянки, действие 2, ст. 258, 259 и сл.
7980
радоваться несчастью или вреду для повелителя, хотя бы и на
великую беду себе, и не могут не желать и не устраивать ему, где
будет возможно, всяческих неприятностей. Затем, люди больше всего
терпеть не могут служение равным себе и подчинение их управлению.
Наконец, нет ничего труднее, как вновь отнять у людей свободу, раз
им предоставленную. Из этого следует, во-первых, что или все
общество должно коллективно, если возможно, удерживать власть
так, чтобы все были обязаны служить сами себе и никто — равному
себе, или же, если господство удерживают немногие или только один,
он должен обладать чем-то высшим в сравнении с обыкновенной
человеческой природой или по крайней мере должен из всех сил
стараться убедить в этом толпу. Затем, законы в каждом государстве
должно так устанавливать, чтобы людей сдерживал не столько страх,
сколько надежда на какое-нибудь благо, которого больше всего
желают; ведь таким образом каждый охотно будет исполнять свою
обязанность. Наконец, так как повиновение состоит в том, что
повинуются приказаниям только вследствие авторитета повелителя,
то отсюда следует, что оно не имеет никакого места в обществе, в
котором власть находится в руках всех и законы санкционируются с
общего согласия, и что народ, будут ли в таком обществе законы
умножаться или уменьшаться, тем не менее пребывает одинаково
свободен, потому что он действует не вследствие авторитета другого
лица, но по своему собственному согласию. Но обратное происходит
там, где только один неограниченно обладает властью, ибо все
следуют приказаниям власти только вследствие авторитета одного
лица; стало быть, если они первоначально не были воспитаны так,
чтобы зависеть от уст повелителя, то ему трудно будет установить,
когда понадобится, новые законы и отнять у народа свободу, однажды
ему предоставленную.
Рассмотрев это в общих чертах, перейдем к государству евреев.
Они, как только вышли из Египта, не были больше связаны никаким
правом другого народа, и, стало быть, им было позволительно
освятить по желанию новые законы или установить новые права и
основать государство, где бы они ни пожелали, и занять земли, какие
им было желательно. Но они менее всего были способны мудро
установить правовой порядок и удержать сообща власть; почти все
они были нрава грубого и подавлены тяжелым
8081
рабством. Следовательно, власть должна была остаться только у
одного того, кто мог бы повелевать другими, принуждать их силой и
кто, наконец, мог бы предписывать законы и толковать их
впоследствии. Власть же эту Моисей легко мог удержать, потому что
он выдавался перед остальными божественной силой и убедил народ,
что он обладает ею, и доказал это многими свидетельствами (см.
Исход, гл. 14, ст. последний, и гл. 19, ст. 9). Таким образом, он
благодаря божественной силе, которой был исполнен, установил
права и предписал их народу. Но при этом он больше всего старался о
том, чтобы народ не столько из страха, сколько добровольно исполнял
свою обязанность; к этому его побуждали главным образом два
следующих обстоятельства, именно: упрямство характера народа
(который не выносит принуждения только силой) и предстоящая
война, где для счастливого хода дел необходимо более ободрять
воинов, нежели устрашать наказаниями и угрозами, — ведь тогда
всякий больше старается отличиться храбростью и мужеством духа,
нежели только избегнуть наказания. Следовательно, по этой причине
Моисей божественной силой и повелением ввел религию в
государстве, дабы народ исполнял свою обязанность не столько из
страха, сколько из преданности. Затем он обязал их благодеяниями и
обещал многое от имени божества в будущем и законы установил не
очень суровые, в чем всякий, изучивший их, легко согласится с нами,
в особенности если обратить внимание на обстоятельства, которые
требовались для осуждения какого-нибудь обвиняемого. Наконец, для
того, чтобы народ, который не мог быть свободным, зависел всецело
от повелителя, он этим людям, как привыкшим к рабству, ничего не
позволил делать по произволу: народ ведь ничего не мог сделать без
того, чтобы он в то же время не принужден был вспомнить закон и
следовать приказаниям, зависевшим только от решения повелителя. В
самом деле, не по произволу, но по известному и определенному
приказанию закона позволялось пахать, сеять, жать, также и есть чтонибудь, надевать, стричь голову и бороду, веселиться и безусловно
что бы то ни было делать позволялось только по приказаниям и
заповедям, предписанным в законе, и не только это, но и на косяках,
руках и над переносьем они обязаны были иметь некие знаки 35,
которые постоянно напоминали бы им о послушании. И так, цель
религиозных обрядов
8182
была та, чтобы люди ничего не делали по собственному решению, но
все делали бы по приказанию другого и чтобы они благодаря
постоянным действиям и размышлениям признали, что они не вольны
решительно ни в чем, но во всем зависят от другого. Из всего этого
яснее дня видно, что религиозные обряды нисколько не содействовали
блаженству и что религиозные обряды Ветхого завета, даже весь
Моисеев закон, имели в виду не что иное, как государство евреев, а
следовательно, ничего, кроме удобства для тела. Что же касается
христианских религиозных обрядов, именно: крещения, причащения,
праздников, наружных молений и всяких иных, которые и теперь и
всегда были общи всему христианству, то они, если и были когдалибо установлены Христом или апостолами (что еще мне
недостаточно очевидно), были установлены только как внешние
признаки всеобщей церкви, а не как вещи, содействующие скольконибудь блаженству или заключающие в себе что-нибудь священное.
Посему эти религиозные обряды были установлены хотя и не по
отношению к государству, однако же по отношению только к целому
обществу; стало быть, тот, кто живет одиноко, нисколько не связан
ими; более того, кто живет в государстве, где христианская религия
запрещена, тот обязан воздерживаться от этих религиозных обрядов, и
тем не менее он будет в состоянии жить блаженно. Пример этому
имеется в Японском царстве, где христианская религия запрещена и
живущие там голландцы согласно приказанию Ост-Индской компании
обязаны воздерживаться от всякого внешнего богослужения 36.
Подкреплять это теперь другим авторитетом я не помышляю, и хотя
нетрудно было бы вывести это же самое из оснований Нового завета и
сверх того, может быть, представить ясные свидетельства, однако я
охотно отлагаю это в сторону, потому что мысль стремится к другому.
Итак, перехожу к тому, что я решил разобрать в этой главе на втором
месте, именно: кому и на каком основании необходима вера в
исторические рассказы, содержащиеся в Священном Писании. По,
чтобы исследовать это при помощи естественного света, должно,
кажется, вести рассуждение так.
Если кто-нибудь желает убедить или разубедить людей в чемнибудь, что само но себе неизвестно, то для того, чтобы они это
приняли, он должен свое положение выводить из принятых
положений и убеждать их опытом
8283
или разумом, т.е. на основании того, что, как они убедились
посредством чувств, встречается в природе, или на основании аксиом,
которые согласны с разумом и сами по себе известны. Но если опыт
не таков, чтобы он ясно и отчетливо познавался, то хотя он и убеждает
человека, однако не в состоянии будет действовать на разум и
рассеять его туман так же, как в том случае, когда учение о предмете
выводится только из аксиом, согласных с разумом, т.е. только на
основании силы разума и его порядка понимания, в особенности, если
вопрос идет о предмете духовном, который никаким способом не
воспринимается внешними чувствами. Но так как для вывода
положений из одних рассудочных понятий весьма часто требуется
длинная цепь понятий и, кроме того, еще величайшая осторожность,
острота ума и весьма большое самообладание — а все это редко
встречается у людей, — то поэтому люди предпочитают учиться из
опыта, нежели выводить все свои понятия из немногих аксиом и
связывать их одно с другим. Отсюда следует, что если кто-нибудь
желает научить целую нацию, не говоря уже про весь род
человеческий, какому-нибудь учению и во всем быть понятым всеми,
то он обязан свое положение подкреплять только опытом, а свои
основания и определения вещей, подлежащих изучению,
приспособлять главным образом к пониманию простонародья (plebs),
составляющего самую большую часть человеческого рода, а не
нанизывать их и не давать определений сообразно тому, как они
служат для лучшей связи оснований. Иначе он напишет только для
ученых, т.е. его можно будет понять весьма немногим людям. Стало
быть, так как все Священное Писание было открыто сперва на пользу
целого народа, а потом всего человеческого рода, то содержание
Писания необходимо должно было как можно более приспособляться
к пониманию простого народа и подкрепляться только опытом.
Изложим дело яснее. То, что составляет предмет только умозрения и
чему Писание хочет научить, заключается главным образом в
следующем, именно: есть бог, или существо, которое все сделало,
всем в высшей степени мудро управляет и все поддерживает, которое
