как

правила, необходимые для спасения; но говорю только, что пророки

принимали

103104

чудеса за то же, за что и мы; поэтому каждому вольно судить об этом

так, как он надумает, что для него лучше, для того чтобы предаться

всем сердцем религии и почитанию бога. То же думает и Иосиф; он в

заключении II книги «Древностей» пишет так: «Пусть же никто не

относится скептически к слову «чудо», если древние и простодушные

люди верят, что путь к спасению — открылся ли он по воле бога или

сам собой — был совершен через море; между прочим, ведь и для тех,

которые были с Александром, македонским царем, некогда в старину

Памфилийское море будто бы расступилось, и так как другого пути не

было, то оно позволило им переход, потому что бог желал через

Александра ниспровергнуть владычество персов; и это признают все,

писавшие о деяниях Александра. Итак, пусть каждый думает об этом,

как ему будет угодно» 41. Таковы слова Иосифа и его суждение о вере

в чудеса.

ГЛАВА VII

ОБ ИСТОЛКОВАНИИ ПИСАНИЯ

Что Священное Писание есть слово божье, научающее людей

истинному блаженству или пути к спасению, это, конечно, на устах у

всех. На самом же деле оказывается совершенно другое. Толпа, повидимому, меньше всего заботится о том, чтобы жить по правилам

Священного Писания; и мы видим, что почти все выдают свои

измышления за слово божье и стараются только о том, чтобы под

предлогом религии принудить других думать заодно с ними. Мы

видим, говорю, что богословы по большей части были озабочены тем,

как бы им свои выдумки и мнения вымучить (extorquere) из

священных письмен и подкрепить божественным авторитетом, и что

они ни в чем другом не поступают с меньшей рачительностью и с

большим легкомыслием, как в истолковании Писания, или мысли духа

святого. Если их потом что-нибудь и беспокоит, так это опасение не о

том, что они приписали святому духу какую-нибудь ошибку и

уклонились с пути спасения, но о том, как бы их не уличили в ошибке

другие (и таким образом собственный их авторитет не был бы попран)

и как бы другие не стали их презирать. Если бы

104105

люди от чистой души говорили то, что они свидетельствуют о

Писании на словах, то они вели бы тогда совершенно другой образ

жизни и столько разногласий не возмущало бы их душу; они не

спорили бы с такой ненавистью, и их не охватывало бы столь слепое и

легкомысленное желание толковать Писание и выдумывать новшества

в религии; но, наоборот, они не посмели бы принять за учение

Писания ничего такого, чего не узнали совершенно ясно из него

самого; и, наконец, те святотатцы, которые не побоялись подделать

Писание в очень многих местах, в значительной мере поостереглись

бы от такого преступления и отстранили бы от него святотатственные

руки. Но честолюбие и дерзость напоследок столь превозмогли, что

религию обосновали не столько на повиновении учениям святого

духа, сколько на защите человеческих измышлений; даже более,

религия будто бы заключается не в любви, но в возбуждении

разногласий между людьми и в распространении самой ожесточенной

ненависти, прикрываемой ложным именем божественной ревности и

пламенного усердия. К этим бедам присоединяется суеверие, учащее

людей презирать разум и природу и чтить и удивляться только тому,

что противоречит тому и другому. Поэтому не удивительно, что люди,

дабы больше удивляться Писанию и почитать его, стараются так его

объяснить, чтобы оно казалось как можно больше противоречащим

им, т.е. разуму и природе; поэтому им снится, что в священных

письменах скрываются глубочайшие тайны, и они упражняются в

отыскивании их, т.е. нелепостей, пренебрегая прочим полезным. И

все, что только они придумают, безумствуя таким образом, — все это

они приписывают святому духу и со всей силой и напором страсти

стараются защитить. Люди ведь так устроены, что все, что они

познают чистым разумом, они и защищать стараются только разумом

(intellectus) и рассудком (Ratio); наоборот, все, о чем они мыслят,

руководясь аффектами души, они и защищают, руководясь ими же.

Но, чтобы выпутаться из этих неурядиц и освободить ум от

теологических предрассудков и легкомысленно не принимать

выдумок людей за божественные правила, мы должны повести речь об

истинном методе толкования Писания и обсудить его. Ведь, не зная

метода, мы ничего не можем определенно знать, чему хочет учить

Писание, или святой дух. А этот метод истолкования Писания,

коротко

105106

говоря, не отличается, по-моему, от метода истолкования природы, но

согласуется с ним совершенно, Ибо как метод истолкования природы

состоит главным образом в том, что мы излагаем собственно .историю

природы, из которой, как из известных данных, мы выводим

определения естественных вещей, так равно и для истолкования

Писания необходимо начертать его правдивую историю и из нее, как

из известных данных и принципов, заключать при помощи законных

выводов о мысли авторов Писания. Ведь таким образом каждый (если

действительно он для истолкования Писания и рассуждения о вещах,

в нем содержащихся, не допустит никаких других принципов и

данных, кроме тех только, которые заимствуются из самого Писания и

его истории) всегда будет двигаться вперед без всякой опасности

ошибиться и будет в состоянии рассуждать о том, что превосходит

наше понимание, так же верно, как и о том, что мы познаем при

помощи естественного света. Но, чтобы было ясно, что этот путь не

только верный, но и единственный и что он согласуется с методом

истолкования природы, нужно заметить, что Писание весьма часто

говорит о вещах, которые не могут быть выведены из принципов,

познанных при помощи естественного света; ведь большую часть

Писания составляют повествования и откровения. Но повествования

содержат в себе главным образом рассказы о чудесах, т.е. (как мы

показали в предыдущей главе) рассказы о необыкновенных делах

природы, приспособленные к взглядам и суждениям историков,

писавших о них; откровения же тоже были приспособлены к взглядам

пророков (как мы показали во второй главе), и они на самом деле

превосходят человеческое понимание. Поэтому познание всего этого,

т.е. всех почти вещей, содержащихся в Писании, должно быть

заимствуемо только из самого Писания, подобно тому как познание

природы — из самой природы. Что касается нравственных правил,

которые также содержатся в Библии, то хотя они могут быть доказаны

из общих понятий, однако из них нельзя вывести, что Писание учит

им, но это может явствовать только из самого Писания. Более того,

если мы без предрассудка желаем подтверждения божественности

Писания, то для нас должно только из него одного стать ясным, что

оно учит истинным нравственным правилам; ведь только этим может

быть доказана его божественность: ведь мы показали,

106107

что достоверность пророков явствует главным образом из того, что

пророки имели дух, склонный к справедливому и доброму. Посему

это же самое и для нас должно быть ясно, дабы мы могли иметь к ним

доверие. А что из чудес нельзя убедиться в божественности бога, мы

также уже доказали, не говоря уже о том, что чудеса могли совершать

и лжепророки. Поэтому божественность Писания должна явствовать

только из того, что оно учит истинной добродетели. Но это может

явствовать только из [самого] Писания. Если бы этого не оказалось, то

принять его и засвидетельствовать его божественность было бы

великим предрассудком. Итак, все познание Писания должно

заимствовать из него одного. Наконец, Писание не дает определений

вещей, о которых оно говорит, как не дает [их] также и природа.

Посему, подобно тому как определения естественных вещей должно

выводить из различных действий» природы, » так и [эти определения]

должны быть извлечены из различных рассказов, которые

встречаются в Писании о каждой вещи. Следовательно, общее

правило толкования Писания таково: не приписывать Писанию в

качестве его учения ничего, чего мы не усмотрели бы самым ясным

образом из его истории. Какова же должна быть его история и о чем

главным образом она должна рассказать, надо теперь здесь сказать.

Именно: 1. Она должна содержать природу и свойства языка, на

котором книги Писания были написаны и на котором их авторы

обыкновенно говорили. Ведь таким образом мы будем в состоянии

найти все значения, которые каждая речь может допускать на

основании обычного способа выражения. А так как все писатели как

Ветхого, так и Нового завета были евреи, то несомненно, что история

еврейского языка прежде всего необходима для понимания книг не

только Ветхого завета, написанных на этом языке, но и Нового, ибо

хотя они были обнародованы и на других языках, однако содержат

гебраизмы.

2. Она должна собрать положения каждой книги и свести их к

существенным началам, чтобы таким образом все положения,

встречающиеся об одном и том же предмете, могли быть у нас на

виду; затем отметить все те, которые двусмысленны или темны или

которые кажутся противоречащими друг другу. Здесь я называю

темными или ясными те положения, смысл которых легко или трудно

усматривается разумом из текста речи; мы ведь

107108

интересуемся только смыслом речей, а не их истинностью. Более того,

пока мы отыскиваем смысл Писания, должно в высшей степени

остерегаться предпосылать ему наше умозаключение, поскольку оно

основано на принципах естественного познания (умалчиваю уже о

предрассудках); но, чтобы нам не смешать истинность смысла с

истиной по существу, его должно отыскивать на основании только

употребления языка или посредством умозаключения которое

никакого другого основания, кроме Писания не признает. Все это для

лучшего понимания поясню примером. Положения Моисея, что бог

есть огонь и что бог ревнив, весьма ясны, пока мы обращаем

внимание только на значение слов; и потому я отношу их также к

ясным, хотя в отношении к истине и разуму они весьма темны; даже

хотя бы буквальный смысл их противоречил естественному свету, но,

если он ясно не противополагается принципам и основаниям,

добытым из истории Писания, этот смысл, именно буквальный,

должно, однако, принять; и, наоборот, если бы эти положения

оказались на основании их буквального толкования противоречащими

принципам, добытым из Писания, то хотя бы они были и весьма

согласны с разумом, однако их должно было бы истолковать иначе

(именно метафорически). Итак, чтобы нам узнать, верил ли Моисей,

что бог есть огонь, или нет, об этом никоим образом не должно

заключать на основании того, что это мнение согласно с разумом или

что оно ему противоречит, но только на основании других положений

самого Моисея. Так как Моисей в очень многих местах ясно учит, что

бог не имеет никакого сходства с видимыми вещами, находящимися в

небесах, на земле или в воде, то отсюда должно заключить, что это

положение или все таковые нужно объяснять метафорически. Но так

как от буквального смысла должно отходить как можно меньше, то

поэтому должно исследовать прежде, допускает ли это единичное

положение: «бог есть огонь», иной смысл, кроме буквального, т.е.

означает ли слово «огонь» что-либо иное, кроме естественного огня.

Если в практике языка другое значение не встречается, то это

положение никаким другим образом и не должно истолковывать,

сколько бы оно ни противоречило разуму; но, наоборот, с ним надо

было бы сообразовать все остальные, хотя бы и согласованные с

разумом. Если же на основании употребления языка и этого

108109

нельзя было бы сделать, тогда эти положения были бы

несогласованны, и поэтому суждение о них должно быть отложено в

сторону. Но так как слово «огонь» употребляется также в смысле

гнева и ревности (см. Иова, гл. 31, ст. 12), то положения Моисея здесь

легко согласуются, и мы законно заключаем, что эти два положения:

«бог есть огонь» и «бог ревнив», суть одно и то же положение. Далее,

так как Моисей ясно учит, что бог ревнив, и нигде не учит,