разделяется на книги
Ветхого и Нового завета; это, конечно, потому, что до пришествия
Христа пророки обыкновенно проповедовали религию как
отечественный закон и в силу договора, заключенного во время
Моисея; после же пришествия Христа апостолы проповедовали ее
всем как всеобщий закон и в силу только страданий Христа, а не для
того, чтобы книги различались учением, не для того, чтобы они были
написаны как подлинник завета, и не для того, наконец, чтобы
всеобщая религия (religio catholica), которая наиболее естественна,
была нова, если не принимать в расчет людей, не знавших ее. «В мире
был, — говорит евангелист Иоанн в гл. 1, ст. 10, — и мир не познал
его». Итак, хотя бы у нас было меньше книг как Ветхого, так и Нового
завета, мы все же не были лишены слова божьего (под которым,
собственно, понимается, как мы уже говорили, истинная религия),
точно так же мы не думаем, что мы лишены его теперь, хотя и не
имеем многих других весьма важных сочинений вроде книги Закона,
которую благоговейно хранили как подлинник завета в храме, и,
кроме того, книг о войнах, летописей и многих других, из которых
были заимствованы и собраны книги, имеющиеся у нас в Ветхом
завете. И это подтверждается, кроме того, многими основаниями,
именно: 1) Потому что книги того и другого завета были написаны не
по нарочитому приказу в одно и то же время для всех веков, но
случайно, для некоторых людей (и притом смотря по .тому, как этого
требовали время и их специальное содержание), как ясно указывают
призвания пророков (призывавшихся для увещания безбожников
своего времени), а также и Послания апостолов. 2) Потому что одно
дело понять Писание и мысли пророков, а иное — мысль бога
175176
(mens Dei), т.е. самую истину вещи (rei veritas), как это следует из
показанного нами в гл. 2, о пророках. В гл. 6 мы показали, что это
приложимо также к историческим рассказам о чудесах. Но о местах,
где говорится об истинной религии и истинной добродетели, этого
нельзя сказать. 3) Потому что книги Ветхого завета были выбраны из
многих и, наконец, были собраны и одобрены собором фарисеев, как
мы показали в гл. 10; книги же Нового завета тоже были приняты в
канон по решениям некоторых соборов; и по их же решениям
множество других книг, считавшихся многими за священные, были
отвергнуты как ложные. Но члены этих соборов (как фарисейского,
так и христианского) состояли не из пророков, но только из учителей
и знатоков; и, однако, необходимо должно признать, что они в этом
выборе взяли за норму слово божье; следовательно, прежде чем
одобрить все книги, они необходимо должны были иметь понятие о
слове божьем. 4) Потому что апостолы писали не как пророки, но как
учители (как мы в предыдущей главе сказали) и выбрали тот путь к
научению, который они считали наиболее легким для учеников,
которых они желали тогда научить; из этого следует, что в Посланиях
(как мы в конце предыдущей главы и заключили) содержится много
такого, без чего мы теперь в отношении религии можем обойтись.
5) Наконец, потому, что в Новом завете есть четыре евангелиста; и кто
поверил бы, что историю о Христе бог захотел рассказать и
письменно сообщить людям четырехкратно. И хотя у одного
евангелиста есть кое-что, чего нет у другого, и один часто помогает
понимать другого, однако отсюда не следует заключать, что все, что
рассказывается у этих четырех евангелистов, необходимо было знать
и что бог избрал их писать с целью лучшего понимания истории о
Христе; ибо каждый проповедовал свое евангелие в разном месте, и
каждый написал то, что проповедовал, и притом бесхитростно, с
целью вразумительно рассказать историю о Христе, а не с целью
объяснения остальных евангелистов. Если теперь благодаря их
взаимному сопоставлению они иногда легче и лучше понимаются, то
это происходит случайно и только в немногих местах. Если бы эти
места и были неизвестны, история, однако, была бы одинаково ясна, и
люди были бы не менее блаженны. Этим мы показали, что Писание
только по отношению к религии, или по отношению к всеобщему
божественному
176177
закону, называется собственно словом божьим. Теперь остается
показать, что оно в собственном значении этого слова не содержит
ошибок, искажений и недосказов. Но я называю здесь ошибкой,
искажением и недосказом то, что написано и конструировано столь
неправильно, что найти смысл речи на основании практики языка или
вывести этот смысл только из Писания невозможно; ибо я не хочу
утверждать, что Писание, поскольку оно содержит божественный
закон, всегда сохраняло одни и те же значки над буквами, одни и те
же буквы и, наконец, одни и те же слова (доказывать это я
предоставляю масоретам и тем, которые суеверно чтут букву). Но я
утверждаю только то, что смысл, по отношению к которому лишь и
может быть названа какая-нибудь речь божественной, дошел до нас
неискаженным, хотя бы мы и предполагали, что слова, в которых он
первоначально был выражен, часто подвергались изменениям. Ибо
это, как мы сказали, нисколько не умаляет божественности Писания:
Писание было бы одинаково божественным, если бы оно было
написано другими словами или на другом языке. Итак, никто не
может сомневаться в том, что в этом отношении мы получили
божественный закон неискаженным. Ибо из самого Писания мы без
всякой трудности и двусмысленности усматриваем, что суть его
заключается в том, чтобы любить бога больше всего, а ближнего, как
самого себя. Но это не может быть ложью и не могло быть написано
пером второпях, по ошибке. Ибо, если Писание когда-нибудь учило
иному, оно необходимо также должно было учить иначе и всему
остальному, так как это есть основание всей религии, с устранением
которого все здание сразу рушится. Следовательно, такое Писание
было бы не тем, о котором мы здесь говорим, но совсем другою
книгою. Итак, остается неопровержимым, что Писание всегда этому
учило и что, следовательно, здесь не вкралось никакой ошибки,
которая могла бы испортить смысл и которая не была бы тотчас
замечена каждым, это не мог и исказить кто-либо без того, чтобы его
коварство немедленно не обнаружилось. Так как, следовательно, об
этом основании должно утверждать, что оно не искажено, то
необходимо должно признать то же самое относительно прочего, что
вытекает из него без всякого противоречия и что тоже является
основным, например: что бог существует, что он о всем промышляет,
что он всемогущий и что
177178
по его решению благочестивым бывает хорошо, а нечестивым плохо и
что наше спасение зависит от его милости. Этому ведь всему Писание
всюду весьма ясно учит и всегда должно было учить; иначе все
остальное было бы суетно и необоснованно. В такой же мере
неповрежденными должны быть признаны и остальные моральные
правила, так как они очевиднейшим образом вытекают из этого
всеобщего основания, именно: защищать справедливость, помогать
бедняку, никого не убивать, не желать ничего чужого и пр. Ничего
этого, говорю, не могло ни коварство людей исказить, ни давность
времени уничтожить. Ведь если бы какое из этих правил было
уничтожено, его тотчас вновь предписало бы всеобщее их основание и
в особенности учение о любви к ближним, которое в том и другом
завете всюду в высочайшей степени рекомендуется. Прибавьте, что
хотя и нельзя выдумать ни одного столь постыдного поступка, какой
кем-нибудь не был бы совершен, однако нет никого, кто пытался бы
уничтожить законы ради оправдания своих проступков или ввести
что-нибудь нечестивое как вечное и спасительное учение: ведь мы
видим человеческую натуру устроенной таким образом, что всякий
(царь ли он или подданный), совершив что-нибудь постыдное,
старается приукрасить свое деяние такими обстоятельствами, чтобы
люди думали, что ничего не совершено против справедливости и
приличия. Итак, мы заключаем, что весь всеобщий божественный
закон, которому учит Писание, дошел до наших рук абсолютно
неискаженным. Но, кроме этого, есть еще и другое, относительно чего
мы не можем сомневаться, ибо оно добросовестно было передано нам,
именно: сущность исторических рассказов Писания, потому что она
всем была очень известна. Иудейский народ когда-то, обыкновенно в
псалмах, воспевал национальную старину. Также все главное из
деяний Христа и его страдание тотчас были разглашены по всей
Римской империи 69. Поэтому отнюдь не следует думать — если
только большая часть людей не сговорилась об этом, что невероятно,
— что сущность содержания этих историй потомки передавали иначе,
нежели получали от предшественников; таким образом, все, что
только есть подложного или ошибочного, — все это могло случиться
только с остальным, именно: с тем или другим обстоятельством
исторического рассказа или пророчества — с целью более побудить
178179
говению; с тем или другим чудом — с целью помучить философов;
или, наконец, с вещами спекулятивными, после того как они начали
вводиться в религию схизматиками, — дабы каждый, таким образом,
мог обосновать свои измышления, злоупотребляя божественным
авторитетом. Но для спасения неважно, искажены ли таковые или нет.
Это я специально покажу в следующей главе, хотя оно и из сказанного
уже, а в особенности из гл. II, теперь ясно, я полагаю.
ГЛАВА XIII
ПОКАЗЫВАЕТСЯ, ЧТО ПИСАНИЕ УЧИТ ТОЛЬКО САМЫМ
ПРОСТЫМ ВЕЩАМ И, КРОМЕ ПОВИНОВЕНИЯ,
НЕ ПРЕСЛЕДУЕТ ИНОЙ ЦЕЛИ И ОТНОСИТЕЛЬНО
БОЖЕСТВЕННОЙ ПРИРОДЫ ОНО УЧИТ ТОЛЬКО ТОМУ,
ЧЕМУ ЛЮДИ МОГУТ ПОДРАЖАТЬ ИЗВЕСТНЫМ
ОБРАЗОМ ЖИЗНИ
Во второй главе этого трактата мы показали, что пророки имели
только особенную силу воображения, но не разумения и что бог
никаких философских тайн им не открывал, но только самые простые
вещи и что он приспособлялся к мнениям, заранее усвоенным ими.
Мы показали потом, в пятой гл., что Писание передает и учит о вещах
таким образом, каким они легче всего могут быть восприняты
каждым; именно: оно лишь просто говорит о вещах, но не выводит и
не составляет их при помощи аксиом и определений; а чтобы вызвать
веру к себе, оно подтверждает сказанное только опытом, т.е. чудесами
и историческими событиями; последние также излагаются в таком
стиле и таких выражениях, при помощи которых сильнее всего можно
воздействовать на дух простонародья (animus plebis) (см. об этом в
шестой гл. то, что доказывается в 3-м пункте). Наконец, мы показали в
седьмой гл., что трудность понимания Писания заключается только в
языке, а не в возвышенности содержания. К этому присоединяется то,
что пророки проповедовали не знатокам, но абсолютно всем иудеям, а
апостолы обыкновенно излагали евангельское учение в церквах, где
собирались всякие люди. Из всего этого следует, что учение Писания
содержит не возвышенные умозрения и не философские
179180
вопросы, но вещи только самые простые, которые могут быть
восприняты даже каким угодно тупицей. Итак, я не могу достаточно
надивиться разуму тех людей (я говорил о них выше), которые видят в
Писании столь глубокие тайны, что они будто бы не могут быть
объяснены ни на каком человеческом языке; и потом, они ввели в
религию столько предметов философского характера, что церковь
кажется академией, а религия — наукой или, лучше, словопрением.
Впрочем, что я удивляюсь, если люди, похваляющиеся, будто они
обладают сверхъестественным светом, не хотят уступать в познании
философам, которые, кроме естественного света, ничего не имеют? Я,
конечно, удивился бы, если бы они учили чему-нибудь новому, что
составляло бы предмет одного умозрения и что не было бы хорошо
известно когда-то языческим философам (которые, однако, по их
утверждению, блуждали впотьмах); ибо если мы станем исследовать,
какие именно тайны они видят скрытыми в Писании, то мы не найдем
решительно ничего, кроме измышлений Аристотеля или Платона, или
другого, подобного им философа. Часто эти измышления легче мог бы
