благоговения,

удивления и любви к богу, ибо благоговение, удивление и любовь

происходят только из превосходства одного над остальными; 3) что он

всюду присутствует или что все для него открыто; если бы думали,

что вещи от него скрыты, или не знали бы, что он все видит, то

сомневались бы в равномерности его справедливости, с которой он

всем управляет, или не знали бы о ней; 4) что он имеет верховное

право и господство над всем и все делает не по принуждению права,

но по абсолютному благоизволению и особой милости; ему ведь все

обязаны безусловно повиноваться, сам же он — никому; что

почитание бога и повиновение ему состоит только в справедливости и

благости, или любви к ближнему; что только все те спасены, кто

повинуется богу, ведя этот образ жизни; остальные же, живущие под

господством чувственных наслаждений, суть погибшие; если бы люди

не верили твердо в это, то не было бы никакого основания, почему

они предпочитают подчиняться богу более, нежели

190191

чувственным наслаждениям; 7) наконец, что бог прощает грехи

кающимся. Ведь нет никого, кто бы не грешил. Таким образом, если

это не признавать, то все отчаялись бы в своем спасении и не было бы

у них никакого основания верить, что бог милосерд; но кто твердо

верит в это, именно: что бог по милосердию и благодати, с какими он

всем управляет, прощает грехи людей, и кто по этой причине более

воспламеняется любовью к богу, тот действительно знает Христа по

духу, и Христос есть в нем. И никто не может не видеть, что все это

весьма необходимо знать для того, чтобы [все] люди без всякого

исключения могли повиноваться богу по предписанию закона, выше

объясненного; ибо с устранением каких-нибудь из этих догматов

прекращается и повиновение. Но что такое бог, или тот образец

истинной жизни, есть ли он огонь, дух, свет, мысль и пр., — это по

отношению к вере ничто, равно как и то, на каком основании он есть

образец истинной жизни — потому ли именно, что он имеет дух

справедливый и милосердный, или потому, что все вещи существуют

и действуют через него, а следовательно, и мы через него понимаем и

через него видим то, что истинно, справедливо и хорошо. Что бы ни

утверждали об этом отдельные люди, — все равно. Потом, нисколько

не имеет значения по отношению к вере, если кто думает, что бог

вездесущ по сущности или по мощи; что он управляет вещами

свободно или по необходимости природы; что он предписывает

законы как правитель или учит им как вечным истинам; что человек

повинуется богу вследствие свободы воли или вследствие

необходимости божественного решения и что, наконец, награда

добрым и наказание злым естественна или сверхъестественна. Как

каждый разумеет эти и им подобные вопросы, нисколько, говорю, не

важно в отношении веры, лишь бы только он ничего не заключал из

них с той целью, чтобы дать себе большую свободу грешить или

чтобы сделаться менее послушным богу. Более того, всякий, как мы

уже выше говорили, обязан приспосабливать эти догматы веры к

своему пониманию и толковать их себе таким образом, каким он легче

может, по-видимому, принять их без какой-либо нерешительности, не

нарушая гармонии души, следовательно, так, чтобы он повиновался

богу при полной душевной гармонии. Ибо, как мы уже упоминали,

подобно тому как некогда вера была открыта и записана сообразно с

пониманием и

191192

мнениями пророков и народа того времени, так и теперь каждый

обязан приспосабливать ее к своим мнениям, чтобы таким образом

принять ее без всякого сопротивления со стороны души и без всякого

колебания. Мы ведь показали, что вера требует не столько истины,

сколько благочестия, и только в смысле повиновения она бывает

благочестивой и спасительной и, следовательно, всякий человек

бывает верующим только в отношении к повиновению. Поэтому не

тот, кто обнаруживает самые лучшие рассуждения, показывает

непременно и самую лучшую веру, но тот, кто показывает самые

лучшие дела справедливости и любви. Предоставляю всем судить, как

спасительно и как необходимо это учение в государстве для того,

чтобы люди жили мирно и согласно, и как много и насколько

серьезных, скажу я, поводов к возмущениям и преступлениям оно

заранее предупреждает. И здесь, прежде чем продолжать дальше,

должно заметить, что мы на основании сейчас показанного легко

можем ответить на возражения, приведенные нами в гл. 1, когда мы

вели речь о боге, говорящем к израильтянам с Синайской горы. Ибо,

хотя тот голос, который слышали израильтяне, не мог дать тем людям

никакой философской или математической достоверности

относительно существования бога, однако он был достаточен для того,

чтобы вызвать в них удивление к богу сообразно с тем, как они

раньше его знали, и побудить к повиновению. Это и было целью того

явления. Ибо бог хотел не ознакомить израильтян с абсолютными

атрибутами своей сущности (он ведь не открыл в то время никаких

атрибутов), но сокрушить их непокорный дух и привлечь к

повиновению; поэтому он пришел к ним не с доводами, но при звуке

труб, с громом и молниями (см. Исход, гл. 20, ст. 20).

Теперь остается показать, наконец, что между верой, или

богословием, и философией нет никакой связи или никакого родства;

этого теперь никто не может не увидеть, кто узнал и цель, и основания

этих двух сил, различающихся, конечно, во всех смыслах. Ведь цель

философии есть только истина, вера же, как мы обстоятельно

показали, — только повиновение и благочестие. Затем, основания

философии суть общие понятия, и сама она должна заимствоваться

только из природы; основания же веры суть история и язык, а

заимствовать ее должно только из Писания и откровения, как мы

показали в 7-й главе.

192193

Итак, вера предоставляет каждому полнейшую свободу

философствования, так что он может думать о каких угодно вещах

все, что он хочет, не впадая в преступление, и она только тех осуждает

как еретиков и отщепенцев, которые научают мнениям с целью

вызвать непокорность, ненависть, споры и гнев, и, наоборот, только

тех считает за верующих, которые по силам своего разума и

способностей склоняют к справедливости и любви. Наконец, так как

то, что мы здесь показали, есть самое главное, к чему я стремлюсь в

этом трактате, то, прежде чем идти дальше, я хочу убедительнейше

просить читателя, чтобы он внимательнее прочитал эти две главы и

обдумал их еще и еще раз, и пусть он убедится, что мы писали не с

тем намерением, чтобы ввести новшества, но чтобы исправить

искажения, которые мы надеемся некогда увидеть, наконец,

исправленными.

ГЛАВА XV

НИ БОГОСЛОВИЕ РАЗУМУ, НИ РАЗУМ (RATIO) БОГОСЛОВИЮ

НЕ СЛУЖИТ; ПОКАЗЫВАЕТСЯ И ОСНОВАНИЕ, КОТОРОЕ

УБЕЖДАЕТ НАС В АВТОРИТЕТЕ СВЯЩЕННОГО ПИСАНИЯ

Те, кто не умеет отделять философию от богословия, спорят о том,

должно ли Писание служить разуму или, наоборот, разум — Писанию,

т.е. должен ли приспособляться смысл Писания к разуму или же разум

— к Писанию; и последнее защищается скептиками, отрицающими

достоверность разума, первое же — догматиками. Но уже из

сказанного видно, что как те, так и другие целиком заблуждаются,

ибо, какому бы из двух мнений мы ни последовали, мы неминуемо

нарушили бы или разум, или Писание. Ведь мы показали, что Писание

учит не философским вещам, но одному благочестию и что все

содержащееся в нем приспосабливалось к пониманию и предвзятым

мнениям толпы. Следовательно, кто желает приспосабливать его к

философии, тот, конечно, припишет пророкам многое, о чем они и во

сне не думали, и превратно истолкует их мысль; кто же, наоборот,

делает разум и философию служанкой богословия, тот обязан принять

предрассудки древней черни (vulgus) за божественные вещи и занять и

ослепить ими ум. Стало быть, и тот и другой будут говорить

нелепости: один — без разума, а другой — с разумом. Первый, кто

между фарисеями

193194

открыто утверждал, что Писание должно приспосабливать к разуму,

был Маймонид (мнение которого мы разобрали в седьмой главе и

опровергли многими доказательствами); и хотя этот автор

пользовался большим авторитетом в их среде, однако большинство их

не согласилось с ним в этом и следовало мнению 72 некоего р. Иуды

Альфахара 73, который, желая избежать ошибки Маймонида, впал в

другую — противоположную ей. Именно: он утверждал *, что разум

должен служить Писанию и ему вполне подчиняться, и он думал, что

в Писании должно изъяснять что-либо метафорически не потому, что

буквальный смысл противоречит разуму, но потому только, что он

противоречит самому Писанию, т.е. ясным его догматам. А отсюда Он

выводит такое всеобщее правило: все, чему Писание догматически

учит ** и что утверждает в точных словах, то должно на основании

одного его авторитета, безусловно, принимать как истину; далее, в

Библии не найдется никакой другой догмы, которая противоречила бы

этому прямо, но только в своих выводах 74, вследствие того что

способы выражения Писания часто, по-видимому, предполагают чтото противное прямому смыслу; потому только такие места и должно

объяснять метафорически. Например, Писание ясно учит, что бог един

(см. Второзак., гл. 6, ст. 4), и нигде не встречается другого места,

утверждающего прямо, что существует много богов, но есть, правда,

много мест, где бог о себе и пророки о боге говорят во

множественном числе; этот способ выражения только предполагает,

но смысл самой речи не указывает, что существует много богов; и

потому все эти места должно объяснять метафорически, не потому

именно, что разуму противоречит существование многих богов, но

потому, что само Писание прямо утверждает, что бог един. Точно так

же, вследствие того что Писание во Второзаконии, гл. 4, ст. 15, прямо

(как он думает) утверждает, что бог бестелесен, и мы на основании

только именно этого места, а не на основании авторитета разума

обязаны верить, что бог не имеет тела; и, следовательно, на основании

только авторитета Писания мы обязаны объяснять метафорически все

места, которые приписывают богу руки, ноги и пр., так как здесь, повидимому, предположение телесности бога — только спо-

__________________

* Я помню, что читал это когда-то в письме против Маймонида, которое

имеется среди писем, называемых Маймонидовыми,

** См. примеч. XXVIII.

194195

соб выражения. Такова мысль этого автора, которого, поскольку он

хочет объяснять Писание посредством Писания, я хвалю, но

удивляюсь, что человек, одаренный разумом, старается его

сокрушить. Конечно, это верно, что Писание должно объяснять

Писанием, пока мы исследуем только смысл речей и мысль пророков;

но, после того как мы обнаружили истинный смысл, необходимо

должно пользоваться суждением и разумом, для того чтобы мы

согласились с ним. И если разум нужно, однако, вполне подчинить

Писанию, хотя бы он ему и противоречил, то, спрашивается, должны

ли мы сделать это с разумом или без разума, как слепцы. Если мы

принимаем последнее, то мы действуем, конечно, глупо и без

рассуждения; если первое, то мы, стало быть, только в силу повеления

разума принимаем Писание, которого, следовательно, мы не приняли

бы, если бы оно противоречило разуму. И кто, спрашиваю, может

принять что-нибудь душой, если разум предъявляет возражения? Ведь

отрицать душой что-нибудь — не значит ли это отрицать то, чему

противится разум? И действительно, я не могу достаточно надивиться,

что разум — величайший дар и божественный свет — хотят

подчинить мертвым буквам, которые могли быть искажены

человеческой недобросовестностью, и что не считается каким-либо

преступлением говорить недостойное против ума — истинного,

подлинного слова божьего—и утверждать, что он испорчен, слеп и

развращен, но почитается за величайшее преступление думать

подобное о букве и изображении слова божьего. Думают, что

благочестиво ни в чем не верить разуму и собственному суждению, но

неблагочестиво сомневаться в основательности доверия