МОГЛА

СУЩЕСТВОВАТЬ БЕЗ РАЗДОРОВ

Данное в предыдущей главе рассуждение о праве верховных

властей над всем и перенесении на них естественного права каждого

немало согласуется с действительностью, и действительность так

могла бы быть устроена, чтоб она все более и более приближалась к

нему; однако всегда оно во многом неизбежно останется чисто

теоретическим. Ибо никто не будет в состоянии когда-либо перенести

на другого спою мощь, а следовательно, и свое право так, чтобы

перестать быть человеком; и никогда не будет существовать какаялибо такая верховная власть, которая могла бы выполнить все так, как

она хочет. Напрасно ведь она приказала бы подданному ненавидеть

того, кто его привязал к себе благодеянием, любить того, кто

причинил ему вред, не обижаться на оскорбления, не желать

освобождения от страха и весьма многое другое подобного рода, что

необходимо следует из законов человеческой природы. И я думаю,

что и самый опыт весьма ясно показывает это, ибо никогда люди не

отказывались настолько от своего права и не передавали другому

своей мощи настолько, чтобы их не боялись те самые, которые

получили их право и мощь, и чтобы правительство не под-

216217

вергалось опасности от граждан, хотя и лишенных своего права,

больше, чем от врагов. И, конечно, если бы люди могли быть лишены

своего естественного права до такой степени, что впредь они ничего

не могли бы делать * против воли тех, кто завладел верховным

правом, тогда совершенно безнаказанно можно было бы царствовать

над подданными самым жестоким образом. Я думаю, что это никому и

на ум не может прийти. Посему должно допустить, что каждый

сохраняет при себе из своего права многое, зависящее, таким образом,

только от его решения, но ни от чьего другого. Однако, чтобы

правильно понять, до каких пределов простираются право и власть

правительства, должно заметить, что власть правительства

заключается собственно не в том, что оно может принуждать людей

страхом, но абсолютно во всем, при помощи чего оно может заставить

людей следовать его приказаниям; ведь не основание повиновения, но

[самое] повиновение делает человека подданным. Ибо, на каком бы

основании человек ни решил исполнять приказания верховной власти

— потому ли, что он боится наказания или потому, что он ждет чегонибудь от этого, или потому, что любит отечество, или под влиянием

какого-либо иного аффекта, — он, однако, решает по своему

собственному разумению и тем не менее действует по приказу

верховной власти. Итак, из того, что человек делает что-нибудь по

собственному разумению, не следует тотчас же заключать, что он

делает это по своей воле, а не по воле правительства: в самом деле, так

как человек и в том случае, когда его обязывает любовь, и в том, когда

страх принуждает его избегать зла, всегда действует по собственному

совету и решению, то выходит, что или не было бы никакого

правительства и никакого права над подданными, или это право

необходимо простиралось бы на все, чем можно заставить людей

решиться уступить правительству, и, следовательно, подданный

поступает по воле правительства, а не по своей во всем, что он делает

соответственно приказаниям верховной власти, будет ли он обязан к

тому любовью или принужден страхом, или — что, конечно, чаще —

вследствие соединения надежды и страха, или из почтительности,

которая есть страсть, где сочетается страх и удивление, или

руководясь каким бы то

__________________

* См. примеч. XXXV.

217218

ни было другим основанием. Это устанавливается также весьма ясно

из того, что повиновение имеет в виду не столько внешнее, сколько

внутреннее действие души; и, стало быть, тот больше всего находится

под господством другого, кто решает повиноваться другому от

искреннего сердца во всех его приказаниях, и, следовательно, тот

больше всего удерживает господство, кто царствует над сердцами

подданных. Если бы наибольшее господство удерживали те, кого

больше всего боятся, тогда, конечно, им обладали бы подданные

тиранов, ибо тираны их больше всего боятся. Затем, хотя над

сердцами нельзя так господствовать, как над языками, однако сердца

находятся в некотором отношении под господством верховной власти,

которая многими способами может добиться, чтобы весьма большое

число людей думало, любило, ненавидело все, что ей желательно.

Стало быть, хотя это и не делается по непосредственному приказанию

верховной власти, однако, как опыт обильно свидетельствует, это

часто делается благодаря авторитету ее мощи и ее управлению, т.е.

благодаря ее праву; поэтому мы без всякого противоречия с разумом

можем мыслить людей, которые только сообразно с

правительственным правом верят, любят, ненавидят, презирают и

вообще охватываются любым аффектом.

Но хотя, таким образом, мы мыслим право и власть правительства

довольно обширными, однако никогда не будет существовать власть

настолько сильная, чтобы ее обладатели простирали свою мощь

абсолютно на все, чего они хотят. Думаю, что я довольно ясно уже

показал это. А что касается того, каким образом может быть

образована -правительственная власть, чтобы она тем не менее всегда

оставалась прочной, то я уже сказал, что в мой план не входит

показывать это. Однако, чтобы выполнить намеченную мною задачу, я

отмечу то, чему в этих целях божественное откровение научило

некогда Моисея, и потом разберем историю и успехи евреев. Из этого

мы в конце концов увидим, какие уступки прежде всего должны быть

сделаны подданным со стороны верховных властей для большей

безопасности и усиления государства.

Разум и опыт весьма ясно учат, что сохранение государства

зависит главным образом от верности подданных и их добродетели и

душевного постоянства в выполнении

218219

приказаний. Но каким образом должно руководить подданными,

чтобы они постоянно хранили верность и добродетель, — это увидеть

не так-то легко. Ибо все, как правители, так и управляемые, — люди,

т.е. они склонны вместо труда к наслаждению. А кто только узнал

изменчивый характер толпы, того он почти приводит в отчаяние,

потому что она управляется не разумом, но только аффектами; она

падка на все и весьма легко развращается или алчностью, или

роскошью. Каждый думает, что он все знает, и хочет всем

распоряжаться по своему усмотрению, и каждый считает то или иное

справедливым или несправедливым, законным или незаконным

постольку, поскольку оно, по его мнению, клонится к его выгоде или

вреду; из тщеславия он презирает равных и не терпит, чтобы они им

управляли; завидуя лучшей славе или счастью, которое никогда не

бывает равномерным, он желает зла другому и радуется этому злу. И

нет нужды перечислять все. Все ведь знают, какие преступления часто

внушают людям отвращение к настоящему положению и желание

новшеств, какие — поспешный гнев, какие — презираемая нищета и

сколько они занимают и волнуют их души. Следовательно,

предупредить все это и организовать правительство так, чтобы обману

не оставалось никакого места, и притом еще установить все так, чтобы

все, независимо от склада ума, предпочитали общественное право

частным выгодам, — это работа, это труд. Необходимость, правда,

заставила измыслить многое; однако никогда не достигали того,

чтобы государство подвергалось Опасности от граждан менее, нежели

от врагов, и чтобы те, кто правит им, боялись первых менее, чем

последних. Свидетель — непобедимейшее для врагов Римское

государство, столько раз побежденное своими гражданами и

подавленное всяческими бедствиями, особенно в междоусобную

войну Веспасиаиа с Вителлием78; смотри об этом Тацита, в начале IV

кн. «Историй», где он рисует весьма печальный вид Рима. Александр

(как говорит Курций в конце VIII кн.) ценил добрый отзыв о себе

врага меньше, чем отзыв гражданина, так как он думал, что его

величие может быть разрушено его подданными, и пр. И, боясь за

свою судьбу, он просит друзей о следующем: «Вы только сохраните

меня невредимым от домашнего коварства и козней придворных, —

опасностям войны и сражений я бестрепетно

219220

подвергнусь. Филипп89 в строю был в большей безопасности, нежели

в театре; от руки врагов он часто спасался, руки своих избежать не

мог. И если вы припомните кончину других царей, то насчитаете

загубленных своими подданными больше, нежели неприятелями» (см.

Кур-ция, кн. IX, § 6). Ит, ак, по этой причине цари, которые в былое

время узурпировали власть, старались в интересах именно своей

безопасности внушить, что они ведут свой род от бессмертных богов.

Очевидно, они думалгг, что если бы только подданные и вообще все

не смотрели на них как на равных себе, но сочли бы их за богов, то

они охотно позволили бы им управлять собой и легко предались бы

им. Так, Август убедил римлян, что он ведет свое происхождение от

Энея, которого считали сыном Венеры, богом: «Он пожелал, чтобы

его почитали храмами и изображением в виде божества через

фламииов и жрецов» (Тацит, «Летоп.», кн. 1[10]. Александр захотел,

чтобы ему поклонялись как сыну Юпитера80, правда, он это, кажется,

сделал с умыслом, а не из гордости, как указывает его ответ на упрек

Ермолая. «Было почти достойно смеха, — сказал он, — то, что

Ермолай требовал от меня, чтобы я отверг Юпитера, оракул которого

меня призывает. Разве в моей власти то, что боги вещают? Он

(Юпитер) преподнес мне имя сына; принятие (заметьте хорошо) не

противоречило делам, которые мы совершаем. О, если бы и индусы

верили, что я бог. Молва ведь помогает войнам, и часто то, что

считалось ложным, заступало место истины» (Курций, VIII кн., § 8).

Этими немногими словами он убеждает простаков в явной выдумке и

В то же время намекает на причину обмана. Это сделал также и Клеон

в своей речи, в которой старался убедить македонян согласиться с

царем; рассказывая с удивлением о славе Александра и перечисляя его

заслуги и придав обману вид истины, он переходит затем к

разъяснению выгоды этого взгляда: «Персы, конечно, не только

благочестиво, но и разумно почитают царей своих в число богов; ведь

величество есть оплот благосостояния», и, наконец, заключает, что

«сам он при входе царя в пиршественную залу повергнется ниц. Это

же и остальные должны делать и в особенности одаренные

мудростью» (см. в той же книге VIII, § 5). Но македоняне были более

разумны; и люди, за исключением разве совершенных варваров, не

позволяют так явно обманы-

220221

вать и превращать себя из подданных в бесполезных для себя рабов.

Но другие легче сумели убедить [себя], что величество священно и

заступает на земле место бога, что оно устанавливается богом, а не по

выбору и соглашению людей и что оно сохраняется и защищается

особым промыслом и божественной помощью. И подобным образом

монархи для ограждения своего господства выдумывали и другое. Все

это я пропущу и, чтобы перейти к тому, к чему я хочу [перейти],

отмечу и разберу, как я сказал, только то, чему некогда божественное

откровение научило с этой целью Моисея.

Мы сказали уже выше, в 5-й главе, что, после того как евреи

вышли из Египта, они больше не были обязаны никаким правом

другой народности, но они получили возможность по желанию

установить новые права и занять земли, какие они хотели. Ибо, после

того как они были освобождены от невыносимого гнета египтян и не

были отданы кому-либо из смертных по какому-либо договору, они

вновь приобрели свое естественное право на все, что они могли, и

каждый снова мог решить, хочет ли он удержать его или же

поступиться им и перенести его на другого. Итак, находясь в этом

естественном состоянии, они по совету Моисея, к которому все имели

величайшее доверие, решили не переносить своего права ни на кого из

смертных, но только на бога; и, не медля, все, словно в один голос,

обещали безусловно повиноваться богу во всех его приказаниях и не

признавать другого права, кроме того, которое он сам утвердил бы как

право в пророческом