но
говорят: ступай чтить чужих богов». И но этой же причиге ни один
гражданин, что здесь особенно должно заметить, не осуждался на
изгнание, ибо, кто грешит, тот, конечно, достоин наказания, но не
бесчестия. Следовательно, любовь евреев к отечеству была не простой
любовью, но благочестием. Оно вместе с ненавистью к остальным
племенам настолько подкреплялось и питалось ежедневным
богослужением, что должно было стать второй натурой; ведь
повседневное богослужение но только было совсем иное (вследствие
чего они совсем обособились и совершенно отделились от остальных),
но и абсолютно противоположно. Посему от ежедневного, так сказать,
порицания должна была произойти постоянная ненависть, прочнее
которой не могло быть в сердцах, именно: ненависть, происшедшая от
великого благоговения или благочестия и считавшаяся благочестивой;
больше и упорнее ее, конечно, и существовать не может. Была и
общая причина, по которой ненависть всегда более и более
разгорается, а именно: ее взаимность; ибо и язычники в свою очередь
должны были питать к ним ожесточеннейшую ненависть. Но
насколько все это, т.е. свобода светского государства, благоговение
перед отечеством, абсолютное право над всеми остальными и
ненависть не только позволительная, но и благочестивая, враждебное
отношение ко всем, особенность нравов и обычаев, — насколько,
говорю, это способствовало укреплению духа евреев, ради того чтобы
они с особым постоянством и доблестью претерпевали все за
отечество, — этому весьма ясно учит разум и это засвидетельствовал
сам опыт. Они ведь, пока существовал город 82, никогда но могли
жить под господством другого, и потому Иерусалим называли
мятежным городом (см. Ездры, гл. 4, ст. 12, 15). Второе государство 83
(бывшее лишь тенью первого, после того как первосвященники
захватили и верховную власть) с большим трудом могло быть
разрушено римлянами, о чем сам Тацит в книге II «Историй»
свидетельствует в следующих словах: «Веспасиан окончил иудейскую
войну, оставив осаду Иерусалима — дело тягостное и трудное —
скорее по причине характера этого парода и упорства в суеверии,
нежели потому, что у осажденных оставалось достаточно сил для
перенесения бедствий». Но, кроме этих обстоятельств, оценка
которых зависит только
232233
от мпепия, в этом государстве была другая особенность — сущая
твердыня, которая больше всего должна была удерживать граждан от
мысли об отпадении и от возникновения в них когда-либо желания
оставить отечество, именно: расчет выгоды (ratio utilitatis),
составляющей рычаг и жизненный нерв всех человеческих действий.
И она, говорю, была особенной в этом государстве. Ибо нигде
граждане не владели своим имуществом с большим правом, чем
подданные этого государства, которые с князем имели равную часть в
земле и пашне. Здесь каждый был вечным господином своей части,
ибо если кто-нибудь, принуждаемый бедностью, и продавал свое
поместье или поле, то с наступлением юбилея оно должно было вновь
восстанавливаться за ним. Подобным образом были сделаны и другие
постановления, для того чтобы никто не мог быть лишен своих
недвижимых нмуществ. Затем, нигде бедность не переносилась так
легко, как там, где любовь к ближнему, т.е. к согражданину, должна
была соблюдаться с величайшей богобоязньо, дабы иметь в своем
боге милостивого царя. Итак, еврейским гражданам только в их
отечестве могло быть хорошо, вне же его для них могли быть
величайший вред и бесчестие. Далее, не только для удержания их на
отечественной почве, по и для избежания гражданских войн и
устранения поводов к раздорам весьма полезно было следующее:
никто не служил равному себе, по только богу и участливость и
любовь к согражданину считались за высшее благочестие, которое
немало подогревалось общей ненавистью со стороны евреев к
остальным народам и, наоборот, со стороны последних к ним. Кроме
того, весьма полезна была величайшая дисциплина в послушании, в
которой их воспитывали, потому что они должны были делать все на
основании определенного предписания закона; им ведь позволялось
пахать не когда угодно, но [только] в определенные сроки и годы и
вместе с тем одной только породой рабочего скота; точно так же
позволялось только определенным способом и в определенное время
сеять и жать, и абсолютно жизнь их была непрерывной заботой о
послушании (см. об этом в гл. V — о пользе церемоний). Поэтому
послушание, после того как они совершенно к нему привыкли, не
должно было больше казаться им рабством, но свободой. Отсюда
также должно было следовать, что каждый желал не запрещенного, но
предписанного. Этому немало также
233234
способствовало, по-видимому, то, что в известные времена года они
обязаны были предаваться отдыху и веселью, повинуясь не влечениям
сердца, но богу от всего сердца. Трижды в году они были гостями у
бога (см. Второзак., гл. 16); в седьмой день недели они должны были
прекращать всякий труд и предаваться покою; кроме этих, были
назначены и другие дни, в которые благопристойные удовольствия и
пиршества не то что допускались, но предписывались. И я не думаю,
что можно выдумать что-нибудь действеннее этого для того, чтобы
привлечь сердца людей, ибо ничем сердце более не полонится, как
радостью, происходящей от благоговения, т.е. от любви и удивления
одновременно. Это все не могло также стать для них привычным и
скучным, ибо служение, назначенное для праздничных дней,
происходило редко и разнообразно. К этому присоединилось
величайшее почтение к храму, которое они всегда весьма свято
сохраняли из-за особенного в нем богослужения и всего того, что они
обязаны были соблюдать, прежде чем кому-нибудь позволялось в него
войти; даже нынешние евреи не без великого ужаса читают об
известном постыдном поступке Манассии, именно об установлении
им идола в самом храме 84. Также и к законам, которые весьма свято
сохранялись во внутреннем святилище, у народа было не меньшее
почтение. Поэтому народного ропота и предрассудков здесь
нисколько не должно было бояться, ведь никто не смел высказать
суждений о божественных вещах, но они должны были, нисколько не
советуясь с разумом, повиноваться всему, что им приказывалось на
основании авторитета божественного ответа, полученного в храме,
или закона, установленного богом.
Думаю, что этим я хотя кратко, однако довольно ясно изложил
высшую суть этого государства. Остается теперь исследовать
причины, почему евреи столько раз отпадали от закона, почему
столько раз их порабощали и почему, наконец, государство могло
быть совершенно уничтожено. Впрочем, здесь, пожалуй, кто-нибудь
скажет, что это случилось из-за упорства народного; но это есть
ребячество, ибо почему же эта нация была упорнее остальных? По
природе? Последняя ведь создает не нации, но индивидуумов,
которые разделяются на нации, конечно, только вследствие различия в
языке, законах и усвоенных нравах; и только последние два фактора,
т.е. законы и нравы,
234235
приводят к тому, что каждая нация имеет особенный характер,
особенное положение и, наконец, особенные предрассудки. Итак, если
допустить, что евреи более остальных смертных были упорны, то
последнее нужно было бы поставить в вину законам или усвоенным
нравам. И, конечно, верно то, что если бы бог хотел, чтобы их
государство было более долговечным, то он иначе установил бы права
и законы и научил бы другому способу управления народом; поэтому,
что еще мы можем сказать, кроме того, что они прогневили своего
бога не только, как говорит Иеремия в гл. 32, ст. 31, с основания
города, но уже с установления законов. Об этом и Иезекииль в гл. 20,
ст. 25, свидетельствует, говоря: «И я дал им учреждения не добрые и
права, с которыми они не могли бы жить, и я осквернил их в их
собственных приношениях, допускал всякое разверзание ложесн (т.е.
первородное), чтобы разорить их, дабы они знали, что я — Иегова».
Чтобы правильно понять эти слова и причину разрушения
государства, должно заметить, что первоначально намеревались
передать все священное служение первородным, а не левитам (см.
Числ., гл. 8, ст. 17), но, после того как все, кроме левитов,
поклонились тельцу, первенцы были отвергнуты и осквернены и
левиты были избраны на их место (Второзак., гл. 10, ст. 8). Эта
перемена, чем больше и больше я о ней размышляю, заставляет меня
сослаться на слова Тацита, что в то время у бога была забота не об их
безопасности, но об отмщении им. И я не могу достаточно надивиться
тому, что в душе небожителя было столько гнева, что он самые
законы, имеющие всегда целью только честь, благо и безопасность
всего народа, дал с намерением отомстить за себя и наказать народ,
так что законы оказались не законами, т.е. благом для народа, но
скорее наказаниями и мучениями. Ведь все приношения, которые
обязательно было давать левитам и жрецам, а равно и то, что за
первенцев должно было платить выкуп и отдавать левитам деньги за
голову, и, наконец;, то, что только левитам дозволялось вступать в
святилище, — все это постоянно доказывало евреям их нечистоту и
отверженность. С другой стороны, и левитов было чем постоянно
попрекать. Ибо несомненно, что среди стольких тысяч встречалось
много наглых лжебогословов; отсюда у народа появилась склонность
наблюдать за поступками левитов, которые, без сомнения,
235236
были люди, и, как водится, обвинять всех из-за преступления одного,
а отсюда постоянный ропот, потом нежелание кормить людей
праздных и ненавистных и не соединенных узами крови с ними,
особенно если съестные припасы были дороги. Итак, что
удивительного, если в мирное время, когда явные чудеса
прекратились и не было людей с выдающимся авторитетом,
возбужденный и алчный дух народа начал слабеть и, наконец, отпал
от культа хотя божественного, однако для него бесславного и
подозрительного, и пожелал нового, и что удивительного в том, что
вожди, которые ради удержания верховного права господства только
за собой всегда ищут способа привязать к себе народ и отвратить его
от первосвященника, дозволяли народу все и вводили новые культы?
Если бы государство было устроено согласно первоначальному плану,
то у всех колен было бы одинаковое право, все пользовались бы
одинаковым почетом и все находились бы в полной безопасности; в
самом деле, кто захотел бы нарушать священное право своих
единокровных, чего другого желали бы более, нежели из религиозного
благочестия кормить своих единоплеменников, братьев и родных,
учиться у них толкованию законов и, наконец, от них ожидать
божественных ответов? И потом все колена, таким образом, были бы
гораздо теснее связаны взаимно, если бы у всех было одинаковое
право распоряжаться святыней; более того, нечего было бы бояться,
если бы самое избрание левитов имело другую причину, нежели гнев
и мщение. По, как мы сказали, они прогневили своего бога, который
их, повторяя опять слова Иезекииля, «осквернил в их собственных
приношениях, допуская всякое разверзапие ложесн, чтобы разорить
их». Это подтверждается, кроме того, самой историей. Как только
народ стал пользоваться в пустыне покоем, многие, и притом люди не
из черни, стали тяготиться этим избранием, а отсюда возникло
представление, что Моисей ничего не устанавливает по
божественному приказу, но все устанавливает но своему произволу,
потому что он избрал именно свое колено из всех и право
первосвященства отдал навеки своему брату; поэтому они, возбудив
волнение, приходят к нему с криками, что все одинаково святы и что
он вопреки праву превознесен над всеми. И он никаким способом не
мог успокоить их, но все они были истреблены совершившимся в
236237
веры чудом; отсюда произошло новое и всеобщее восстание всего
народа, верившего, что мятежники были истреблены не судьей-богом,
но хитростью Моисея; народ, изнемогши, наконец, после великого
поражения, или моровой язвы, успокоился, но так, что все желали
лучше умереть, нежели жить; поэтому в то время можно говорить
скорее о прекращении восстания, нежели о начале согласия. Так
свидетельствует об этом Писание во Второзаконии, гл. 31, ст. 21, где
бог, предсказав Моисею, что народ после его смерти отпадет от
божественного культа, говорит ему следующее: «Ведь знаю я твою
мятежность и твое упорство. Если, пока я с
