будем понимать право гражданское, которое
может быть защищено средствами самого гражданского права, а под
преступлением то, что воспрещается самим гражданским правом, т.е.
если мы возьмем эти слова в их подлинном смысле, то мы» никоим
образом не сможем сказать, что государство подчинено
309310
законам или может совершить преступление. Ибо правила и причины
страха и уважения, которые государство обязано хранить ради самого
себя, относятся не к праву гражданскому, а к праву естественному,
ибо они могут (согласно пред. §) быть защищаемы не по праву
гражданскому, но по праву войны; и государство связано ими на том
же основании, на каком человек в естественном состоянии, чтобы
быть своеправным или не быть себе врагом, обязан остерегаться
смерти от собственной руки; каковая осторожность его, конечно, не
повиновение, а свобода человеческой природы. Гражданское же право
зависит лишь от решения государства, а оно но обязано ни считаться с
кем-либо, кроме себя, т.е. своей свободы, ни признавать что-либо за
добро или зло, кроме того, что оно само определяет для себя как
таковое. И потому оно не только имеет право самозащиты, издания и
толкования законов, но и их отмены и прощения каждого виновного в
силу полноты своей власти.
§ 6. Несомненно, что договоры или законы, которыми народ
перенес свое право на один совет (Consilium) или человека, должны
быть нарушены, когда нарушение их требуется общим благом. Но
решить вопрос о том, требует ли общее благо их нарушения или же
нет, не может по праву никакое частное лицо, но лишь тот, в чьих
руках верховная власть (согласно § 3 этой гл.); следовательно, по
гражданскому праву только тот, в чьих руках верховная власть,
остается толкователем этих законов. К этому еще нужно прибавить,
что ни одно частное лицо не может по праву защищать их, и потому
на самом деле они не обязательны для того, кто обладает верховной
властью. Но если их природа такова, что они не могут быть нарушены
без ослабления сил государства, т.е. без того чтобы общий страх
большинства граждан не превратился в негодование, то их
нарушением разрушается государство и прекращается договор,
защищаемый поэтому не по гражданскому праву, а по праву войны. И
потому тот, кто обладает верховной властью, обязан хранить условия
этого договора только но той же причине, по какой человек в
естественном состоянии, чтобы не быть себе врагом, обязан
остерегаться смерти от собственной руки, как мы сказали в
предыдущем §.
310311
ГЛАВА V
О НАИЛУЧШЕМ СОСТОЯНИИ ВЕРХОВНОЙ ВЛАСТИ
§ 1. В § 11 гл. II мы показали, что человек наиболее своеправен
тогда, когда наиболее руководится разумом, и, следовательно (см. § 7,
гл. III), то государство будет наиболее своеправным, которое зиждется
на разуме и руководится им. Но так как наилучшим образом жизни
для самосохранения, поскольку таковое возможно, является тот,
который устанавливается по предписанию разума, то отсюда следует,
что наилучшим будет все то, что делает человек или государство,
поскольку они являются наиболее своенравными. Ибо мы не
утверждаем, что все совершающееся, как сказано, по праву,
совершается наилучшим образом. Не одно и то же: обрабатывать поле
по праву и обрабатывать его наилучшим образом; не одно и то же,
говорю я, — защищать себя по праву, сохранять, выносить решение и
т.д. и защищать себя наилучшим образом, сохранять, выносить
наилучшее решение, и, следовательно, не одно и то же по праву
властвовать и заботиться о делах правления и властвовать наилучшим
образом и наилучшим образом управлять государством. Итак,
покончив с правом государства вообще, мы перейдем теперь к
наилучшему состоянию каждой формы верховной власти.
§ 2. Каково же наилучшее состояние каждой формы верховной
власти, — легко познается из цели гражданского состояния: она есть
не что иное, как мир и безопасность жизни. И потому та верховная
власть является наилучшей, при которой люди проводят жизнь в
согласии и когда ее права блюдутся нерушимо. Ибо несомненно, что
восстания, войны, презрение или нарушение законов следует
приписывать не столько злобности подданных, сколько дурному
состоянию верховной власти. Ибо люди не рождаются гражданами, но
становятся. Кроме того, естественные аффекты людей повсюду одни и
те же. Поэтому, если в одном государстве злоба царит шире и
совершается больше преступлений, чем в другом, то объясняется это,
несомненно, тем, что это государство недостаточно позаботилось об
общем согласии и недостаточно благоразумно установило право, а
следовательно, и не обладает абсолютным правом государства. Ведь
гражданское состояние, которое не устранило причин восстаний, в ко-
311312
тором всегда следует опасаться войны и в котором, наконец, часто
нарушаются законы, немногим отличается от естественного
состояния, где каждый живет по собственному усмотрению, подвергая
§ 3. Подобно тому как пороки, чрезмерное своеволие и упорство
граждан следует приписывать государству, так же и, наоборот, их
добродетель и постоянство в соблюдении законов должны быть
приписаны, главным образом, добродетели и абсолютному праву
государства, как явствует из § 15, гл. II. Доблесть Ганнибала потому
пользуется столь заслуженной славой, что в его войске никогда не
было восстания.
§ 4. О государстве, подданные которого не берутся за оружие,
удерживаемые лишь страхом, можно скорее сказать, что в нем нет
войны, нежели что оно пользуется миром. Ведь мир есть не
отсутствие войны, но добродетель, проистекающая из твердости духа;
ибо повиновение (согласно § 19, гл. II) есть неуклонная воля
исполнять то, что должно совершиться в силу общего решения
государства. Кроме того, государство, где мир зависит от косности
граждан, которых ведут, как скот, лишь для того, чтобы они
научились рабствовать, правильнее было бы назвать безлюдной
пустыней, чем государством 4.
§ 5. Поэтому, когда мы говорим, что та верховная власть является
наилучшей, при которой люди проводят жизнь согласно, то разумеем
жизнь человеческую, которая определяется не только
кровообращением и другими функциями, свойственными всем
животным, но преимущественно разумом, истинной добродетелью и
жизнью духа.
§ б. Но следует отметить, что под верховной властью,
устанавливаемой, как я сказал, с вышеназванной целью, я понимаю ту,
которая устанавливается свободным народом, а не ту, которая
приобретается над народом по праву войны. Свободный народ более
руководится надеждой, чем страхом, покоренный — более страхом,
чем надеждой, ибо первый стремится улучшить жизнь, второй —
лишь избежать смерти; первый, говорю я, стремится жить для себя,
второй вынужден отдаться победителю, почему мы и говорим, что
один пребывает в рабстве, другой — в свободе. Итак, цель верховной
власти, приобретаемой кем-нибудь по праву войны, есть господство и
скорее обладание рабами, чем подданными. И хотя между вер-
312313
ховной властью, которая создается свободным народом, и той,
которая приобретается по праву войны, если мы обратим внимание на
право той и другой, вообще нельзя отметить существенного различия,
однако их цель, как мы уже показали, а кроме того, и средства,
которыми каждая должна пользоваться для самосохранения,
совершенно различны.
§ 7. Что касается средств, какими должен пользоваться князь
(Princeps), руководящийся исключительно страстью к господству,
чтобы упрочить и сохранить власть, то на них подробно
останавливается проницательнейший Макиавелли 5; с какой, однако,
целью он это сделал, представляется не вполне ясным. Но если эта
цель была благой, как и следует ожидать от мудрого мужа, она
заключалась, по-видимому, в том, чтобы показать, сколь
неблагоразумно поступают многие, стремясь устранить тирана, в то
время как не могут быть устранены причины, вследствие которых
князь превращается в тирана, но, наоборот, тем более усиливаются,
чем большая причина страха представляется князю: это бывает тогда,
когда народ расправился с князем, желая дать пример другим, и
кичится цареубийством как славным делом. Может быть, он хотел
также показать, насколько свободный народ должен остерегаться
абсолютно вверять свое благополучие одному лицу; если последний
не тщеславен и не считает себя способным угодить всем, то он должен
каждодневно бояться козней и потому ему поневоле приходится более
оберегать самого себя, народу же, наоборот, скорее строить козни, чем
заботиться о нем. И что меня еще более укрепляет в моем мнении об
этом благоразумнейшем муже, так это то, что он, как известно, стоял
за свободу и дал неоценимые советы также для ее укрепления.
ГЛАВА VI
О МОНАРХИИ
§ 1. Люди, как мы сказали, более руководствуются аффектом,
нежели разумом. Отсюда следует, что по естественному ходу вещей
люди приходят к согласию и желают быть руководимыми как бы
единым духом вследствие руководства не разума, но какого-нибудь
общего аффекта,
313314
будет ли это (как мы сказали в § 9, гл. III) общая надежда или страх,
или желание отомстить за общую обиду. Но так как страх одиночества
присущ всем людям, ибо в одиночестве никто не обладает силами,
достаточными для самозащиты и для снискания всего необходимого к
жизни, то люди, следовательно, но природе стремятся к гражданскому
состоянию и не может случиться, чтобы люди когда-нибудь
совершенно из него вышли.
§ 2. Поэтому раздоры и восстания, часто возникающие в
государстве, никогда не приводят к тому, чтобы граждане распускали
государство (как это часто бывает в других видах общения); но лишь к
изменению формы государства, если именно распри не могут
прекратиться при сохранении существующего государственного
порядка. Поэтому, говоря о средствах, которые требуются для
сохранения верховной власти, я имею в виду те, которые необходимы
для сохранения данной формы верховной власти без какого-либо
заметного изменения.
§ 3. Если бы с человеческой природой дело обстояло таким
образом, что люди более всего желали наиболее полезного, то для
водворения согласия и мира не нужно было бы никакого искусства.
Но с человеческой природой дело обстоит далеко не так. Поэтому
необходимо установить верховную власть таким образом, чтобы все,
как правители, так и управляемые, действовали в соответствии с
общим благом, хотят ли они этого или нет, т.е. чтобы все понуждались
(добровольно ли или под давлением силы или необходимости) жить
по предписанию разума, что будет достигнуто, если дела верховной
власти будут упорядочены таким образом, что ничто, имеющее
отношение к общему благу, не представлялось бы безусловно чьейлибо совестливости. Ведь никто не является столь бдительным, чтобы
никогда не забыться сном, и не было еще человека такой силы и
чистоты душевной, чтобы не поддаться когда-либо (и в особенности
тогда, когда более всего нужна душевная твердость) искушению и не
быть побежденным. И нелепо, конечно, требовать от другого то, чего
никто не может добиться от себя, а именно: заботиться о других
более, чем о себе, не быть ни алчным, ни завистливым и т.д., в
особенности если дело идет о том, кто ежедневно подвержен
величайшему искусу всевозможных аффектов.
314315
§ 4. Но опыт, на первый взгляд, учит обратному, тому именно, что
перенесение всей власти иа одно лицо — в интересах мира и согласия.
Ибо ни одно государство не просуществовало столько времени без
всякого заметного изменения, как турецкое, и, наоборот, ни одно не
было столь недолговечным, как народное или демократическое, и ни в
одном не возникало столько восстаний. Но если рабство, варварство и
запустение называть миром, то для людей нет ничего печальнее мира.
Конечно, между родителями и детьми раздоры чаще и ожесточеннее,
чем между господами и рабами, и, однако, не в интересах
домохозяйства превратить родительское право в господское и
уравнять таким образом детей с рабами. Поэтому перенесение всей
власти на одного в интересах рабства, но не мира. Ибо мир, как мы
уже сказали, заключается не в отсутствии войны, но в единении душ
или согласии 6.
§ 5. Конечно, глубоко заблуждаются те, которые думают, что один
человек может обладать высшим правом государства. Ведь право (как
мы показали в гл. II) определяется мощью. А мощи одного человека
далеко не под силу выдержать такое бремя. Этим объясняется, что
лицо, избранное народом в цари, ищет себе военачальников или
советников, или друзей, которым вверяет как свое,
