к воссозданию самой
селитры, то на это господин Бойль возражает, что хотя селитренный
спирт и смешивается с другими родами извести, однако из соединения
с ними но получается настоящей селитры.
Что касается Ваших доводов против пустого пространства, то
Бойль говорит, что он их знал и предвидел. Однако он никак не может
успокоиться на этих доводах и намерен еще остановиться на этом
вопросе в другом место.
Затем он поручает спросить Вас, не можете ли Вы подыскать такой
пример, где два пахучие тела, соединяясь вместе, образовали бы тело
(какова, например, селитра), не имеющее никакого запаха. Он
говорит, что таковы именно составные части селитры: селитренный
спирт из-
442443
дает очень дурной запах, а твердая селитра тоже не лишена
некоторого запаха.
Далее он просит Вас повнимательнее взвесить и проверить Ваше
сравнение льда и воды с селитрой и селитренным спиртом, ибо лед,
растаивая, целиком переходит в воду и только в воду, причем как тот,
так и другая не имеют никакого запаха, тогда как между свойствами
селитренного спирта и твердой селитренной соли существует большая
разница, как это показано в напечатанном трактате на многих
примерах.
Все это я воспринял от нашего знаменитого автора во время беседы
с ним об этом предмете. Я уверен, что вследствие слабости моей
памяти я передал Вам это скорее с ущербом для него, чем с выгодой.
Так как во взглядах на главные пункты Вы с автором сходитесь, то я
не стану больше распространяться об этом предмете. Мне очень
хотелось бы содействовать тому, чтобы вы оба соединили ваши
умственные силы для ревностной разработки подлинной и солидной
философии. Да будет мне позволено побуждать Вас главным образом
к дальнейшему обоснованию принципов всего сущего, сообразно
стойкостью Вашего математического ума; тогда как моего
благородного друга Бойля я непрестанно подговариваю к тому, чтобы
он подтверждал и иллюстрировал эти принципы посредством
многократно и тщательно произведенных экспериментов и
наблюдений.
Итак, Вы видите, дорогой друг, к чему я стремлюсь, чего
добиваюсь. Я знаю, что наши здешние философы в этом королевстве
ни в коем случае не откажутся от своих экспериментальных
исследований; не в меньшей степени я убежден и в том, что Вы тоже
выполните Ваши задачи до конца, как бы ни визжала и ни жаловалась
на Вас толпа философов и теологов. Так как в предыдущих письмах я
уже не раз побуждал Вас к этому, то теперь я удерживаю себя, чтобы
не надоесть Вам. Попрошу еще только об одном: как только появятся
уже отданные Вами в печать толкования Декарта или какое-либо
другое сочинение из запаса Вашего собственного творчества, не
откажитесь как можно скорее переслать их мне через господина
Серрариуса. Вы окажете мне этим большое одолжение и при первом
удобном случае убедитесь в полнейшей преданности Вашего
Генриха Ольденбурга.
Лондон, 4 августа 1663 г.
443444
ПИСЬМО 17 84
Ученейшему и благоразумнейшему
мужу Петру Баллингу
от Б. де С.
Последнее письмо Ваше, если не ошибаюсь, от 26-го числа
истекшего месяца благополучно дошло до меня. Оно немало огорчило
и встревожило меня, хотя я значительно успокоился, взвесив Вашу
рассудительность и силу Вашего духа, благодаря которым Вы умеете
не придавать значения ударам судьбы, или, скорее, молвы, в такое
время, когда удары эти обрушиваются на Вас всею своею тяжестью 85.
Тем не менее беспокойство мое о Вас с каждым днем все возрастает, а
потому молю и заклинаю Вас во имя нашей дружбы написать мне обо
всем как можно обстоятельнее.
Что касается предзнаменований, о которых Вы говорите, а именно:
того факта, что, когда ребенок Ваш был еще жив и здоров, Вам
прислышались его стоны — такие же, какие он издавал во время своей
болезни и тогда, когда он умирал, — то я полагаю, что это были не
настоящие стоны, но создания Вашего собственного воображения.
Ведь Вы сами говорите, что, когда Вы приподнимались и
прислушивались, стоны эти слышались Вам уже не так явственно, как
до и после этого, т.е. когда Вы погружались в сон. Все это, конечно,
доказывает, что стоны эти были чистейшим воображением, которое,
будучи вполне предоставлено своему собственному течению,
представляло их живое и явственнее, чем тогда, когда Вы
приподнимались и прислушивались по направлению к определенному
мосту.
Для подтверждения и пояснения сказанного я приведу другой
случай, испытанный мной истекшей зимой, в бытность мою в
Рейнсбурге. Когда я проснулся однажды на рассвете после тяжелого
сна, то образы, преследовавшие меня во сне, стояли перед моими
глазами так живо, как если бы это было в действительности, и
особенно образ какого-то черного шелудивого бразильца, которого
раньше я никогда не видал. Образ этот почти исчезал, когда я, чтобы
отвлечься, обращал глаза на книгу или на что-нибудь другое. Но как
только я вновь отводил глаза от
444445
такого предмета, рассеянно устремляя их на что-нибудь иное, тот же
образ того же эфиопа поминутно вновь вставал передо мной с тою же
живостью, пока мало-помалу не исчез совершенно. Таким образом,
говорю я, с моим внутренним зрением случилось то же, что с Вашим
слухом. Но так как причины этих явлений были совершенно
различны, то случившееся с Вами оказалось предзнаменованием, чего
нельзя сказать о случае, приключившемся со мною. Все это еще
лучше уяснится из нижеследующего.
Явления воображения проистекают или из телесного, или из
душевного состояния человека. Для краткости буду доказывать здесь
это только на основании опыта. Известно, что лихорадки и другие
телесные изменения являются причиной бреда и что людям
полнокровным постоянно представляются всякие ссоры, скандалы,
убийства и т.п. С другой стороны, мы видим, что течение
воображения обусловливается также и чисто духовным складом
человека. Ибо мы знаем из опыта, что воображение во всем следует по
следам ума, сцепляя по порядку свои образы и слова (подобно тому,
как ум сцепляет свои доказательства) и сцепляя их взаимной связью.
Так что мы почти ничего не можем постигать разумом без того, чтобы
воображение тотчас же не образовало бы какого-нибудь образа об
этом предмете. Ввиду всего этого я утверждаю, что все явления
воображения, обусловливаемые телесными причинами, никогда не
могут быть предзнаменованием грядущих событий, ибо их причины
не заключают в себе никаких грядущих вещей. Но те явления
воображения или те образы, которые ведут свое происхождение от
состояния души, могут служить предзнаменованием какой-нибудь
грядущей вещи, ибо душа может смутно предчувствовать нечто такое,
что произойдет в будущем. И поэтому она может представить себе это
с такой живостью и яркостью, как если бы подобного рода вещи были
уже налицо.
Возьмем пример, подобный Вашему: отец настолько любит своего
сына, что как бы составляет со своим возлюбленным детищем одно
целое. Так как (согласно тому, что я доказал по другому поводу) в
мышлении необходимо должна существовать идея тех состояний, в
каких находится сущность сына, а также и идея того, что проистекает
из этих состояний, и так как отец в силу того
445446
единства, которое он образует со своим сыном, является как бы
частью упомянутого сына, то и душа отца необходимо должна
участвовать в идеальной сущности (essentia idealis) сына и в
состояниях, переживаемых этою сущностью, а также и во всем том,
что из них проистекает (как это более подробно доказано мной в
другом месте). Далее, так как душа отца идеально (idealiter) участвует
в том, что вытекает из сущности сына, то (как я сказал) отец может
иногда что-нибудь из того, что вытекает из сущности сына,
представлять себе так живо, как если бы это на самом доле
происходило перед его глазами. Для этого, впрочем, требуется
стечение следующих условий: 1) чтобы событие, которое
приключается с сыном в ходе его жизни, было важным и
значительным; 2) чтобы оно было таким, что мы его весьма легко
могли бы представить себе в нашем воображении; 3) чтобы время, к
которому это событие относится, было не очень отдаленное;
4) наконец, чтобы тело находилось в достаточно хорошем состоянии
не только в отношении здоровья, но и в смысле свободы от различных
забот и дел, овладевающих нашими чувствами извне. Этому может
способствовать также и то, что мы думаем о таких вещах, которые
обыкновенно вызывают сходные с ними идеи. Например, если во
время разговора с том или иным человеком мы слышим стоны, то по
большей части случается так, что, как только мы снова подумаем об
этом человеке, в нашей памяти восстанут те стоны, которые мы
воспринимали нашими ушами, когда разговаривали с ним.
Таково, любезный друг, мое мнение о затронутом Вами вопросе.
Сознаюсь, я был весьма краток, но при всем том я старался дать Вам
материал, чтобы Вы могли при первой же возможности [вновь]
написать мне и т.д.
Ворбург, 20 июля 1664 г.
ПИСЬМО 18 86
Славнейшему мужу В. д. С.
от Виллема ван Блейенберга 87
Мой господин и незнакомый друг!
Уже несколько раз я внимательно перечитывал недавно вышедший
в свет трактат Ваш и сделанное к нему
446447
«Приложение» 88. Мне следовало бы скорее кому-нибудь другому, чем
Вам самим, говорить о тех достоинствах, которые я нашел в этом
трактате, и о том наслаждении, которое он мне доставил. Но но могу
умолчать о том, что, чем более я в него вчитываюсь, тем более он мне
нравится, и что я постоянно нахожу в нем что-нибудь такое, чего я
еще не заметил раньше. Однако (чтобы не показаться в этом письме
каким-то льстецом) не стану слишком восхвалять автора этого
произведения: я знаю, что боги продают все за труды. Но, чтобы не
оставлять Вас слишком долго в недоумении относительно того, с кем
Вы имеете дело и каким образом личность Вам незнакомая берет
смелость обратиться к Вам с таким письмом, скажу Вам, что Вы
имеете дело с человеком, который, добиваясь чистой и неподдельной
истины, стремится в сей краткой и бренной жизни лишь к тому, чтобы
— насколько позволяют наши человеческие способности —
погрузиться в науку, который, отыскивая истину, не имеет никакой
иной цели, кроме самой истины, который своими научными
занятиями не домогается ни почестей, ни богатства, но одной лишь
чистой истины и даруемого ею спокойствия и который из всех истин и
наук имеет наибольшую склонность к метафизике, по крайней мере к
некоторым частям ее (если не ко всей метафизике в целом) и все
удовольствие жизни полагает в том, чтобы предаваться ой во все часы
досуга и свободного от других обязанностей времени. Но не всякий
человек столь счастлив и не всякий отличается таким трудолюбием,
как это, по моему убеждению, имеет место с Вами, а потому не всякий
достигает такой степени совершенства, которую я замечаю в Вашем
труде. Одним словом, Вы имеете дело с человеком, которого Вы
сможете узнать поближе, если Вам угодно будет сделать мне столь
большое одолжение и помочь мне раскрыть и продумать до конца мои
слабые мысли.
Но возвращаюсь к Вашему трактату. Хотя я нашел в нем много
такого, что пришлось мне в высшей степени по вкусу, однако
встретились и такие вещи, которых я не в состоянии переварить.
Будучи незнаком с Вами, я несколько затрудняюсь высказать Вам это,
тем более, что не знаю, не будет ли Вам это неприятно. Поэтому,
предпослав Вам все вышесказанное, я и прошу Вас предварительно
сказать мне, могу ли я, — если только у Вас
447448
в течение этих зимних вечеров найдется время и желание ответить
мне и разъяснить мне те затруднения, которые возникли у меня при
чтении Вашей книги, — могу ли я препроводить Вам некоторые из
этих вопросов, разумеется, под тем только условием, чтобы это не
помешало Вам в Ваших более важных и более приятных занятиях.
Ибо нет вещи, которой я желал бы
