на ту же высоту, на какую раньше
она била из С. На основании этого я сделал вывод, что длина трубы не
представляла здесь никакого препятствия, а если и представляла, то
весьма малое.
Однако, чтобы проверить это еще точнее, я захотел испытать, в
одинаковое ли время трубки Е и В наполняют водою сосуд объемом в
один кубический фут, приготовленный для этой цели. А так как я не имел под руками часов с
маятником, то для измерения времени я употребил согнутую
стеклянную трубку Я (фиг. 13), короткое колено которой было
погружено в воду, а длинное свободно висело открытым в воздухе.
Приготовив все это, я пустил сперва воду по трубе В струей такой же
толщины, как и сама труба, до тех пор, пока не наполнился сосуд
объемом в кубический фут. Тогда, взвесив на точных весах, сколько
воды натекло за это время в блюдце L, я нашел, что вес этой воды
равнялся приблизительно четырем унциям. Затем я заткнул трубу В и
пустил воду по трубе Е струей такой же толщины в тот же сосуд
объемом в один кубический фут. Когда этот сосуд наполнился, я
опять взвесил, как и раньше, воду, сбежавшую за это время в блюдце
L, и нашел, что вес ее не был даже на пол-унции больше, чем
538539
в первый раз. Но так как струя из В и Е не текла все время с
одинаковой силой, то я повторил опыт, взяв с самого начала столько
воды, сколько для этого требовалось, судя по первому опыту. Нас
было трое, и все мы были заняты этим опытом. Второй опыт был
произведен еще тщательнее, чем первый, хотя все еще не так
тщательно, как мне хотелось бы. Однако я имел уже достаточно
данных для решения вопроса, так как разница и во второй раз была
приблизительно такая же, как и в первый. Приняв во внимание все эти
эксперименты, я должен был прийти к заключению,
что различие, которое может зависеть от длины
трубы, имеет место только вначале, т.е. в то время,
когда начинается истечение воды. По прошествии же
небольшого времени течение воды продолжается уже
с одинаковой силой как через очень длинную, так и
через короткую трубу. Причина этого заключается в
том, что давление воды, находящейся наверху, все
время сохраняет одну и ту же силу и все то движение,
которое передает эта вода, она в свою очередь
непрерывно получает в силу [своей] тяжести, а
потому она и должна столь же непрерывно
передавать это движение воде, находящейся в трубе,
до тех пор, пока она, будучи гонима дальше, не
приобретет столько скорости, сколько силы тяжести
может ей дать находящаяся наверху вода. Ибо
несомненно, что если вода, находящаяся в трубе С, в
первый момент сообщает воде, находящейся в
длинной трубе М, одну единицу скорости, то в
следующий момент она (если только она, согласно
нашему предположению, сохраняет свою первоначальную силу)
сообщит этой же воде четыре единицы скорости и так далее, до тех
пор, пока вода, находящаяся в длинной трубе М, не достигнет такой
скорости, какую может дать сила тяжести находящейся на более
высоком уровне воды в трубе С. Так что вода, пробегающая по трубе
длиной в сорок тысяч футов, по истечении небольшого времени
приобретет исключительно в силу давления более высокой воды
такую же скорость,
539540
как если бы труба М была не длиннее чем в один фут. Я мог бы
определить время, которое требуется для того, чтобы вода,
находящаяся в длинной трубе, приобрела эту скорость, если бы я мог
получить более точные инструменты. Однако я полагаю, что в этом
нет необходимости, так как основной вопрос в достаточной степени
разрешен. И т.д.
Ворбург, 5 сентября 1669 г.
ПИСЬМО 42 225
Ученейшему и высокопочтенному
мужу Якову Остенсу 226
от Ламберта ван
Вельтгюйзена 227,
д-ра медицины
Ученейший муж!
Я получил, наконец, немного свободного времени, которым хочу
воспользоваться для удовлетворения Вашего желания и требования.
Вы просите, чтобы я изложил Вам свое мнение и суждение о книге,
озаглавленной «Богословско-политический трактат». Это я теперь
намерен выполнить, насколько хватит моих сил и времени. Не буду
говорить об отдельных частностях, но изложу в общем основную
идею и взгляды автора на религию.
К какой национальности принадлежит этот автор и какой образ
жизни он ведет, я не знаю, да мне и не интересно знать это.
Содержание же его книги в достаточной степени показывает, что он
не глуп и что он основательно изучил религиозные споры,
происходящие в Европе среди христиан. Автор этой книги убедил
себя в том, что он сможет успешнее проникнуть в самую суть мнений,
заставляющих людей разбиваться на секты и партии, если он отбросит
всякие предрассудки. Поэтому он более чем достаточно приложил
стараний к тому, чтобы освободить свой дух от всяких суеверий.
Желая оказаться свободным от всякого суеверия, он слишком
ударился в противоположную сторону, и, чтобы избежать ошибку
суеверия, он, как мне кажется, отбросил всякую религию. По крайней
мере он не поднимается над религией деистов, число которых
(вследствие извращенности нравов нашего века) повсюду достаточно
велико, особенно во Франции. Против
540541
них-то и издал свой трактат Мерсенн 228, который я, помнится, когдато читал. Но я полагаю, что едва ли кто-нибудь из деистов написал в
защиту этого сквернейшего дела столь злонамеренно, столь
изворотливо и искусно, как автор этого сочинения. К тому же, если я
не ошибаюсь, человек этот не ограничивает себя рамками воззрений
деистов и не желает оставить людям даже и малейших частиц
богопочитания.
Бога он признает и говорит о нем как о творце и создателе
вселенной. Но форму, вид и порядок мира он считает чем-то вполне
необходимым, в такой же мере необходимым, в какой необходимы
природа бога и вечные истины 229, которые, по его мнению,
установлены помимо воли божьей. Поэтому он прямо провозглашает,
что все происходит в силу непреодолимой необходимости и
неизбежного рока. И он полагает, что при правильном понимании
вещей не остается места для предписаний и заповедей, что только
человеческое невежество способствовало введению самых этих
терминов (nomina), точно так же, как только неразумие толпы создало
привычку употреблять выражения, приписывающие богу различные
аффекты. Сообщая людям в форме заповедей вечные истины и прочие
вещи, которые с необходимостью должны произойти, бог только
приспособляется к человеческому пониманию. Автор учит, что то, что
требуется законами и что считается находящимся во власти
человеческой воли, совершается с такою же необходимостью, какова
необходимость природы треугольника. А потому то, что составляет
содержание различных предписаний, не зависит от воли людей и
исполнение или неисполнение этого не может дать людям ни добра,
ни зла, — в такой же мере, в какой невозможно молитвами повлиять
на волю бога и изменить его вечные и абсолютные предначертания.
Итак [по мнению автора], предписания (praecepta) и предначертания
(decreta) имеют одно и то же основание и сходятся в том, что
неразумие и невежество человека побудили бога сделать так, чтобы
они могли быть полезны для тех, кто не в состоянии образовать более
совершенных мыслей о боге и кто нуждается в такого рода жалких
вспомогательных средствах для возбуждения стремления к
добродетели и ненависти к порокам. Поэтому мы видим, что автор
нигде не упоминает в своем сочинении о пользе молитв, так же как он
не упоминает и о жизни, о смерти, о наградах и
541542
наказаниях, которые приготовлены для людей судьей вселенной.
Все это вполне согласуется с основными принципами автора, ибо
можно ли говорить о страшном суде или об ожидании награды и
наказания, если все приписывается року и все объявляется
проистекающим из бога но неизбежной необходимости, или, другими
словами, если он полагает, что вся эта вселенная и есть не что иное,
как бог? А я опасаюсь, что наш автор не очень далек от такого рода
воззрения; по крайней мере нет особенной разницы, сказать ли, что
все с необходимостью вытекает из природы бога или что сама
Однако высшее блаженство человека автор полагает в
культивировании добродетели, которая, как он говорит, есть награда
сама себе и сфера наиболее возвышенных вещей. А потому человек с
правильным пониманием вещей должен, по его мнению, предаваться
добродетели не ради заповедей и законов божьих и не вследствие
надежды на награду или страха наказания, но ради прелести самой
добродетели и той душевной радости, которую испытывает человек,
предавшийся ей.
Таким образом, он утверждает, что через откровение и пророков
бог только для виду увещевал людей к добродетели обещанием
награды и угрозами наказаний (награды и наказания всегда
присоединяются к законам), ибо умственные способности
обыкновенных людей (homines vulgares) так устроены и настолько
несовершенны, что только те доводы, которые носят характер закона
и выражены в форме обещания награды и устрашения наказанием,
могут подвинуть людей к добродетельной жизни. Но люди, правильно
понимающие эту проблему, должны видеть, что такого рода доводы
не имеют никакой истины и силы.
И автор считает, что не имеет большого значения тот вывод (хотя
это его прямо-таки уничтожает), что пророки и святые учители,
устами которых говорил с людьми бог, а стало быть, и сам бог,
пользовались такими аргументами, которые, если исследовать их
природу, сами по себе ложны. При всяком удобном случае автор
совершенно открыто заявляет и подчеркивает, что Священное
Писание создано вовсе не для того, чтобы поучать людей истине и
объяснять природу тех вещей, о которых в нем говорится и которыми
оно, сообразно со своими целями, пользуется для направ-
542543
ления людей к добродетели. Далее, он говорит, что сами пророки
были не настолько знакомы с природой вещей, чтобы быть вполне
свободными от заблуждений толпы при составлении аргументов и при
изыскании доводов, предназначенных для направления людей на путь
добродетели, хотя природа нравственных добродетелей и пороков
была им хорошо известна.
И поэтому автор учит далее, что пророки, даже когда они
наставляли тех, к кому они были посланы, и напоминали им об их
обязанностях, не были свободны от ошибок суждения, что, однако, не
умаляет их святости и авторитета, хотя они пользовались не
истинными аргументами, но приноровленными к предвзятым
мнениям тех, к кому они обращались со своими речами, и при помощи
этих аргументов возбуждали людей к таким добродетелям, которые ни
у кого не вызывают недоумений и относительно которых не
существует никаких разногласий среди людей. Миссия пророков в
том и состояла, чтобы развить в людях добродетель, а не в том, чтобы
поучать истине. Ввиду этого автор полагает, что заблуждения и
невежество пророка не могли повредить его слушателям, в которых он
зажигал любовь к добродетели, ибо несущественно, какими
аргументами нас побуждают к добродетели, лишь бы только эти
аргументы не извращали той нравственной добродетели, для
возбуждения которой они созданы и пущены в ход пророком. Ибо он
полагает, что постигаемая душой истина других вещей не имеет
никакого значения для благочестия, когда святость нравов в самом
деле не содержится в этой истине. И он думает, что познание истины,
а также и познание таинств необходимо лишь в той мере, в какой они
способствуют благочестию.
Мне кажется, что [говоря все это] автор имеет в виду то воззрение
теологов, по которому следует проводить различие между речами
пророка, поучающего и просто что-нибудь рассказывающего, каковое
различие принимается, если не ошибаюсь, всеми теологами. Однако
наш автор совершенно ошибочно полагает, что его учение согласуется
с этой доктриной теологов.
Автор думает, что к его мнению примкнут все те, кто не признает,
что разум и философия являются истолкователями Священного
Писания. Ибо [говорит он] так как всем известно, что в Священном
Писании говорится о боге бесконечно много такого, что не
соответствует его
543544
природе, но приноровлено к человеческому
