а именно, что «национальные и государственные различия между народами и странами… будут держаться еще очень и очень долго даже после осуществления диктатуры пролетариата во всемирном масштабе».
>(И.В. Сталин. Доклад на XVI съезде ВКП(б). – Стенографический отчет, 54 // 12, 363 – 364.)
270
Может показаться странным, что мы, сторонники слияния в будущем национальных культур в одну общую (и по форме и по содержанию) культуру, с одним общим языком, являемся вместе с тем сторонниками расцвета национальных культур в данный момент, в период диктатуры пролетариата. Но в этом нет ничего странного. Надо дать национальным культурам развиться и развернуться, выявив все свои потенции, чтобы создать условия для слияния их в одну общую культуру с одним общим языком. Расцвет национальных по форме и социалистических по содержанию культур в условиях диктатуры пролетариата в одной стране для слияния их в одну общую социалистическую (и по форме и по содержанию) культуру с одним общим языком, когда пролетариат победит во всем мире и социализм войдет в быт, – в этом именно и состоит диалектичность ленинской постановки вопроса о национальной культуре.
>(Там же, 56 // 12, 369.)
271
Что касается более далекой перспективы национальных культур и национальных языков, то я всегда держался и продолжаю держаться того ленинского взгляда, что в период победы социализма в мировом масштабе, когда социализм окрепнет и войдет в быт, национальные языки неминуемо должны слиться в один общий язык, который, конечно, не будет ни великорусским, ни немецким, а чем-то новым. Об этом я также определенно заявил в своем докладе на XVI съезде.
>(И.В. Сталин. Заключительное слово по докладу на XVI съезде ВКП(б). – Там же, 290 // 13, 4 – 5.)
2. Буржуазное языкознание на службе у националистов и великодержавных шовинистов: панславизм, пангерманизм и панскандинавизм
272
Панславизм из вероисповедания ныне превратился в политическую программу с 800.000 штыков в своем распоряжении. Он оставляет Европе одну альтернативу: покорение ее славянами или разрушение навсегда центра ее наступательной силы – России. Ближайший вопрос, на который мы должны дать ответ, таков: в какой степени Австрия заражена панславизмом, принявшим русскую форму? Из семидесяти миллионов славян, живущих на восток от Богемского леса и Каринтийских Альп, почти пятнадцать миллионов находятся под подчинением Австрии, включая в себе представителей всех почти разновидностей славянского языка.
>(К. Маркс и Ф. Энгельс. Панславизм. – К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., XI, 260. 1924 г. // 11, 202 – 203.)
273
Первая форма панславизма была литературная. Его изобретателями были Добровский, богемец, основатель научной филологии славянских диалектов, и Колар, словакский поэт из венгерских Карпат. У Добровского главную роль играл энтузиазм научного изобретателя, у Колара – политические идеи. И панславизм пока довольствовался элегиями, и главной темой его поэзии были величие прошлого, позор, несчастье и чужеземное притеснение в настоящем. «Есть ли, о Боже, человек на земле, который захотел бы отказать в справедливости славянам?» Мечты о панславистском государстве, диктующем законы Европе, тогда еще не обозначались. Но элегический период скоро исчез, а вместе с ним и крик о простой «справедливости для славян».
Исторические исследования, охватывающие политическое, литературное и лингвистическое развитие славянской расы, сделали в Австрии гигантский успех. Шафарик, Копитар и Миклошевич как лингвисты, Палацкий как историк, стали во главе в сопровождении толпы других большего или ничтожного дарования людей как Ганка, Гай и т.д. Славные страницы богемской и сербской истории рисовались в пламенных красках в контраст к униженному и изломанному настоящему этих национальностей; и подобно тому как в остальной части Германии под покровом «философии» подвергались критике политика и теология, в Австрии, на глазах у Меттерниха, филология была использована панславистами для того, чтобы проповедовать учение о славянском единстве и создать политическую партию, очевидной целью которой являлось изменение положения всех национальностей в Австрии и превращение ее самой в большое славянское государство.
Смешение языков, царящее к востоку от Богемии и Каринтии, действительно достойно удивления. Процесс денационализации славян, граничащих с Германией, медленное, но непрерывное продвижение вперед немцев, вторжение венгерцев, разделившее северных и южных славян компактной массой в семь миллионов финской расы, проникновение турок, татар, валахов внутрь славянских племен вызвали настоящий словесный Вавилон. Язык меняется от деревни к деревне, чуть ли не от одной фермы к другой. Сама Богемия из пяти миллионов населения насчитывает два миллиона немцев рядом с тремя миллионами славян, окруженных кроме того с трех сторон немцами. То же мы видим у австрийско-славянских племен. Передать славянам все первоначально славянские земли и территории, превратить Австрию, за исключением Тироля и Ломбардии, в славянское государство, что являлось целью панславистов, значило бы объявить лишенным всякого значения историческое развитие последнего тысячелетия, отрезать третью часть Германии и превратить всю Венгрию, Вену и Будапешт в славянские города – метод, которому вряд ли могли бы симпатизировать немцы и венгры, владеющие этими округами. К тому же различия между славянскими диалектами так велики, что они за редким исключением друг другу непонятны. Это было комическим образом доказано на Славянском конгрессе в Праге в 1848 г., где после различных и бесполезных попыток найти общий, понятный для всех членов язык, они в заключение вынуждены были говорить на ненавистном для них языке – на немецком.
Мы видим таким образом, что австрийскому панславизму нехватало существенных элементов успеха: масс и единства. Масс нехватало, так как панславистская партия, ограниченная по своему составу одной частью интеллигентных классов, не обладала никаким влиянием на народ и не имела силы одновременно оказывать сопротивление австрийскому правительству и немецкой и венгерской национальностям, которые она хотела ввести в границы. Единства не было потому, что ее принцип единства был чисто идеальным, который при попытке осуществления потерпел крушение благодаря различию в языках.
Пока панславизм был чисто австрийским движением, он не представлял большой опасности, но скоро нашелся необходимый для него центр масс и единства. Национальное движение турецких сербов в начале этого столетия обратило скоро внимание русского правительства на тот факт, что Турцию населяло семь миллионов, язык которых из всех славянских диалектов больше всего походил на русский, чья религия и священный язык – старо- или церковно-славянский – были совершенно те же, что у русских. Среди этих сербов и болгар Россия впервые начала панславистскую агитацию, опирающуюся на положение России, как главы и покровительницы греческой церкви. Как только панславистское движение приобрело некоторую почву в Австрии, Россия скоро расширила разветвления своей агентуры на области своих союзников. Там, где она встречалась с славянами римско-католической религии, религиозная сторона вопроса опускалась, и Россия выступала как центр тяжести славянской расы, как ядро, вокруг которого кристаллизовались обновляющиеся славянские племена, как сильный и единый народ, призванный осуществить великие славянские государства от Эльбы до Китая и от Адриатического моря до Ледовитого океана. Здесь были найдены недостающая масса и единство. Панславизм сразу попал в ловушку. Он произнес свой собственный приговор. Чтобы утвердить заново мнимые национальности, панславизм объявил себя готовым принести в жертву русско-монгольскому варварству восьмисотлетнее фактическое участие в цивилизации. Разве это не являлось естественным результатом движения, начавшегося в союзе с решительной реакцией против хода европейской цивилизации и желавшего поставить запруду мировой истории?
>(Там же, 261 – 264 // 11, 204 – 206.)
274
Чехи и хорваты созвали в Праге общеславянский съезд для подготовления всеобщего славянского союза. Этот съезд и без вмешательства австрийских войск потерпел бы решительное крушение. Отдельные славянские наречия так же различаются между собою, как языки английский, немецкий и шведский, и когда открылись прения, не нашлось общего славянского языка, на котором ораторы могли бы понимать друг друга. Прибегли к французскому, но он оказался одинаково непонятным большинству, и бедные славянские энтузиасты, единственным общим чувством которых была ненависть к немцам, принуждены были, в конце концов, объясняться на ненавистном немецком языке – единственном языке, понятном для всех.
>(К. Маркс и Ф. Энгельс. Революция и контрреволюция в Германии. – Соч., VI, 61 // 8, 57.)
275
Непосредственной целью панславизма является восстановление славянского царства от Рудных и Карпатских гор до Черного, Эгейского и Адриатического морей под владычеством России, – царства, которое помимо немецкого, итальянского, мадьярского, валашского, турецкого, греческого и албанского языков насчитывало бы приблизительно еще дюжину славянских языков и главных диалектов. Все это целое сдерживалось бы вместе не теми элементами, которые до сих пор сдерживали и развивали Австрию, а абстрактными качествами славянства и так называемым славянским языком который общ большинству населения. Но где существует это славянство, как не в голове нескольких идеологов, где «славянский язык», как не в фантазии господ Палацкого, Гая и компании и отчасти в старо-славянском богослужении русской церкви, непонятном ни одному славянину.
>(К. Маркс и Ф. Энгельс. Революционная борьба в Венгрии. – Соч., VII, 227. 1930 г. // 6, 181 – 182.)
276
Богемия и Хорватия (другой из разъединенных членов славянской семьи, где венгерцы играли ту же роль, какую в Богемии играли немцы) были родиной того, что на европейском континенте называется «панславизмом». Ни Богемия, ни Хорватия не были достаточно сильны для самостоятельного национального существования. Обе эти народности, постепенно подрываемые действием исторических причин, неизбежно ведущих к поглощению их более энергичными расами, могли ждать для себя восстановления хоть какой-нибудь независимости только от союза с другими славянскими народами. Было двадцать два миллиона поляков, сорок пять миллионов русских, восемь миллионов сербов и болгар, – почему бы восьмидесяти миллионам славянам не образовать могучей конфедерации и не оттеснить или не истребить вторгшихся в святую славянскую землю турок, венгров, а главное – ненавистных, но необходимых немцев, германцев? И вот в сочинениях нескольких славянских дилетантов исторической науки родилось нелепое, антиисторическое течение, которое ставило себе целью подчинить цивилизованный Запад варварскому Востоку, город – деревне, торговлю, промышленность, образование – первобытному земледелию славянских крепостных. Но за этой смешной теорией стояла ужасная реальность Российской империи, – той империи, которая каждым своим движением, обнаруживала претензию считать всю Европу достоянием славянского племени и, в частности, единственной энергичной части его – русских, – империи, которая двумя такими столицами, как Петербург и Москва, еще не отыскала своего центра тяжести, пока город царя (Константинополь по-русски называется Царьградом), в котором каждый русский крестьянин видит настоящее средоточие своей религии и нации, не станет резиденцией русского императора, – империи, которая в последние полтораста лет не теряла, а с каждой войной все расширяла свою территорию.
>(К. Маркс и Ф. Энгельс. Революция и контрреволюция в Германии. – Соч., VI, 60 – 61. 1930 г. // 8, 56 – 57.)
277
Влияние, которым пользовались некоторые греческие дворянские семейства в качестве толмачей, быстро убывает, с тех пор как турки стали получать образование
