в “более глубоких причинах”, которые надо выяснить и устранить. Но что это за причины? Это, прежде всего, непригодность для нас тактики наступления при наших “сырых генералах”, при слабости “материальной части” наших войск, при неорганизованности солдат.3атемвмешательство “дилетантских” (неопытных) элементов, настаивавших и настоявших в июне на наступлении. Наконец, слишком большая готовность правительства исполнить советы союзников о необходимости наступления, не считаясь с действительным положением на фронте.
Короче: общая “наша” неподготовленность к наступлению, превратившая это наступление в кровавую авантюру.
То есть подтверждается все то, о чем не раз предупреждали большевики и “Правда” и за что их травили все, кому не лень было.
Так говорят теперь те, кто вчера еще обвиняли нас в поражении на фронте.
Мы далеки от того, чтобы успокоиться на стратегических и иных разоблачениях и соображениях “Нового Времени”, считающего теперь нужным “снять с большевиков огульное обвинение в нашем поражении”.
Также далеки от того, чтобы сообщения А. Мерича считать исчерпывающими.
Но мы не можем не отметить, что если министерская газета “Дело Народа” не находит больше возможности молчать о действительных виновниках поражения, если даже (даже!) суворинское “Новое Время”, вчера еще обвинявшее большевиков в поражении, сегодня считает нужным “снять с большевиков” это обвинение, — то это говорит о том, что шила в мешке не утаишь, что слишком сильно бьет в глаза правда о поражении, чтобы можно было о ней молчать, что правда о виновниках поражения, вытаскиваемая на свет самими солдатами, вот-вот хлестнет по лицу самих же обвинителей, что молчать дальше значит накликать на себя беду…
Очевидно, состряпанное врагами революции, вроде господ из “Нового Времени”, и поддержанное “друзьями” революции, вроде господ из “Дела Народа”, обвинение большевиков, как виновников поражения, сорвалось бесповоротно.
Потому, и только потому решились теперь эти господа заговорить о действительных виновниках поражения.
Не правда ли: эти господа очень напоминают тех благоразумных крыс, которые первые покидают корабль, обреченный на гибель…
Какие же отсюда выводы?
Нам говорят о расследовании дела поражения на фронте, причем уверяют, что скоро “тайное станет явным”. Но какая гарантия, что результаты расследования не будут положены под сукно, что расследование будет вестись объективно, что виновные понесут должную кару?
Поэтому наше первое предложение: добиться участия представителей самих солдат в комиссии по расследованию.
Только такое участие может обеспечить действительное раскрытие виновников “спровоцированного отступления”!
Нам говорят о причинах поражения, предлагая не повторять старых “ошибок”. Но какая гарантия, что “ошибки” являются действительными ошибками, а не “заранее обдуманным планом”? Кто может ручаться, что после того, как “спровоцировали” сдачу Тарнополя, не “спровоцируют” еще сдачу Риги и Петрограда для того, чтобы, подорвав престиж революции, утвердить потом на ее развалинах ненавистные старые порядки?
Поэтому наше второе предложение: установить контроль представителей самих же солдат над действиями своих начальников, сменив немедля всех заподозренных.
Только такой контроль может застраховать революцию от преступных провокаций в большом масштабе.
“Пролетарий” № 5, 18 августа 1917 г.
Статья без подписи
О причинах июльского поражения на фронте
Всем памятны злостные наветы на большевизм, огульно обвинявшийся в поражении на фронте. Буржуазная печать и “Дело Народа”, провокаторы из “Биржевки” и “Рабочая Газета”, бывшие холопы царя из “Нового Времени” и “Известия” — все они единогласно призывали гром и молнии на головы большевиков, объявленных виновниками поражения.
Теперь выясняется, что виновников надо искать не среди большевиков, а среди тех, которые пустили в ход “таинственные автомобили”, призывавшие к отступлению и производившие панику среди солдат (см. “Дело Народа”, 16 августа).
Что это за “автомобили”, и где были командиры, допустившие шныряние этих таинственных автомобилей, — об этом молчит, к сожалению, корреспондент “Дела Народа”.
Теперь выясняется, что причину поражения надо искать не в большевизме, а в “более глубоких причинах”, в непригодности для нас тактики наступления, в нашей неподготовленности к наступлению, в “сырости наших генералов” и пр. (см. “Новое Время”, 15 августа).
Пусть читают и перечитывают рабочие и солдаты указанные номера “Дела Народа” и “Нового Времени”, пусть читают и убедятся:
1) до чего правы были большевики, предостерегая от наступления на фронте еще в конце мая (см. №№ “Правды”);
2) до чего преступно вели себя вожди меньшевиков и эсеров, агитировавшие за наступление и провалившие на съезде Советов в начале июня предложение большевиков против наступления;
3) что ответственность за июльское поражение падает, прежде всего, на головы Милюковых и Маклаковых, Шульгиных и Родзянко, “требовавших” от имени Государственной думы “немедленного наступления” на фронте еще в начале июня.
Вот выдержки из упомянутых статей.
1) Выдержки из сообщения Арсения Мерича (“Дело Народа”, 16 августа):
“Отчего? Отчего стряслась эта беда, почти одновременно с двух сторон — у Тарнополя и у Черновиц? Отчего внезапно пал дух в стоявших там полках? Что случилось? В чем причина этой внезапной перемены настроения?
Офицеры, солдаты охотно отвечают. Ответы почти дословно совпадают, и каждый в отдельности резким штрихом дополняет жуткую картину…
Главнейшими застрельщиками паники, отхлынивания с передовых постов фронтовики считают бывших городовых и жандармов.
Действуют ли они организованно?
— Трудно сказать, — отвечает интеллигентный прапорщик на крестьян, партийный, соц. — рев., член местного И.К.С.С. и Р.Д. — Но каждый раз неизменно выяснялось, что сеяли страх, распространяли вздорные сведения о близости, о многочисленности неприятеля и о том, что через час-два на нас выпустят удушливые газы, — только бывшие “фараоны”…Многие из нас так полагают, что бывшие городовые, жандармы — даже не сознательные предатели, а просто “шкурники”, просто трусы. А неуловимые шпионы, провокаторы, особым чутьем находят в них верных людей…
Вот как, по рассказам людей толковых и наблюдательных, происходило позорное отступление наших войск…
Идут ротами, дорога широкая… Между ротами небольшие промежутки…
И вдруг — столбы пыли… Впереди задержка, которую никто объяснить не может… Роты останавливаются, топчутся, переговариваются… Вытягивают головы, чтобы разглядеть, что впереди и что в этих приближающихся столбах пыли… Автомобили летят, гудят, и вот они уже совсем близко, и крики: “назад… назад… австрийцы”. Кто кричит, кто в автомобилях, — не разглядеть, так несутся. Иной раз еле разглядишь — кто в гимнастерке, или какие погоны, иной раз и ничего не разглядеть было… И готово — еще никто не сообразил, где австрийцы, кто предупреждает, а уж прут обратно… Не успели опомниться — второй автомобиль. Опять крики: “Австрийцы!!! Австрийцы!!! Позиции… сданы… Газы. Скорей, скорей… назад… назад…”
Это была паника, захватившая всех, как молниеносная зараза… Измена, разыгранная как по нотам, с изумительной ловкостью, очевидно, по заранее обдуманному, рассчитанному плану… Около двадцати таких автомобилей мы насчитали без номеров… Семь поймали, и, конечно, оказались в них совершенно чужие нашим полкам, посторонние люди… А около восемнадцати так и ускользнули. Роты, ошалев от крика, от того, что пятились назад передние ряды, поворачивались и удирали… Австрийцы вошли в пустой город, вошли в пустое предместье и шли все дальше, глубже к нам, как на воскресную прогулку — им никто не мешал…
К другой группе подходит один, другой прибывший из Тарнополя солдат, двое-трое с университетскими значками. И все добавляют дополняющие картину провоцированного отступления штрихи. Героями отступления были проходимцы, шпионы, предатели… Кто они? На это даст ответ недалекое будущее. Куда делись остальные, которых поймать и выследить до сих пор не удалось? Под каким флагом они работают? Какими лозунгами прикрывают теперь свою преступную работу? Люди, видевшие перед собой ужас тарнопольского отступления, люди фронта верят, что все тайное до сих пор скоро станет явным для всех, и с раскрытием позорной тайны падет также и клеймо позора с действовавшей под Тарнополем армии — жертвы гнуснейшего предательства и обмана”.
2) Выдержки из статьи Борисова “Большевизм и наше поражение” (“Новое Время”, 15 августа):
“Мы хотим снять с большевизма огульное обвинение его в нашем поражении. Мы хотим уяснить действительные причины нашего поражения, так как только тогда мы будем в состоянии избежать повторения нашего несчастья. Для военного искусства нет ничего гибельнее, как то, когда причину военного несчастья ищут не там, где она заключается. Июльское поражение произошло не от одного большевизма, оно явилось следствием причин более сложных, иначе грандиозность поражения указывала бы на огромное, чрезвычайное значение в среде нашей армии идей большевизма, чего, конечно, нет и не может быть. Наверно сами большевики поразились обширным последствиям своей пропаганды. Но беду русской армии можно было бы теперь считать поконченною, если бы все дело заключалось в большевиках. К сожалению, сущность поражения гораздо сложнее: она специалистами военного искусства предусматривалась уже перед началом наступления 18 июня; в “восторженных” объявлениях о “революционных” полках 18 июня, в “красных” знаменах и т. п. сквозила смертельная опасность.
Когда в Ставке были получены оперативные телеграммы о якобы блестящих результатах дня 18 июня, мы, сознавая, что собственно ничего блестящего нет, ибо заняты нами лишь укрепления, которыми враг, при нынешней борьбе, обязан пожертвовать для обеспечения за собой победы, сказали: “большим для нас будет счастьем, если немцы не ответят контрударом”. Но контрудар последовал, и русская армия, как и французская в 1815 году, сразу превратилась в толпу панических людей. Ясно, что катастрофа произошла не от одного большевизма, а от чего-то, лежащего глубоко в организме армии, чего высшее командованиене сумело угадать и понять. Вот эту-то более важную, чем большевизм, причину нашего поражения мы и хотим отметить, насколько это возможно в газетной статье, ибо время не терпит.
Германский “милитаризм” установил военно-научную формулу: “наступление есть сильнейшая форма действий”. Немецкая формула с самого начала войны (грандиозные поражения Самсонова и Ренненкампфа) оказалась непригодна для нас: для сырых генералов и сырых солдат возможна только оборона с обеспеченными флангами. По мере естественной убыли на войне, состав как генералов, офицеров, так и нижних чинов ухудшался, и оборона становилась для нас выгоднейшею формой действия. Если сюда присоединить развитие позиционной войны и недостатки вопиющие в материальной части, то не надо быть большевиком, а надо только понимать природу вещей, чтобы остерегаться “наступления”! Газета “Народное Слово” говорит, что, по словам Б.В. Савинкова, под влиянием большевистской агитации, солдатская масса начала верить, что дезертиры — не изменники родине, а последователи “международного социализма”. Всякий старый офицер, знающий наш солдатский материал лучше, чем его знают “комитеты”, скажет, что думать так, — это слишком низко ставить наш славный и вполне разумный состав нижних чинов. Этот состав обладает полным здравым смыслом; полным и определенным понятием о государстве; вполне сознает, что генерал и офицер — тот же солдат; смеется новшеству замены (бессмысленной) названия нижний чин общим названием солдата, что умалило Это почетное название, ибо теперь самая глубокотыльная швальная команда состоит из “солдат”, и вполне понимает, что “дезертир” есть дезертир, т. е. презренный беглый. И если идея “отказа от наступления”, пропагандируемая большевиками, стала выполняться этим разумным составом
