этот момент пролетариат России застала вторая схватка, славная декабрьская схватка.
Поговорим теперь об этой схватке.
Если о январской схватке мы говорили, что ей недоставало революционного сознания, то о декабрьской схватке мы должны сказать, что теперь такое сознание было налицо. Одиннадцать месяцев революционной бури достаточно открыли глаза борющемуся пролетариату России и лозунги: Долой самодержавие! Да здравствует демократическая республика! — стали лозунгами дня, лозунгами масс. Здесь вы уже не увидели бы ни церковных хоругвей, ни икон и царских портретов, — вместо них развевались красные знамена и красовались портреты Маркса и Энгельса, Здесь вы уже не услышали бы пения псалмов и “боже, царя храни”, — вместо этого раздавались звуки “Марсельезы” и “Варшавянки”, оглушавшие угнетателей.
Следовательно, в отношении революционного сознания декабрьская схватка коренным образом отличалась от январской схватки.
Январской схватке недоставало вооружения, народ шел тогда в бой безоружным. Декабрьская схватка сделала шаг вперед, все бойцы теперь рвались к оружию, с револьверами, ружьями, бомбами, а в иных местах даже с пулеметами в руках. Оружие добыть оружием — вот что стало лозунгом дня. Все искали оружие, все чувствовали необходимость в оружии, печально было только то, что самого оружия было очень мало и лишь незначительное число пролетариев могло выступить вооруженным.
Январское восстание было совершенно разрозненным и неорганизованным, там каждый действовал на авось. Декабрьское восстание и здесь сделало шаг вперед. Петербургский и Московский советы рабочих депутатов и центры “большинства” и “меньшинства”, насколько это было возможно, “приняли меры” к тому, чтобы революционное выступление было одновременным, — они призывали пролетариат России к одновременному наступлению. Во время же январского восстания ничего подобного сделано не было. Но так как этому призыву не предшествовала длительная и упорная партийная работа по подготовке восстания, то призыв остался призывом и выступление фактически оказалось разрозненным, неорганизованным. Налицо было лишь стремление к одновременному и организованному восстанию.
Январским восстанием “руководили” главным образом гапоны. Декабрьское восстание имело в этом отношении то преимущество, что во главе его оказались социал-демократы. Но печально было то, что последние были разбиты на отдельные группы, не представляя из себя единой сплоченной партии, и поэтому не могли действовать согласованно. Еще раз Российская социал-демократическая рабочая партия встретила восстание неподготовленной и раздробленной…
Январская схватка не имела никакого плана, не руководствовалась никакой определенной политикой, перед ней не стояло вопроса: наступление или оборона? Декабрьская схватка имела лишь то преимущество, что она ясно поставила этот вопрос, и то только в ходе борьбы, а не в самом начале ее. Что касается решения этого вопроса, то декабрьское восстание обнаружило такую же слабость, как и январское. Если бы московские революционеры с самого начала придерживались политики наступления, если бы они с самого начала, скажем, напали на Николаевский вокзал и захватили его, то, разумеется, восстание было бы более продолжительным и получило бы более желательное направление. Или, например, если бы латышские революционеры решительно проводили политику наступления и не стали колебаться, — они несомненно раньше всего захватили бы батареи пушек, лишив тем самым всякой опоры администрацию, которая сначала допустила захват городов революционерами, а затем, вновь перейдя в наступление, с помощью пушек отвоевала захваченные местности. То же самое надо сказать о других городах. Недаром Маркс говорил: в восстании побеждает смелость, а до конца смелым может быть только тот, кто держится политики наступления.
Вот чем было вызвано отступление пролетариата в средних числах декабря.
Если крестьянство и войска в своей подавляющей массе не присоединились к декабрьской схватке, если последняя вызвала даже недовольство в некоторых “демократических” кругах, — это произошло потому, что ей недоставало той силы и продолжительности, которые так необходимы для расширения восстания и его победы.
Из сказанного ясно, что должны делать сегодня мы, российские социал-демократы.
Во-первых, наша задача — завершить уже начатое нами дело — создание единой и нераздельной партии. Общероссийские конференции “большинства” и “меньшинства” уже выработали организационные основы объединения. Приняли ленинскую формулировку членства в партии и демократический централизм. Идейные и практические центры уже слились, а слияние местных организаций почти уже закончено. Необходим только объединительный съезд, который формально завершит фактическое объединение и тем самым даст нам единую и нераздельную Российскую социал-демократическую рабочую партию. Наша задача — способствовать этому дорогому для нас делу и тщательно готовить объединительный съезд, который, как известно, должен открыться в ближайшее время.
Во-вторых, наша задача — содействовать партии в организации вооруженного восстания, активно вмешаться в это святое дело и без устали работать для него. Наша задача — умножать красные отряды, обучить и спаять их друг с другом, наша задача — оружием добыть оружие, изучить расположение государственных учреждений, подсчитать силы врага, изучить его сильные и слабые стороны и сообразно с этим выработать план восстания. Наша задача — вести систематическую агитацию в армии и в деревнях, особенно в деревнях, расположенных вблизи городов, за восстание, вооружить надежные элементы этих деревень и т. д. и т. д.
В-третьих, наша задача — отбросить всякие колебания, осудить всякую неопределенность и решительно проводить политику наступления…
Словом, сплоченная партия, организованное партией восстание и политика наступления — вот что нам нужно сегодня для победы восстания.
И эта задача становится тем острее и настоятельнее, чем больше углубляется и усиливается голод в деревне и промышленный кризис в городе.
Кое у кого, оказывается, вкралось сомнение в правильности этой азбучной истины, и они безнадежно говорят: что может сделать партия, будь даже единой, если она не сумеет сплотить вокруг себя пролетариат, а пролетариат-де разгромлена он утратил надежду и ему не до инициативы, спасения-де мы должны ждать теперь от деревни и инициатива должна исходить оттуда и т. д. Нельзя не заметить, что товарищи, рассуждающие подобным образом, глубоко заблуждаются. Пролетариат отнюдь не разгромлен, так как разгром пролетариата означает его смерть, наоборот, он по-прежнему живет и усиливается с каждым днем. Он только отступил для того, чтобы, собравшись с силами, вступить в последнюю схватку с царским правительством.
Когда 4-5 декабря Совет рабочих депутатов Москвы- той самой Москвы, которая фактически руководила декабрьским восстанием, — всенародно объявил: мы временно прекращаем борьбу с целью серьезно подготовиться, чтобы снова поднять знамя восстания, — он выразил заветные думы всего российского пролетариата.
И если некоторые товарищи все-таки отрицают факты, если они уже больше не возлагают надежд на пролетариат и хватаются теперь за сельскую буржуазию, — то спрашивается: с кем мы имеем дело, с социалистами-революционерами или социал-демократами, ибо ни один социал-демократ не станет сомневаться в той истине, что фактическим (а не только идейным) руководителем деревни является городской пролетариат,
Нас уверяли в свое время в том, что самодержавие разгромлено после и октября, но мы и этому не поверили, так как разгром самодержавия означает его смерть, а оно не только не умерло, но и собирало новые силы для нового нападения. Мы говорили, что самодержавие только отступило. Оказалось, что мы были правы…
Нет, товарищи! Российский пролетариат не разгромлен, он только отступил и теперь готовится к новым славным боям. Российский пролетариат не опустит обагренного кровью знамени, он никому не уступит руководства восстанием, он будет единственным достойным вождем русской революции.
7 января 1906 г.
Печатается по тексту брошюры,
изданной Кавказским союзным комитетом РСДРП
Перевод с грузинского
К АГРАРНОМУ ВОПРОСУ
Вы, наверное, помните последнюю статью о “муниципализации” (см. “Элва” № 12). Мы не хотим вдаваться в обсуждение всех тех вопросов, которые затрагивает автор, — это и не интересно и не нужно. Мы хотим коснуться лишь двух главных вопросов: противоречит ли муниципализация уничтожению остатков крепостничества и является ли реакционным раздел земель? Именно так ставит вопрос наш товарищ. Очевидно, муниципализация, раздел земель и подобные вопросы ему кажутся принципиальными вопросами, тогда как партия ставит аграрный вопрос на совершенно другую почву,
Дело в том, что социал-демократия не считает принципиальным вопросом ни национализацию, ни муниципализацию, ни раздел земель, ни против одного из них она принципиально не возражает. Просмотрите “Манифест” Маркса, “Аграрный вопрос” Каутского, “Протоколы второго съезда”, “Аграрный вопрос в России” того же Каутского, и вы увидите, что это именно так. Партия на все эти вопросы смотрит с точки зрения практики и ставит аграрный вопрос на практическую почву: что полнее осуществляет наш принцип — муниципализация, национализация или раздел земель?
Вот на какую почву ставится вопрос партией.
Понятно, что принцип аграрной программы — уничтожение остатков крепостничества и свободное развитие классовой борьбы — остался неизменным, — изменились лишь средства осуществления этого принципа.
Автор именно так и должен был поставить вопрос: что лучше для уничтожения остатков крепостничества и развития борьбы классов — муниципализация или раздел земель? Он же совершенно неожиданно перешагнул в область принципов, практические вопросы выдает за принципиальные и спрашивает нас: “Противоречит ли уничтожению остатков крепостничества и развитию капитализма” так называемая муниципализация? Уничтожению остатков крепостничества и развитию капитализма не противоречат ни национализация, ни раздел земель, но ведь это же не значит, что между ними нет разницы, что сторонник муниципализации должен быть в то же время сторонником и национализации и раздела земель. Ясно, что между ними есть какое-то, практическое различие. Дело именно в этом, и потому-то партия и поставила вопрос на практическую почву. Автор же, как нами выше отмечено, перенес вопрос на совершенно иную почву, спутал друг с другом принцип и средства его осуществления и, таким образом, невольно обошел вопрос, поставленный партией.
Далее, автор уверяет нас, что раздел земель является реакционным, т. е. упрекает нас в том же, что мы неоднократно слышали от социалистов-революционеров.
Когда метафизики-эсеры говорят нам, что раздел земель, с точки зрения марксизма, является реакционным, то нас нисколько не удивляет такой упрек, ибо мы прекрасно знаем, что они смотрят на дело не с точки зрения диалектики, — они не хотят понять, что всему свое время и место, и то, что завтра становится реакционным, сегодня может быть революционным. Но, когда с этим же упреком к нам обращаются диалектики- материалисты, то мы не можем не спросить: чем же тогда отличаются друг от друга диалектики и метафизики? Разумеется, раздел земель был бы реакционным, если бы он был направлен против развития капитализма, но если он направлен против остатков крепостничества, то тогда само собой понятно, что раздел земель — революционное средство, которое социал-демократия должна поддерживать. Против чего направлен сегодня раздел земель: против капитализма иди против остатков крепостничества? Не может быть сомнения, что он направлен против остатков крепостничества. Стало быть, вопрос разрешается сам собой.
Конечно, после того как капитализм достаточно утвердится в деревне, тогда раздел земель станет реакционной мерой, так как он будет направлен против развития капитализма, но тогда и социал-демократия не поддержит его, В
