П. Б. Струве Интеллигенция и национальное лицо
«Инцидент» с г-ном Чириковым признан «исчерпанным» (см. «Нашу Газету» от 8 марта). Сам по себе он мало интересен и будет, вероятно, скоро забыт. Но этот случай показал, что нечто поднялось в умах, проснулось и не успокоится. Это проснувшееся требует, чтобы с ним считались и посчитались.
Это нечто есть национальное лицо.
Есть Российская Империя и есть русский народ.
Русскую «интеллигенцию» упрекают и обвиняют — и пишущий эти сроки принадлежал к самым решительным обвинителям — в том, что в ней слабо развит «государственный» смысл. Это верно вообще, но в одном отношении в русской интеллигенции «государственное» решительно возобладало над «национальным». Не знаменательно ли, что рядом с «Российской Империей», с этим в глазах всех радикально мыслящих официальным, казенным чудовищем-Левиафаном, есть тоже «российская» — социал-демократическая рабочая партия. Не русская, а именно «российская». Ни один русский иначе, как слегка иронически, не скажет про себя, что он, «российский» человек, а целая и притом наирадикальнейшая партия применила к себе это официальное, ультра-«государственное», ультра-«имперское» обозначение. Это что-нибудь да значит. Это значит: она хочет быть безразлична, бесцветна, бескровна в национальном отношении.
Вот чего — во имя государственности! — захотела русская интеллигенция.
Я не буду ставить здесь проблемы национального государства. Меня сейчас интересует не эта сложная и громадная проблема.
Для меня важно сейчас подчеркнуть, что — ради идеала человечной, справедливой и разумной государственности — русская интеллигенция обесцвечивает себя в «российскую». Этот космополитизм очень «государственен», ибо «инородцев» нельзя ни физически истребить, ни упразднить, как таковых, т.е. нельзя сделать «русскими», а можно лишь восприять в единое «российское» лоно и в нем упокоить. Но позвольте мне, убежденному стороннику «государственности», восстать против обнаруживающейся в этом случае чрезмерности культа государственного начала. Позвольте мне сказать, что так же, как не следует заниматься «обрусением» тех, кто не желает «русеть», так же точно нам самим не следует себя «обрусивать». Прошу прощения за это варварское слово, но его нужно было выдумать, ибо на самом деле интеллигенция давно «обрусивает» себя, т.е. занимается тем, что — во имя своего государственного идеала — безнужно и бесплодно прикрывает свое национальное лицо.
Безнужно и бесплодно, ибо его нельзя прикрыть.
Когда-то думали, что национальность есть раса, т.е. цвет кожи, ширина носа («носовой указатель») и т.п. Но национальность есть нечто гораздо более несомненное и в то же время тонкое. Это духовные притяжения и отталкивания, и, для того чтобы осознать их, не нужно прибегать ни к антропометрическим приборам, ни к генеалогическим разысканиям. Они живут и трепещут в душе.
Можно и нужно бороться против того, что в холодные и бесстрастные веления закона, которые должны быть основаны на государственном начале правового равенства, вторгаются и их суровый строй нарушают эти притяжения и отталкивания.
Это само собой понятно.
Но «государственная» справедливость не требует от нас «национального» безразличия. Притяжения и отталкивания принадлежат нам, они наше собственное достояние, в котором мы вольны, мы все, в ком есть органическое чувство национальности, какова бы она ни была. И я не вижу ни малейших оснований для того, чтобы отказываться от этого достояния, в угоду кому-либо и чему-либо. Даже в угоду государственному началу.
Необходимо размежевать эти две области: область правовую и государственную, с одной стороны, и, с другой стороны, ту область, в которой правомерно действуют национальные притяжения и отталкивания. Специально в еврейском вопросе это и очень легко, и очень трудно. Очень легко, потому что еврейский вопрос формально есть вопрос правовой, вопрос простой государственной справедливости. Очень трудно, потому что сила отталкивания от еврейства в самых различных слоях русского населения фактически очень велика, и нужна большая моральная и логическая ясность для того, чтобы, несмотря на это отталкивание, бесповоротно решить правовой вопрос. Но трудность не только в этом. При всей силе отталкивания от еврейства широких слоев русского населения — из всех «инородцев» евреи всех нам ближе, всего теснее с нами связаны.
Это культурно-исторический парадокс, но это так. Русская интеллигенция всегда считала евреев своими, русскими и — не случайно, недаром, не по «недоразумению». Сознательная инициатива отталкивания от русской культуры, утверждения еврейской «национальной» особенности принадлежит не русской интеллигенции, а тому еврейскому движению, которое известно под названием сионизма. Пусть оно порождено юридическим положением евреев в России, но это факт. Я не сочувствую нисколько сионизму, но я понимаю, что проблема «еврейской» национальности существует, что она есть, пожалуй, в настоящее время даже растущая проблема. А в то же время нет в России других «инородцев», которые играли бы в русской культуре такую роль, какую играют евреи. И еще другая трудность: они играют ее, оставаясь евреями. Неоспорима рольнемцев в русской культуре и, в особенности, в русской науке. Но немцы, оплодотворяя русскую культуру, без остатка растворялись и растворяются в ней, не индивидуально, а именно в культурном смысле. Не то евреи, если в самом деле есть еврейская «национальность», как утверждают сионисты. Допустим, что Брюллов был великим живописцем (в чем я сомневаюсь). Можно спорить о том, какая национальность, немецкая или русская, вправе претендовать на эту честь, но совсем не тот смысл имеет вопрос, был ли Левитан русским или еврейским живописцем. Если бы я даже был «антисемитом» и если бы конгресс сионистов соборно и официально провозгласил его еврейским художником, я бы продолжал твердить: а все-таки Левитан был русский (не «российский»!) художник. И хотя я вовсе не антисемит, я скажу: Левитана я люблю именно за то, что он русский художник. Может быть, есть великие еврейские художники, но они в моей душе не шевелят и не могут шевелить ничего такого, что в пей поднимает Левитан.
Эти чувства, национальные русские чувства, которые связывают меня с Левитаном и могут меня отталкивать от г-на Шолома Аша (с произведениями которого я, впрочем, совершенно незнаком и который есть для меня одно лишь «имя»), не имеют ничего общего с вопросами о черте оседлости и о проценте еврейских студентов. И это нужно понять.
Я и всякий другой русский, мы имеем право на эти чувства, право на наше национальное лицо.
Чем яснее это будет понято и нами, русскими, и представителями нерусских национальностей, тем меньше в будущем предстоит недоразумений. Решение национальных вопросов может быть основано лишь на моральных и политических принципах и не должно зависеть от чувств.
В тяжелых испытаниях последних лет вырастает наше национальное русское чувство, оно преобразилось, усложнилось и утончилось, но в то же время возмужало и окрепло. Не пристало нам хитрить с ним и прятать наше лицо.
