П. Струве Размышления: мой ответ на газетную травлю

Когда поднялась газетная полемика по вопросу о «национальном лице»1, мне казалось, что достигнут предел в смысле необъективности, злобности и несправедливости. Увы, я ошибся. Нашлись люди, сумевшие при помощи разных средств перейти и за этот предел. Это показала мне газетная травля по поводу моего ответа архиепископу Антонию. Всякий новый образчик этой травли вначале возмущает меня, но это чувство сменяется затем изумлением и тревогой. Тут есть нечто прямо болезненное и даже уродливое. Настолько уродливое, что чувства возмущения и обиды, вообще субъективная реакция на подобного рода «полемику» уступает место совершенно иному отношению.

Мой ответ архиепископу Антонию заключался в указании на печальное положение церкви как пленницы и орудия «политики». «Полемика» заинтересовалась не этой мыслью, а тем, как я отнесся к автору «Открытого письма авторам «Вех»». Но вместо того, чтобы указать, что я не то и не так ответил архиепископу, она стала утверждать, что я бросился в объятия архиепископа, и стала, меняя тон трагический на тон гаерский, обрабатывать эту тему. Т. е. вместо того, чтобы взять из моего ответа его мысль и обратить ее против того строя политических и церковных идей, выразителем которого является архиеп<ископ> Антоний, мои оппоненты стали, утаивая основную черту нашего обмена мнений, наперерыв стараться дискредитировать меня лично.

Дело совершенно нелепое и ненужное со всякой точки зрения, кроме личной травли. Самое резкое разногласие со мной уполномочивало их только на то, чтобы упрекнуть меня в мягкости тона и в отсутствии конкретных примеров, подтверждающих мою основную мысль. Я полагал и полагаю до сих пор, что моей задачей не было «обрушиться» лично на арх<иепископа> Антония как деятеля церковно-политической реакции и «отчитать» или «разнести» его за возмутительную пропагандистскую деятельность Почаевской лавры, за покровительство иеромонаху Илиодору и его изуверской проповеди и т. п., и т. п. Сегодня одно, завтра другое, меня интересовали не отдельные факты, а общий смысл того положения, в которое церковно-политическая реакция и общая связь церкви с эксплуатирующей властью ставит самое церковь и ее «верных». Меня упрекают в том, что я слишком примирительно отнесся к автору «Открытого письма». Но я сознательно устранил из своей полемики всякую тень нетерпимого отношения к личности своего собеседника. Всякое иное отношение, всякий иной тон превратил бы наш обмен мнений в полемическое состязание, в бой на глазах у читателей. Я слишком глубоко чувствовал весь ужас положения, для того чтобы я мог «воспользоваться» «Открытым письмом» архиепископа Антония как «поводом» к «нападению». Мой тон вышел из вполне сознательного отношения, но вовсе не из расчета и не из «тактики». Нетерпимость к злу не есть нетерпимость к людям: смешивая одно с другим, неизбежно придешь к признанию того, что ради истребления нетерпимого зла можно и должно истреблять людей, являющихся носителями этого зла. Этот путь логически ведет к оправданию смертной казни. Моральное истребление противников ничем принципиально не отличается от физического.

Чем же, кроме терпимого отношения к личности политического противника, я прегрешил? спрашиваю я авторов поносительных статей против меня. Такое отношение внушается мне, повторяю, не «тактикой» и «расчетом», а всем моим мировоззрением. И всего больше огорчило меня то, что авторы статей против меня оказались настолько не способны понять это мировоззрение, что в отсутствии нетерпимости к человеку они усмотрели терпимость к злу, измену убеждениям, чуть ли не хамское приспособление. И эти обвинения пошли теперь гулять по свету. Я делаю сейчас наиболее выгодное для моих оппонентов предположение, что они меня не поняли. Но и такое непонимание в высшей степени характерно для той духовной атмосферы, в которой мы живем, где людям понятны злоба и хамство, но непонятна принципиальная терпимость к людям.

Я знаю, что разного рода поносительным статьям против меня обеспечен гораздо больший публицистический успех, чем тому, что я пишу в настоящий момент. Но пишу я это вовсе не ради полемического состязания. Конкурировать с теми лицами, которые прочили меня в редакторы «Известий Почаевской лавры», в силе полемических приемов я не могу, да и не желаю. Я не чувствую также ни малейшей потребности в самозащите и самооправдании. Мне важно спокойно установить то, что есть. Я глубоко убежден, что есть люди, которые, прочитав написанное, задумаются над смыслом отмечаемого мною явления глубокого отравления всей нашей общественности духом злобы, и те люди, которые над этим задумаются, обладают я в этом твердо уверен гораздо менее короткой памятью, чем те читатели, которые упиваются личными пасквилями. Вся эта газетная травля против меня, пожалуй, даже полезна как чрезвычайно резкое, прямо уродливое обнаружение некоторого общего и глубокого зла. Сказать это мой публицистический долг. Так и только так я считаю себя обязанным ответить на тот дождь обвинений, поношений, заподозриваний, который обрушился на меня за мой ответ архиепископу Антонию.