значение соглашения с Англией, состоявшегося в новейшее время и связанного с именем А. П. Извольского, в том и заключается, что оно, несмотря на свою кажущуюся новизну, по существу является началом возвращения нашей внешней политике домой, в область, указываемую ей русской природой, и русской историей. С традициями, которые потеряли жизненные корни, необходимо рвать смело, не останавливаясь ни перед чем. Но традиции, которые держатся сильными, здоровыми корнями, следует поддерживать. К таким живым традициям относится вековое стремление русского племени и русского государства к Черному морю и омываемым им областям. Донецкий уголь, о котором Петр Великий сказал: «сей минерал, если не нам, то нашим потомкам весьма полезен будет»,- такой фундамент этому стремлению, который значит больше самых блестящих военных подвигов. Без всякого преувеличения можно сказать, что только на этом черном «минерале» можно основать Великую Россию.
Из такого понимания проблемы русского могущества вытекают важные выводы, имеющие огромное значение для освещения некоторых основных вопросов текущей русской политики. Это относится как к вопросам внутриполитическим, в том числе так называемым «национальным», а в сущности «племенным», так и к вопросам внешнеполитическим с вытекающими из них проблемами военно-морскими. Вся область этих вопросов освещается совершенно новым светом, если ее рассматривать под углом зрения Великой России. Этот угол зрения позволяет видеть лучше и дальше, чем обычные позиции враждующих направлений и партий.
Сперва — о политике общества, а потом — о политике власти.
Политика общества определяется тем духом, который общество вносит в свое отношение к государству. В другом месте я покажу, как в связи с разными влияниями в русском обществе развивался и разливался враждебный государству дух. Дело тут вовсе не в революции и «революционности» в полицейском смысле. Может быть революция во имя государства и в его духе; таким революционером-государственником был Оливер Кромвель, самый мощный творец английского государственного могущества. Враждебный государству дух сказывается в непонимании того, что государство есть «организм», который во имя культуры подчиняет народную жизнь началу дисциплины, основному условию государственной мощи. Дух государственной дисциплины был чужд русской революции. Как носители власти до сих пор смешивают у нас себя с государством, так большинство тех, кто боролся и борется с ними, смешивали и смешивают государство с носителями власти. С двух сторон, из двух, по-видимому, противоположных исходных точек, пришли к одному и тому же противогосударственному выводу.
Это обнаружилось в «забастовочной» тактике, усвоенной русской революцией в борьбе с самодержавно-бюрократическим правительством. Основываясь на успехе, который имела стихийная «забастовка», повлекшая за собой Манифест 17 октября, стали паралич хозяйственной жизни упражнять как тактический прием. Что означала эта «тактика»? Что средством в борьбе с «правительством» может быть разрушение народного хозяйства. Известный манифест Совета рабочих депутатов и примкнувших к нему организаций призывал прямо к разрушению государственного хозяйства.
Теперь должно быть ясно, что эти действия и лозунги не были «тактическими ошибками», «нерассчитанной» пробой сил и т.п. Они были внушены духом, враждебным государству как таковому, потому что они подрывали не правительство, а ради подрыва правительства разрушали хозяйственную основу государства и тем самым государственную мощь.
Эти действия и лозунги были внушены духом, враждебным культуре, ибо они подрывали самую основу культуры — дисциплину труда. Если можно в двух словах определить ту болезнь, которою поражен наш народный организм, то ее следует назвать исчезновением или ослаблением дисциплины труда. В бесчисленных и многообразных явлениях жизни обнаруживается эта болезнь.
Политика общества и должна начать с того, чтобы на всех пунктах национальной жизни противогосударственному духу, не признающему государственной мощи и с нею не считающемуся, и противокультурному духу, отрицающему дисциплину труда, противопоставить новое политическое и культурное сознание. Идеал государственной мощи и идея дисциплины народного труда — вместе с идеей права и прав — должны образовать железный инвентарь этого нового политического и культурного сознания русского человека.
Характеризуемая таким образом правильная политика общества есть проблема не тактическая, а идейная и воспитательная, на чем я уже настаивал в своей статье «Тактика или идеи?» {Русская Мысль, 1907 г., август.}. Великая Россия для своего создания требует от всего народа и прежде всего от его образованных классов признания идеала государственной мощи и начала дисциплины труда. Ибо созидать Великую Россию — значит созидать государственное могущество на основе мощи хозяйственной.
Политика власти начертана ясно идеалом Великой России. То состояние, в котором находится в настоящее время Россия, есть — приходится это признать с величайшей горечью — состояние открытой вражды между властью и наиболее культурными элементами общества. До событий революции власть могла ссылаться — хотя и фиктивно — на сочувствие к ней молчальника-народа. После всего, что произошло, после первой и второй Думы, подобная ссылка невозможна. Разрыв власти с наиболее культурными элементами общества есть в то же время разрыв с народом. Такое положение вещей в стране глубоко ненормально; в сущности, оно есть тот червь, который всего сильнее подтачивает нашу государственную мощь. Неудивительно, что политика, которая упорно закрывает глаза на эту основную язву нашей государственности, вынуждена давать лозунг: «будем вести себя смирно». Государство, которое разъедаемо такой болезнью, может сказать еще больше: «будем умирать». Но государство сильного, растущего, хотя бы больного народа не может умереть. Оно должно жить.
Положение осложняется еще разноплеменностью населения, составляющего наше государство. С одной стороны, если бы население России было одноплеменным, чисто русским, существование власти, находящейся в открытом разрыве с народом, вряд ли было бы возможно. С другой стороны, наших «инородцев» принято упрекать в том, что они заводчики революции. Объективно-психологически следует признать, наоборот, что вся наша реакция держится на существовании в России «инородцев» и им питается. «Инородцы» — последний психологический ресурс реакции.
Из вопросов «инородческих» два самых важных — «еврейский» и «польский». Рассмотрим их с точки зрения проблемы русского могущества.
По отношению к вопросу «еврейскому» власть держится «политики страуса». Она не признает предмета, которого не желает видеть. Центр тяжести политического решения еврейского вопроса заключается в упразднении так называемой черты оседлости. С точки зрения проблемы русского могущества, «еврейский вопрос» вовсе не так несуществен, как принято думать в наших soit-disant консервативных кругах, пропитанных «нововременством». Если верно, что проблема Великой России сводится к нашему хозяйственному «расширению» в бассейне Черного моря, то для осуществления этой задачи и вообще для хозяйственного подъема России евреи представляют элемент весьма ценный. В том экономическом завоевании Ближнего Востока, без которого не может быть создано Великой России, преданные русской государственности и привязанные к русской культуре евреи прямо незаменимы в качестве пионеров и посредников {Любопытно, что это недавно доказывалось в весьма обстоятельной статье официального Вестника Финансов. См. статью «Ближневосточные рынки» в No 45 в 1907 г.}. Таким образом, нам, ради Великой России, нужно создавать таких евреев и широко ими пользоваться. Очевидно, что единственным способом дли этого является последовательное и лояльное осуществление «эмансипации» евреев. По существу, среди всех «инородцев» России — несмотря на все антисемитические вопли — нет элемента, который мог бы быть легче, чем евреи, поставлен на службу русской государственности и ассимилирован с русской культурой.
С другой стороны, нельзя закрывать себе глаза на то, что такая реформа, как «эмансипация» евреев, может совершиться с не меньшим психологическим трением в атмосфере общего хозяйственного подъема страны. Нужно, чтобы создался в стране такой экономический простор, при котором все чувствовали бы, что им находится место «на пиру жизни». Разрешение «еврейского вопроса» таким образом неразрывно связано с экономической стороной проблемы Великой России: «эмансипация» евреев психологически предполагает хозяйственное возрождение России, а с другой стороны явится одним из орудий создания хозяйственной мощи страны.
«Польский вопрос», с той точки зрения, с которой мы разбираем здесь вообще вопросы русской государственности, является вопросом политическим или международно-политическим par excellence. Чтобы там ни говорили, в хозяйственном отношении Царство Польское нуждается в Россия, а не наоборот. Русским экономически почти нечего делать в Польше. Россия же для Польши ее единственный рынок.
Принадлежность Царства Польского к России есть для последней чистейший вопрос политического могущества. Всякое государство до последних сил стремится удержать свой «состав», хотя бы принудительных хозяйственных мотивов для этого не было. Для Россия, с этой точки зрения, необходимо сохранить в «составе» Империи Царство Польское. А раз оно должно быть сохранено в составе Империи, то необходимо, чтобы население его было довольно своей судьбой и дорожило связью с Россией, было морально в ней прикреплено. Это было бы важно во всяком случае для «внутреннего» спокойствия этой части Империи. Но эта сторона дела, с точки зрения проблемы могущества, отступает даже на задний план перед значением, принадлежащим польскому вопросу в виду того международного «положения», в которое, волею истории, вдвинута Россия.
Существует в широкой публике мнение, что на Царство Польское может посягнуть в удобный момент Германия. Это недоразумение, основанное на полном незнакомстве с политическими отношениями Германия. Германии не нужно ни пяди земли, населенной польским народом. Для Германии было бы безумием ввести в свой немецкий государственный состав новые миллионы поляков — и без того Пруссия не может переварить Познани. Германия, с ее историческими традициями, не может превратиться в государство с сильным инородческим элементом. Более того, она не может превратиться в государство с преобладающим католическим населением. Вот почему Германия не может (и не желает) поглотить немецкие земли Австрии. Такое поглощение изменит соотношение культурных сил, даст католикам решающую силу в Германии.
Польская политика Пруссии, с точки зрения международного положения Германии, представляет грубейшую ошибку, на что неоднократно указывал Ганс Дельбрюк в своих Preussische JahrbЭcher. Эта ошибка проходит Германии даром только потому, что русское правительство ведет политику, с точки зрения государственной мощи и государственной безопасности России, еще более ошибочную. Пруссия стремится — per fas et nefas — германизовать Познань; идея руссификации Польши в том смысле, в каком немцы германизуют (или, вернее, стремятся германизовать) свои польские области, совершенно несбыточная утопия. Денационализация русской Польши недоступна ни русскому народу, ни русскому государству. Между русскими и поляками на территории Царства Польского никакой культурной или национальной борьбы быть не может: русский элемент в Царстве представлен только чиновниками и войсками.
Обладание Царством Польским есть для России вопрос не национального самосохранения, а политического могущества.
Польская политика России, с этой точки зрения, должна быть совершенно ясна. Опираясь на
