Яша у рояля, совсем закинув голову, зажмурясь, положил пальцы на клавиши. Мамонт сказал:
- Не на деньги… Плевал я на ваши деньги…
- Все равно не хотим, не подыгрывайся. Мамонт.
- Я хочу играть на выстрел…
После этого с минуту все молчали. Герой с обострившимся носом провел ладонью по лбу и волосам, поднялся, стал застегивать жилетку.
- Я играю на выстрел.
Комик молча схватил его, навалился восемью пудами, усадил на место.
- Я ставлю мою жизнь, — закричал герой, — у подлеца Мамонта крапленые карты… Наплевать, пусть мечет. Пустите меня…
Но он уж обессилел. Резонер с расширяющимся книзу лицом сказал мягко:
- Ну вот, и вина нет ни капли. Мамонт, это же свинство, голубчик…
Тогда Мамонт Дальский бросил на телефонный столик колоду карт и большой автоматический пистолет. Чеканно-крупное лицо его побледнело от бешенства.
- Отсюда никто не уйдет, — произнес он по буквам. — Мы будем играть, как я хочу… Эти карты не крапленые.
Он сильно потянул воздух широкими ноздрями, нижняя губа его выпятилась; Все поняли, что настала опасная минута. Он оглянул лица сидящих за столом. Яша у рояля одним пальцем заиграл чижика. Вдруг черные брови у Мамонта поднялись, в непроглядных глазах мелькнуло изумление. Он увидал Дашу. У нее поспешно стало холодеть сердце под этим взглядом. Не шатаясь, он подошел к ней, взял кончики ее пальцев и поднес к запекшимся губам, но не поцеловал, только коснулся:
- Говорите — нет вина… Вино будет…
Он позвонил, продолжая глядеть на Дашу. Вошел татарин-лакей. Развел руками: ни одной бутылки, все выпито, погреб заперт, управляющий ушел. Тогда Мамонт сказал:
- Ступай. — И пошел, как под взглядом тысячи зрителей к телефону. Вызвал номер. «Да… Я… Дальский… Послать наряд. «Метрополь»… Я здесь… Экстренно… Да… Четырех довольно…»
Он медленно положил трубку, прислонился во весь рост к стене и сложил на груди руки. Прошло не больше пятнадцати минут. Яша у рояля тихо наигрывал Скрябина. Закружилась голова от этих знакомых звуков, летевших из прошлого. Время исчезло. Серебряная парча на груди Даши поднималась и опускалась, кровь приливала к ушам. Жиров что-то шептал, она не слушала.
Она была взволнована, чувствовала счастье освобождения, легкость юности. Казалось ей — она летела, как оторвавшийся от детской колясочки воздушный шар — все выше, все головокружительней…
Премьер погладил ее голую руку, пробархатил отечески:
- Не смотрите так нежно на него, моя голубка, ослепнут глазки… В Мамонте, несомненно, что-то сатанинское…
Тогда неожиданно раскинулись половинки входной двери, и за ширмами появились четыре головы в кепках, четыре в кожаных рукавах руки, сжимавшие ручные гранаты. Четыре анархиста крикнули угрожающе:
- Ни с места! Руки вверх!
- «Отставить, рее в порядке, — спокойно пробасил Дальский. — Спасибо, товарищи. — Он подошел к ним и, перегнувшись через ширмы, что-то стал объяснять вполголоса. Они кивнули кепками и ушли. Через минуту послышались отдельные голоса, заглушенный крик. Глухой удар взрыва слегка потряс стены. Мамонт сказал:
- Щенки не могут без эффектов. — Он позвонил. Мгновенно вскочил в кабинет бледный лакей, зубы у него стучали. — Убери все, поставить чистое для вина! — приказал Мамонт. — Яшка, перестань мучить мои нервы, играй бравурное.
Действительно, не успели накрыть чистую скатерть, как анархисты снова появились со множеством бутылок. Положив на ковер коньяки, виски, ликеры, шампанское, они так же молча скрылись. За столом раздались восклицания изумления и восторга. Мамонт объяснил:
- Я приказал произвести в номерах выемку только пятидесяти процентов спиртного. Половина оставлена владельцам. Ваша совесть может быть покойна, все в порядке.
Яша у рояля грянул туш. Полетели шампанские пробки. Мамонт сел рядом с Дашей. Освещенное настольной лампой, его лицо казалось еще более скульптурно-значительным. Он спросил:
- Сегодня в «Люксе» я вас видел, вы спали… Кто вы такая?
Смеясь от головокружения, она ответила:
- Никто… Воздушный шарик…
Он положил ей большую горячую руку на голое плечо, стал глядеть в глаза. Даше было хоть бы что, — только тепло прохладному плечу под тяжестью руки. Она подняла за тоненькую ножку бокал с шампанским и выпила до дна.
- Ничья? — спросил он.
- Ничья.
Тогда Мамонт с трагическим напевом заговорил над Дашиным ухом:
- Живи, дитя мое, живи всеми силами души… Твое счастье, что ты встретила меня… Не бойся, я не обезображу любовью твою юность… Свободные не любят и не требуют любви… Отелло — это средневековый костер, инквизиция, дьявольская гримаса… Ромео и Юлия… О, я знаю, — ты тайно вздыхаешь по ним… Это старый хлам… Мы ломаем сверху донизу все… Мы сожжем все книги, разрушим музеи… Нужно, чтобы человек забыл тысячелетия… Свобода в одном: священная анархия… Великий фейерверк страстей… Нет! Любви, покоя не жди, красавица… Я освобожу тебя… Я разорву на тебе цепи невинности… Я дам тебе все, что ты придумаешь между двумя объятиями… Проси… Сейчас проси… Быть может, завтра будет поздно.
Сквозь этот бред слов Даша всей кожей чувствовала рядом с собой тяжелую закипающую страсть. Ее охватил ужас, как во сне, когда не в силах пошевелиться, а из тьмы сновидения надвигаются раскаленные глаза чудовища. Опрокинет, сомнет, растопчет… Еще страшнее было то, что в ней самой навстречу поднимались незнакомые, жгучие, душащие желания… Ощущала всю себя женщиной… Должно быть, она была так взволнована и хороша в эту минуту, что премьер потянулся к ней, чокаясь, и проговорил с завистью:
- Мамонт, ты мучаешь ребенка…
Как от выстрела в упор, Дальский вскочил, ударил по столу, подпрыгнули, повалились бокалы.
- Застрелю! Коснись этой женщины!
Он устремился к телефонному столику, где лежал револьвер. Роняя стулья, вскочили все сидевшие за столом. Яша кинулся под рояль. Тогда, сама не понимая как, Даша повисла у Мамонта на руке, сжимавшей револьвер. Она молила глазами. Он схватил ниже лопаток ее хрупкую спину, приподнял и прижался ко рту, касаясь зубами зубов. Даша застонала. В это время зазвонил телефон. Мамонт опустил Дашу в кресло (она закрыла глаза рукой), сорвал телефонную трубку:
- Да… Что нужно? Я занят… Ага… Где? На Мясницкой. Бриллианты? Стоящие? Через десять минут я буду…
Он сунул револьвер в задний карман, подошел к Даше, взял в руки ее лицо, несколько раз жадно поцеловал и вышел, сделав прощальный жест рукой, как римлянин.
Остаток ночи Даша провела в «Люксе». Заснула как мертвая, не сняв платья из серебряной парчи. (Жиров из страха перед Мамонтом спал в ванной.) Затем до середины дня сидела у окна пригорюнясь. С Жировым не разговаривала, на вопросы не отвечала. Около четырех часов ушла и до пяти ждала на Пречистенском бульваре на площадке, где под носатым Гоголем тихо возились худенькие дети — делали из пыли и песка пирожки и калачики.
На Даше снова было старенькое платье и домодельная шапочка. Солнце грело в спину, солнце стояло над бедной жизнью. У детей были маленькие, от голода старенькие личики. Кругом — тишина и пустота. Ни стука колес, ни громких голосов. Все колеса укатились на войну, а прохожие помалкивали. Гоголь в гранитном кресле сутулился под тяжестью шинели, загаженной воробьями. Не замечая Даши, прошли двое с бородами: один глядел в землю, другой на деревья. Долетел обрывок разговора:
- Полный разгром… Ужасно… Что теперь делать?
- Однако Самара взята, Уфа взята…
- Ничему теперь не верю… Этой зимы не переживем…
- Однако Деникин расправляется на Дону…
- Не верю, ничто не спасет… Погиб Вавилон, погиб Рим, и мы погибнем…
- Однако Савинков не арестован. Чернов не арестован…
- Ерунда все это… Да, была Россия, да вся вышла…
Та же, что и вчера, прошла седая дама, робко показала из-под шали собрание сочинений Розанова. Даша отвернулась. К ее скамейке бочком подходил молодой человек с булавкой-черепом. Осмотревшись, поправил пенсне, подсел к Даше:
- Ночь провели в «Метрополе»?
Даша опустила голову, одними губами ответила: да.
- Отлично. Я вам устроил комнату. Вечером переедете. Жирову ни полслова. Теперь — о деле: вы знаете в лицо Ленина?
- Нет.
Он вынул несколько фотографических карточек и сунул их в Дашину сумочку. Посидел, захватывая и покусывая волоски бородки. Взял Дашины руки, безжизненно лежавшие на коленях, встряхнул.
- Дело обстоит так… Большевизм — это Ленин. Вы понимаете? Мы можем разгромить Красную Армию, но, покуда в Кремле сидит Ленин, — победы нет. Понятно? Этот теоретик, эта волевая сила — величайшая опасность для всего мира, не только для нас… Подумайте и ответьте мне твердо: согласны вы или нет…
- Убить? — глядя на голопузого, переваливающегося на кривых ножках ребенка, спросила Даша. Молодой человек передернулся, поглядел направо, прищурился на детей и опять укусил волоски бородки.
- Никто об этом не говорит… Если вы думаете, то — не кричите вслух… Вы взяты нами в организацию… Разве вы не поняли, о чем говорил Савинков?
- Он со мной не говорил… (Молодой человек усмехнулся.) Ах, значит, тот, с платком, и был…
- Тише… С вами говорил Борис Викторович… Вам оказано страшное доверие… Нам нужны свежие люди. Были большие аресты. Вам известно, конечно: план мобилизации в Казани провален… Работа центра переносится в другое место… Но здесь мы оставляем организацию… Ваша задача — следить за выступлениями Ленина, посещать митинги, бывать на заводах… Работать вы будете не одна… Вас будут извещать о его поездках из Кремля и предполагаемых выступлениях… Если завяжете знакомства с коммунистами, проситесь в партию — это будет самое лучшее. Следите за газетами и читайте литературу… Дальнейшие инструкции получите завтра утром, здесь же…
Затем он дал ей адрес явки, пароль и передал ключ от комнаты. Он ушел в направлении Арбатских ворот. Даша вынула из сумки фотографию и долго рассматривала ее. Когда, вместо этого лица, она стала видеть другое, выплывавшее из-за малиновых портьер минувшей ночи, — она резко захлопнула сумочку и тоже ушла, нахмуренная, с поджатыми губами. Маленький мальчик на кривых ножках засеменил было за ней, но шлепнулся на песок дряблым тельцем и горько заплакал.
Дашина комната оказалась на Сивцевом Вражке, в ветхом особнячке, во дворе. Видимо, дом был покинут. Даша едва достучалась на черном ходу: ее встретила грязная низенькая старуха с вывороченными веками, с виду прижившаяся при доме нянька Она долго ничего не понимала. Впустив наконец и проводив Дашу до ее комнаты, принялась непонятно рассказывать:
- Разлетелись ясны соколы — и Юрий Юрич, и Михаил Юрич, и Василий Юрич, а Васеньке на Фоминой только шестнадцатый годок пошел… Уж стала их за упокой души поминать…
Даша отказалась от чая, разделась, влезла под ватное одеяло и в темноте заплакала в три ручья, зажимая рот подушкой.
Наутро, у памятника Гоголя, она получила инструкции и приказ — завтра быть на
