20 [копеек], и собрали 18 р[ублей]. Я сказал, что надо отдать бедным. Очень хорошо. Может быть, так надо. — Мои все ухом не повели. Точно моя жизнь на счет их. Чем я живее, тем они мертвее. Илья как будто прислушивается. Хоть бы один человек в семье воскрес! Ал[ександр] Петр[ович] стал рассказывать. Они обедают в кухне, пришел нищий. Говорит, вши заели. Лиза не верит. Лукьян встал и дал рубаху. Ал[ександр] Петр[ович] заплакал, говоря это. Вот и чудо! Живу в семье, и ближе всех мне золоторотец Ал[ександр] Петр[ович] и Лукьян кучер. — Пошел к Усову за книгой. Ключ к Усову: тщеславие и большой, здоровый ум. Он похож на Тургенева. Менее24 изящен, но гораздо умнее.25 Оттуда к Лазареву. Добрый, нежный старичок. Очень любовен. Был рад мне. — Дома всё то же — ничего. Пошел к Сереже, — Кост[енька], Машинька. Элен. Оттуда странствие по необыкновенному дождю. Читал о Кравкове в Ист[орическом] вестн[ике]. Важно.

[9/21 мая.] Ночью страшная боль живота. Прикинул, как умирать. Показалось не радостно, но не страшно. Почитал Ист[орический] вестник и пошел к Усову, снес книжки к Юргенс и к Лазареву. Лазар[ев] тоже хорош. Дай Бог согласия. Юргенс больная, слабая, замученная, ищущая женщина. Попорчена революционерством. Дома пришел Городецкой. Чиновник, вышедший в помещики, не отказывающийся помудрствовать. Смерть. Оболенская, Иванова. Племянницу не одобряет. Сама хорошая, но как ей неловко, трудно. Письмо от Урус[ова]. Он увлечен индейцем. Я думаю, что правда. У Дмоховской Дубровина. Тоже попорчена революцией, честная и чистая натура. Юргенс поучительна была своим отчаянным ужасом перед развратом. Женщине должно это казаться ужасно. Зашел к Олсуфьевы[м], напился чаю. Приятно поговорили.

[10/22 мая.] Не спал ночь. Поздно. Ходил в банк, на почту и к Урусовым. Они — милые, слабые женщины. Эмерсон — self reliance26 прелесть. Дома после обеда Лазарев и Дмохов[ская]. Лазарев — прелестная натура — доброта, ум, вера, но боюсь, что писанье будет слабо. Проводил его. Он ужаснулся на истребление плода. Во мне упрек.

[11/23 мая.] Читал Danton и Robespierre. Чудо. Строгий и глубокий ход мысли во мне. Пошел к Стороженко, Олсуф[ьевым], Бугаеву. Бугаев, Ковалев — математик. Вечер отдыхаю. Пришел Стороженко. Не нужно религии — свобода. Что за удивительные люди! Сережа-брат, Машков. Я пошел с ним к Армфельд. Сидели вечер. Разошлись дружно. Смертельная слабость.

[12/24 мая. Я. П.] Рано. Пытался не курить. Подвигаюсь. Но хорошо видеть свою дрянность. Ехал спокойно. Я ни с кем не говорил. Читал Михайл[овского] о себе в От[ечественных] Зап[исках] 75 года.

Очень испортил меня город. Тщеславие стало опять поднимать голову. Хорошо в Ясной — тихо, но слава Богу, нет желания наслаждаться, а требованье от себя.

Эмерсон хорош. Довольно тихо прошла дорога.

[13/25 мая.] В 10-м комната убрана. Я сказал, чтобы не убирали. Стал поправлять статью. Нейдет. Читал Эмерсона.

Глубок, смел, но часто капризен и спутан. Всё попытки сердиться.

Не говорить, не курить, не разжигаться.

Пришла вдова Анна Крыльц[овская], сама пята. День не емши, а два дня так. Среди разбиранья наших вещей, она стояла перед крыльцом с мальчиком. Есть нечего. Надо поехать к ней и помочь.

Пошел ходить. И хожу, гуляю скверно. Зашел в деревню. Беседовал с Евдокимом и Серг[еем] Резуновым. Я пытался предложить общую работу с тем, чтобы излишек шел на бедных. Как слово «бедных» и «для Бога», так презрение и равнодушие. «Нет, не согласятся на это». Но я не отчаиваюсь. Надо быть наивным, как Чертков. После обеда пришел Петр Осипов. Он перед смертью просил прощенья у отца.

Было большое сомнение — идти на тягу. Пошел — так же, как продолжаю курить. Пошел к девочкам. У них спасаюсь от холодности и злобы. Теперь какое-то сумашествие убиранья, и жаловаться на усталость и болезнь.

[14/26 мая.] В 10. Убрал комнату. После кофея занимался хорошо. Здоровье лучше, и вдруг всё ясно. Пришло письмо от «Памятки». Тип сумашествия хорошего — христиански-русского, на современных журналах. Походил до обеда. Просители: мужик Щекинской больной — плачет — слезы настоящие. Две бабы, погоревшие. Что я могу сделать? Даю гроши, и совестно, больно. Потом Тарас жалуется на Николая. Потом Михеев жалуется на него же. Ненависть у них друг к другу, к соседям. Пошел с маленькими и Машей гулять. Набрали сморчков. Приятно. В лесу стоял. Стал гадать — влияние огромное, большое, среднее, ни то, ни се, малое, очень малое, ничтожное. Два раза вышло очень малое. Я уже пережил гаданье — привычка. Но очень малое заняло меня. Ведь это лучшее, что я могу желать. Самое огромное дело ведь всегда очень малое. Для Бога всякое дело очень малое. И оно-то дело. И целый ряд хороших мыслей о том, как хорошо желать и делать очень малое: приятное детям, Власу, жене, если бы можно было. Та же злость. Я как во сне, как Хлудова, когда знаю, что ходит тигр и вот, вот.

[15/27 мая.] Поздно. Просители — нищие. Мне совестно и мучительно перед ними. Писал хорошо. Всё уясняется. Пошел ходить и думал так, как давно не было. После обеда чинил часы и читал. Дождь лил. Эмерсон сильный человек, но с дурью людей 40-х годов.

Приходила Курносенкова советоваться, может ли ее брат Рыбин (вор) жениться в остроге. Он там нашел невесту и там женится. Надо расспросить.

[16/28 мая.] Получил письма. Отвечал Толст[ой], Урусову, барышне не послал и памятке не послал. Как чужой, ненужный человек письмом может отравить жизнь! Поехал в Тулу. Упадок сил в Туле. Послал письма, купил покупки и никуда не заехал. Пил чай у Параши. Как много времени выигрываешь от отсутствия тщеславия и охоты к потехам. Письмо милое от старого Ге, от Урусова — он отдает печатать, и от Черткова, и от Лели. Хотел спросить у Давыдова, но тошно — прокурор.

С Урусовым мы почти в одно слово — мы уже думаем о возможности осуществления. Я думаю, и хочу, и верю, и буду работать. Не я увижу, так другие, а сделаю свое дело.

Прелестная мысль Бугаева, что нравственный закон есть такой же, как физический, только он «im Werden».27 Он больше, чем im Werden, он сознан. Скоро нельзя будет сажать в остроги, воевать, обжираться, отнимая у голодных, как нельзя теперь есть людей, торговать людьми. И какое счастье быть работником ясно определенного божьего дела!

[17/29 мая.] Поздно. Девочки крестьянские на pas de géa[nts].28 Языческое, как в них, как и в наших, борется с христ[ианским] и еще его верх. Красное, заманчивое, похотливое. Писал плохо. Поехал верхом к Биб[икову]. Два просителя. Солдат пособие и Телятенской — прогульную лошадь у него отнял становой.

Биб[иков] сбил, что Сережа приедет. Поехал после обеда. Дома задремал, потом пытался говорить с женой. По крайней мере, без злобы. Вчера я лежал и молился, чтобы Б[ог] ее обратил. И я подумал, что это за нелепость. Я лежу и молчу подле нее, а Бог должен за меня с нею разговаривать. Если я не умею поворотить ее, куда мне нужно, то кто же сумеет?

Написал письмо Красновой.

[18/30 мая.] Очень поздно. Нужно вставать к детскому кофе. Работа нейдет. Но и не могу отстать от нее. Духом — плотью спокоен. Ездил с Таней верхом. Письмо от переводчицы на немецкой. Ходил к Павлу сапожнику. Читаю Hypatia. Бездарно. Интересно, как он решает религиозный вопрос. Завтра приезжает Тат[ьяна].

[19/31 мая.] Дурно спал. Сон: Ник[олай] Дмитрич завез вагон конки в тротуар, пот[ому] ч[то] он стоял не спереди, но сзади. Я стал вытаскивать канатом. Четыре мужика пристали ко мне. Мы потянули — тронулось. Налегли еще раз — раз, два, три, задумались, но тронулись. Еще раз и пошли. Только я уж не на улице, а в большом разливе. И мне хорошо. Хороший сон. И не начинал писать, не хотелось.

Написал письма — Черткову и переводчице. Потом пытался починить сапоги — не шло. Поехал было верхом — вернулся. Ездил с Таней навстречу. Приехали. И мне тяжело. Эта пустая суета опять будет засыпать меня.

[Май. Повторение.] Нечем помянуть — месяц. Ничего не сделал. Попытки и начало работы тогда только можно счесть за дело, когда кончу. Одно, что дурного — знаю — не было. Если было к семье, то и то меньше, и еще то, что мысль Бугаева зашла мне в голову и придает мне силы. Я становлюсь надежен. — Еще сознание того, что надо только делать добро около себя, радовать людей вокруг себя — без всякой цели и это великая цель.

[20 мая/1 июня.] Опять волнение души. Страдаю я ужасно. Тупость, мертвенность души, это можно переносить, но при этом дерзость, самоуверенность. Надо и это уметь снести, если не с любовью, то с жалостью. Я раздражителен, мрачен с утра. Я плох. Встал рань[ше]. Пил кофе с детьми. Читал Hypatia. Получил письмо Черткова. Луч света в мрак, еще сгустившийся с приездом Тани. Просители: Кубышкин плачет. Лошадь его продали за 11/2 рубля. Он плачет. Нет правов. Баба вдова, сама пята, отбирают землю. Тарас и Константин подрались с Оси[пом]. Старшина их хочет сечь. Михеев жалуется, что его обделили.

И Ник[олай] Ермишк[ин] на сходке кулаки сучит — пьяный. Няня говорит, что сколько ни помогай родным, под старость никто добра не вспомнит — выгонят. Попадья говорит, что нынче не возьмут замуж без денег. — Кузм[инские] говорят про моды и деньги, к[оторые] для этого нужны. Как тут жить, как прорывать этот засыпающийся песок? Буду рыть. Курил и неприятным тоном заговорил за чаем (2).

[21 мая/2 июня.] Раньше. С детьми кофе. Читал Hypatia. Пропасть просителей. Обделенные землею вдовы, нищие. Как это мне тяжело, п[отому] ч[то] ложно. Я ничего не могу им делать. Я их не знаю. И их слишком много. И стена между мной и ими. Разговор за чаем с женою, опять злоба. Попытался писать, — нейдет. Поехал в Тулу. Дорогой мать с дочерью. Ее зять каменщик повез мужика за Сергиевское. Его соблазнило богатство мужика (он хвастал, что берет 2000 за невестой), и он в долу стал убивать его взятым с собою топором. Тот вырвал топор. Этот просил прощенья. Тот выдал его в деревне. Ведь это ужасно! Резунова старуха приносила выдранную Тарасом косу в платочке. Как помочь этому? Как светить светом, когда еще сам полон слабостей, преодолеть к[оторые] не в силах? В Туле, не слезая с лошади, всё сделал. Вернулся в 6. Почитал и шил сапоги. — Долго говорил с Таней. Говорить нельзя. Они не понимают. И молчать нельзя. — Курил и