и к положению — н[а]п[ример], не может взять место чиновника правительства, не может собирать и держать деньги, брать % и т. п., и вследствие этого всегда в нужде, в бедности, не может прокормить ни семью, ни даже себя и по своей слабости становится в унизительное для себя и тяжелое для других положение — просить; другой же относится критически только к своим поступкам, но положения принимает не критикуя и, поставив себя раз в положение чиновника, богатого человека, с избытком кормит себя, семью и помогает другим и никому не в тягость (незаметно по крайней мере). — Кто лучше? — Оба. Но никак не последний.

4312 М. Жизнь вечная есть, но не такая, какую мы можем, как эту, видеть, слышать, осязать чувствами этого тела. Жизнь вечную мы можем сознавать только тем, что вечно. Сомнение в вечности нашей жизни происходит именно от того, что, спрашивая себя: будем ли мы видеть, слышать, чувствовать ее после смерти, невольно должны ответить, что нет, забывая то, что есть чувственное и духовное сознание. Если есть духовное сознание теперь здесь, то очевидно, что уничтожение ушей, глаз, чувств может помешать чувственному, но не может помешать духовному сознанию.

4413 М. Если не любишь своего животного, похоти, и хочешь покорить его, то будешь радоваться всякому лишению — даже страданию, как средству покорения; если не любишь славы людской и хочешь освободиться от ее соблазна, то будешь радоваться всякому унижению; если не любишь мести, будешь радоваться всякому проявлению нелюбви к тебе, при к[отором] только ты можешь показать истинную любовь — любовь к ненавидящим.

И потому не бояться лишений и страданий, унижения и позора, нелюбви и ненависти людей, а желать этого надо.

Не стараться делать добро надо, а стараться быть добрым; не стараться светить надо, а стараться быть чистым. Человек носит в себе алмаз, призму к[оторого] он может очистить и не очистить. Насколько очищен этот алмаз, настолько светит через него свет и Бог, светит и для самого человека и для других. И потому всё дело человека внутренно не в делании добра, не в свечении людям, а только в очищении себя. И свет и добро людям — неизбежные последствия очищения.

Злоба к одному человеку заражает душу точно так же, как злоба ко всему миру; и потому Калигула, желавший, чтобы у всех людей была одна голова, чтобы он мог отрубить ее, не больше зол, чем муж, не любящий свою жену и желающий от нее избавиться. Злоба, как и любовь, не химическое вещество, а органическое, как дрожжи — закваска. Крошечная доля заквашивает всё.

G[aston] B[oissier] пишет, что христиане в первые века только сначала были строги и враждебно относились к Риму, к государству, а потом стали приноравливаться к государству, и христианство не вредило государству. Надо бы сказать, явились люди, называющие себя христианами и жившие в согласии с государством; епископы — церковники. Христиане же, как были, так и остались не врагами, но проповедниками учения, несовместимо[го] с государством. — Одно из страшных и зловреднейших заблуждений то, что люди, крещенные Констант[ином], Карлом, Владим[иром], и сами они — христиане. Народов не было и не бывает христианских, есть люди христиане, и таковые есть между турками, китайцами, индейцами. —

Новоселов хочет выдти из общины, п[отому] ч[то] ему непереносно название и положен[ие] перед людьми собственника. Написать ему надо, что первый шаг это отказаться от похоти и удовлетворяющей ей собственности, второй шаг это отказаться от тщеславия и удовлетворяющ[его] этому мнения людского.

Нынче очень радостно думал в полусне следующее: Безумный человек, мечущийся, злящийся, дерущийся, делающий гадости отличается от всех так называемых не безумных, делающих то же самое, только тем, что безумный хуже умеет объяснять эти свои гадости, чем так называемые не безумные. У каждого человека на груди фонарь — его рассудок и этот рассудок освещает каждому его путь, его дела, — какие бы они ни были — разумные или неразумные. У безумных потух совсем или отчасти этот фонарь, вот вся разница. Разница же между разумными и всеми родами безумных та, что разумный идет по истинному единому пути, освещаемому н[е] своим фонарем, а светом ночным, хотя и далеко не столь ярким, как фонарь, но светом общим; безумный же идет без руководства этого света. — Мне ясно, но высказал дурно.

Теперь 3-й час. Хочу проводить Вас[илия] Ив[ановича].

[18 марта.] Не мог проводить В[асилия] И[вановича], нездоровилось.

18 Μ. Я. П. 90. Вчера приехал Илья. Запылил[ся], заскоруз и состарелся без употребления. — Ничего не делал. Всё болит печень. Должно быть, смертная болезнь. Мне это ни страшно, ни неприятно. Только не привык. Всё хочется по-старому работать. — Ездил в Ясенки. Заболело дорогой. Пытался писать. Не идет. Вечером читал Сенкевича. Очень блестящ. Соня пришла и стала говорить о продаже сочинений но[в]ых, и мне стало досадно. Стыдно мне.

19 М. Я. П. 90. Встал рано, походил. Напился кофею, заболело. Писать не могу, хотя кажутся ясными мысли, пока думаю: нет памяти, бойкости. — Приехал инспектор. Я не принял его, напрасно. Инспектор б[ыл] что-то вроде жандарма, допрашивал. Маша насилу отделывалась. Закроют школу, и мне жалко за девочек. — Илья тут, и я всё не могу поговорить с ним. Очень хотелось, но не умел подступиться, тем более, что он удаляется. Он весь, его разговоры, шуточки это точно приправа к кушанью, к[оторого] нет. Это часто бывает, — что жизнь, деятельность, разговоры, в особенности веселье и шутки, это приправы к тому существенному, чего нет.

20 Мр. Я. П. 90. Понемногу поправляюсь. Болит, но иначе. Утро ничего не делал. Проводил Соню и Илью, с к[оторым] так и не удалось поговорить. Стыдно это мне. Вечером писал письма, написал их 9 — все ответил. Разговаривал с А[лексеем] М[итрофановичем] о статье Иванова о стоиках. Он верно придает стоицизму — значение религии. Как удивительно, что профессиональные философы не видят того, что Эпиктет, Сократ, Конфуций, Менций, Сакиа Муни это одно, а все Платоны, Аристотели, Декарты, Гегели, Шопенгауеры совсем другое, как живописцы художники и мастеровые. То мудрость и жизнь, это пустомыслие и слова. Первое есть то же, что христианство, когда с него снят ложный ореол, разумеется, менее полное и глубокое. Поднять мудрость мудрецов и извлечь мудрость Христа из обоготворения и свести их в один фокус. — Читал с девочками Сенкевича — недурно.

21 М. Я. П. 90. Встал позднее. Пришел Журавов с рассказом о безумии работы для выгоды, для похвальбы, к[оторый] я советовал ему. Не кончил, мы поговорили, как дальше.

Прекрасное может выйти. Но стали писать послесловие. Нет охоты. — Теперь 10-й час, еду на Козловку. —22 М. Я. П. 90.

[25 марта.] Жив не только 22, но и по 25 М. Нынче 25. Утром написал письмо Вагнеру, огорчившемуся на Плоды просвещения, и потом докончил Послесловие. Кажется, слабо. — Вчера 24-го получил письма: от Вагнера. Утром писал мало. Вечер ездил верхом в Ясенки и Козловку. Третьего дня 23. Соня вернулась. Я много спал. Ничего не делал. Мы читали «Некуда», и я один читал. Хуже стало. Приехал Лева. Хорош. Хочет продолжать на филологическом. Я поговорил с ним. В разговоре с А[лексеем] М[итрофановичем] о счастьи семейной жизни вышло, что несчастье есть счастье, п[отому] ч[то] в несчастьи семейном растет человек с неотъемлемым счастьем. Так и должно быть. Нынче 25 дурно спал. Видел во сне, что материя претворяется, изменяет форму, но не уничтожается, и это б[ыло] доказательством бессмертия. Как-то на тарелке порошок. Что-то б[ыло] очень ново и ясно; но потерялось. Теперь 12 часов. Соня уехала.

26 М. Я. П. 90, если буду жив. Очень нужное теперь замечание.

[26 марта.] Хотел писать, помешали Орлов, Буткевичи. Давыдов к обеду и Булыгин. — Ничего не делал.

27 М. Я. П. 90. Пастухов пришел. Ходил и думал:

1) Иногда ощущаешь в сознании какое-то беспокойство; чего-то недостает, чего-то стыдно. Спросить себя: не оттого ли это, что я сделал то-то дурное? Да, но не это только. Не от того ли еще? Да, но и еще что-то. И стыдно, и неловко, и чего-то недостает и хочется. Кажется, что это случайное тревожное состояние; а это-то и есть сознание истинной движущейся жизни. — Видишь возможность лучшего и тянешься к нему.

2) Недовольство либералов и революционеров тем, что люди употребляют свои силы на христианскую, кажущуюся им столь бесполезной и даже мешающей их целям деятельность, подобно тому недовольству, к[оторое] испытывал бы человек за то, что пахотой под хлеб портят на пару траву. —

Приехал Сережа. Мне с ним лучше.

28 М. Я. П. 90. Всё болит во время обеда живот. Спал, потом поправлял послесловие. Сейчас получил о том же письмо Оболенского. Ходил вечером и молился. Отец наш, да святится сущность Твоя, любовь, с тем, чтобы наступило царство любви, и воля Твоя о том, чтобы всё управлялось любовью (Тобою), совершалась здесь на земле, как она, в моих глазах, совершается на небе. И дай мне жизни, т. е. участия в совершении этого сейчас здесь. И уничтожь последствия моих ошибок, к[оторые] могут мешать мне, так же как я уничтожаю в своем сознании последствия видных мне ошибок других людей, могущих мешать мне любить их. И не введи меня в искушение — физическое страдание, отуманение, соблаз[н], к[оторые] препятствуют осуществлению любви, и, главное, <избавь> меня от главного препятствия во мне самом — от зла в моем сердце. Да, только одно, одно нужно для этой жизни и для всей жизни, одно — любовь, увеличение ее. —

Сомневаешься в вечности твоей жизни, в том, что есть остаток, не умирающий с телом. Так что же любовь? Любовь ведь это стремление, прямо противуположное животному. Любовь к самке, к самцу, к детям нужна для животного рода. Но любовь ко всем, к животным, к врагам, зачем она? И как она могла возникнуть из животных сил? Любовь есть то, что вселилось в животное и не может умереть с ним. —

Начал писать ответ Оболенско[му]. Вероятно, не напишу ему.

29 М. Если буду жив.

Нынче 7 Апреля. Жив еще. Пойду назад. Вчера 6 Апр. Утром дописывал, поправля[л] послесловие. Только что расписался и вполне уяснил себе. Проводил Ганзена. Вечером хорошо ходил, молился. С Сережей легче. Слава Богу, служение любви успокаивает, радует, украшает жизнь. Письмо от Колички, всё то же, задорное. Грустно.

5 Апреля. Целый день почти не выходил, всё поправлял послесловие.

4 Апреля. То же, но только хорошая погода, и вечером ходил один и молился.

3 Апр. Всё