быть высшим — продолжать нарочно считать его высшим -конфуцианство, славянофильство, Павел (несть власти не от Бога). Оба средства ужасные и самое ужасное последнее; оно доводит до первого. Выход же один: я не считаю того-то высоким, и потому и должен поступать так. Считаю то высоким и должен поступать так.

Власть истинная не может быть основана ни на предании, ни на насилии, — она может б[ыть] основана только на единстве признания высоты.

[20 марта/1 апреля.] Поехал верхом к Мансурову. Обедали одни. Лег. Пришла Дмоховская. Она очень возбуждена. Принесла статью о центральной тюрьме. Потом Карлович. Купчиха болтунья. Пережила весь обман жизни. И не видит нужды в этом. Потом Анна Мих[айловна] с дочерью. Хорошо беседовал с ними. Я говорил о значении обхождения: уважения к хорошему и презрения к дурному, в самом широком смысле. И сам уяснил себе обязанность исполнения этого больше, чем прежде. Главное, без компромиссов. Лег поздно. Нездоровилось, тошнота. Да, забыл еврея. Мало развит и умен. И исполнен тщеславного и писательского эгоизма. Я довольно грубо сказал ему правду. Остальное порядочно. Письмо от Страхова — совершенно пустое. —

[21 марта/2 апреля.] Поздно читал Конфуция по переводу Ледж. Почти всё важно и глубоко. Вышел поздно купить парусину и зашел к Фету. Хорошее стихотворение о смерти. Соловьева статья только отрицает народничество. Я слаб. Согрешил, не взяв статью Соловьева. Заснул после обеда. Очень дурно себя чувствовал; читал английскую шутку, скучную, на 350 страницах. Сережа бр[ат] сидел, горячился, я не ошибся. Поехал за Таней. Не взошел к Капнистам, ходил по набережной. Кучера стоят по 5 часов и ругают, а они от скуки смеются над драмой и поэзией. Не досадовал. Это хорошо. Но желал похвастаться и чтоб меня ругали. Это (2). Писем нет. Не спал ночь.

[22 марта/3 апреля.] Сегодня позднее еще. Принялся за Конкордию — надо сделать, а потом Ур[усова] перевод. И перевод плох, а оригинал еще плоше. Нехорошо вступление к заповедям, ничем не мотивировано. Надо написать вновь для всех. Работал до самого обеда. После обеда ходил покупать товар и кроил башмаки до 10. Теперь 11-й час, иду к Сереже. Я грущу, что мое дело не растет. Это всё равно, что грустить о том, что посеянное не всходит сейчас же, что зерен не видно. Правда, что поливки нету. Поливка была бы — дела твердые, ясные, во имя учения. Их нет, п[отому] ч(то) не хочет еще Бог.

Просидел у Сер[ежи] до 2-х, играл в винт с Сер[ежей] с[ыном], Сер[ежей] б[ратом] и Сухот[иным]. Весело, добродушно, но лучше бы не играть, т. е. не делать пустого.

[23 марта] 4 апреля.] Утро как всегда. Сел за перевод Урусова. Неровен. Часто очень нехорошо. Не знаю, что, текст или перевод? Вероятнее текст. Надо писать, т. е. выражать мысли так, чтобы было хорошо на всех языка[х]. Таково Евангел[ие], Лаоцы, Сократ. Евангел[ие] и Лаоцы лучше на других языках. Поехал верхом. Скучно ездить. Глупо — пусто. Попробовал поговорить после обеда с женой. Нельзя. Это одно огорчает меня. Одна колючка и больная. Пошел к сапожнику. Стоит войти в рабочее жилье, душа расцветает. Шил башмаки до 10. Опять попробовал говорить, опять зло — нелюбовь. Пошел к Сереже. Говорил с ним глаз на глаз. Тяжело, трудно, но как будто подвинулся. Письмо от Черткова и нынче, суббота, другое. Как он горит хорошо. Алекс[андр] Петр[опич] тоскует. Пришел мне говорить о своем впечатлении от Еванг[елия], а я сухо принял (1). Леля пришел, когда я шил. Я тоже сухо, он сказал: ты что-то сердит (2). С женою можно было еще мягче (3).

[24 марта/5 апреля.] Утро как всегда. Поправлял перевод. Чтение подняло меня. Мне нужно читать и это, свое. И еще нужнее из этого выбрать существенное для себя и для всех, как говорит Чертков. Приехал Ге. Едет в Петербург выручать племянницу. Он ушел еще дальше на добром пути. Прекрасный человек. Сын его интересен. Боюсь гордости молодости. Велел подать завтрак, а не сам принес и разбудил Корнея (1). Очень дурно. Пошел походить. Посидел с ними. Шил башмаки. Пошел к Олсуфьевым. Усов там. Был болтлив, но много спокойнее прежнего — (2). Мужик с сахарной болезнью, поручил Ге. Два раза с женой начинал говорить — нельзя. Письмо прекрасное от Черткова.

[25 марта/6 апреля.] Как всегда. Перевод пересматривал. То же впечатление. Мне нужно читать это. Пришел Вл[адимир] Алекс(андрович). Пошел гулять. Опять тот мужик. Я было просил и досадовал. (Он не видал Ге) (1). Обещал завтра отправить. Обед мучительный, как всегда. Разговор о жизни с Вл(адимиром) Алек(сандровичем) при жене: я горячо говорил (2), но лучше прежнего. Пошел к Урусовым. Кажется ничего, хотя и б[ыл] слаб умом. Потом к Дмоховской. Встретил дочь. Она говорила как будто с своим. Тут б[ыл] respect humain [страх людского мнениия,] что я не сказал свой взгляд (2). Вечер мучительный — гости. Притворялся, не говорил всё прямо (3). — Письмо от Урусова, два от просителей. Бросил письма в корзинку. Не умею иначе.

Да, удивительный разговор с Кост[енькой] за обедом. Он чувствует себя виноватым за свою лень и праздность. Озмидов трудолюбив и работает ту же работу, и потому он ему упрек.

Без всякого вызова добрый Костя говорит: Озм[идов] лжет, нагло лжет, что пишет 10 час[ов] в день. — Человек, делающий дурное, самое дурное — не зол и часто бывает очень добр — цари, солдаты. Но человек, делающий дурное и знающий, что это дурно, — сомневающийся, вот кто зол, только эти злые и есть в мире.

[26 марта/7 апреля.] Как всегда. С старшими детьми говори[л] за кофе. Ели, ели хорошо. Докончил перевод. Иду отнести книги. Чувствую необходимость большей последовательности и освобождения от лжи—юродство—да. В библиотеке Ник(олай) Федор[ович] как будто чего-то хочет от меня. Мне спокойно с ним. Зашел к Дмоховской. Обедал, как всегда. — Поехал верхом. Дмоховская и Степан Вас[ильев]. Это книгоноша, к[оторый] б[ыл] в Ясной. Он очень изменился. Он ищет единения и согласия. Не мог отделаться от подозрения, что он agent provocateur [агент-провокатор.] (1). С ним велась беседа хорошо. Пришли Златовратский и Маракуев. Златоврат[ский] программу народничества. Надменность, путаница и плачевность мысли поразительна. Я сказал довольно правдиво свое мнение, но не совсем (2). Потом о его сочинениях просто солгал, что читал (3). Вечером набрел на девушку 15 лет, пьяную, распутную. И не знал, что делать (4). Читал Кривенко: Физический труд. Превосходно.

Был у Урусовых. Не ясны совсем, но хороши.

[27 марта/ 8 апреля.] Утро, как всегда. Александр] Пет[рович] рассказал про умершую у них женщину с голода. Приехал Юрьев. Надо еще решительнее избегать болтовни (1). Пошел в полицию. Сказали, что девки часто моложе 15 лет. Колокола звонят и палят из ружей, учатся убивать людей, а опять солнце греет, светит, ручьи текут, земля отходит, опять Бог говорит: живите счастливо. Оттуда пошел в Ржанов дом к мертвой, был cмущен, не знал, что сказать (2). Встретил Бугаева и позвал к себе. — Тщеславие — чтобы он понял меня. А выйдет праздная, полусумашедшая болтовня (3). Был раздражен и навязывал непричастным людям свое отчаяy[bе] (4). Надо самому делать, а не плакаться. Нездоровится, лихорадка и зубы. Заснул после обеда. Приехали мертвецы Шидловские. Надо уходить (5). Написал письма Страхову, Урусову, Черткову. От него хорошее письмо.

[28 марта/9 апреля.] Всю ночь напролет не спал, встал в во 6-м утра. Убрал комнату, не неприятно все-таки. Шил сапоги, ходил к Лапатину и на почту. Дремал, читал Кривенко. (Как русским дороги основы нравственности, без сделок.) И Дюма болтовню. Письмо от Черткова, и написал ему. Фет пришел заказывать сапоги. Я слушал его и прекращал попытки своего разговора. Была минута, что мне его жалко было, как больного. Вот кабы чаще. Несмотря на бессонницу и зубную боль, безвредно спал. — Сколько в голове и сердце, но повеления Бога определенного не слышу.

[29 марта/10 апреля.] Встал в 7. Пошел к школьникам. Пил кофе. Читал «Похождения Ярославца». Неправда, чтобы книги в народе Пресновых и др. были дурны. Они лучше тех, к[оторые] им делают. Поехал верхом. Дома не дружелюбно; и то радость. Читал Конфуция. Всё глубже и лучше. Без него и Лаоцы Евангелие не полно. И он ничего без Еванг[елия]. Пошел в школу и на Никольскую, купил книг. Побеседовал с Маковскими. Дома не особенно тяжело. Письмо после обеда от Черткова. Он сердится за разумение вместо Бога. И я с досадой подумал: коли бы он знал весь труд и напряжение, и отчаяние, и восторги, из к[оторых] вышло то, что есть. Вот где нужно уважение. Но чтобы оно было, нужно его заслужить. А чтобы его заслужить, нужно его не желать. — Две вещи мне вчера стали ясны: одна неважная, другая важная. Неважная: я боялся говорить и думать, что все 99/100 сумашедшие. Но не только бояться нечего, но нельзя не говорить и не думать этого. Если люди действуют безумно (жизнь в городе, воспитание, роскошь, праздность), то наверно они будут говорить безумное. Так и ходишь между сумашедшими, стараясь не раздражать их и вылечить, если можно. 2) Важная: Если точно я живу (отчасти) по воле Бога, то безумный, больной мир не может одобрять меня за это. И если бы они одобрили, я перестал бы жить по воле Бога, а стал бы жить по воле мира, я перестал бы видеть и искать волю Бога. Таково было твое благоволение. Чертков огорчил меня, но не надолго (1).

[30 марта/11 апреля.] Лег в 11 и встал опять рано. Ходил на чулочную фабрику. Свистки значат то, что в 5 мальчик становится за станок и стоит до 8. В 8 пьет чай и становится до 12, в 1 становится и до 4. В 4 1/2 становится и до 8. И так каждый день. Вот что значат свистки, кот[орые] мы слышим в постели.

Читал Конф[уция]. Надо сделать это общим достоянием. После завтрака поехал верхом к Бирюлеву. Езда верхом мне стала прямо неприятна — что-то тщеславное вызывается и удаляет от общения с людьми. Обедал Кост[енька]. Я невольно переменился к нему. Не могу теперь не выражать в обращении своей веры. Не даром «церемония» — propriety — обращения с людьми есть (зач: нравств(енное)) целое учение. 1) Этика — основы нравственности и 2) приложение этих основ — обращение с людьми. — Вечер шил башмаки— хорошо. Запоздал — пришли племянницы и Леонид. Пошел с ними пить чай. И до того