то, что они делают, и как можно и должно делать совсем другое и не мучиться так. Стоит только появиться такому, пользующемуся своим разумом существу между ними, и все остальные приходят в гнев, негодование, ужас и где и как попало ругают, бьют такое существо и или вешают на виселице, или на кресте, или сжигают, или расстреливают. И что всего страннее, это то, что когда они повесят, убьют это разумное, среди безумных, существо, и оно уже не мешает им, они начинают понемногу забывать то, что говорило это разумное существо, начинают придумывать за него то, что будто бы оно говорило, но чего никогда не говорило, и когда всё то, что говорено этим разумным существом, основательно забыто и исковеркано, те самые существа, которые прежде ненавидели и замучили это, одно из многих, разумное существо, начинают возвеличивать замученного и убитого, даже иногда, думая сделать этим великую честь этому существу, признают его равным тому воображаемому злому и нелепому Богу, которого они почитают.

Удивительные эти существа. Существа эти называются людьми.

1) Всё зло оттого, что люди, извращая мысль, заставляют ее служить своей выгоде.

2) Никакие восстания, бунты, союзы не сделают одной тысячной того, что может сделать воздержание хотя бы от двух дел — потребления водки b поступления в войск[о].

3) Ты говоришь человеку ясное, простое, казалось бы, нужное и обязательное для каждого человека, он ждет только, скоро ли ты кончишь. А когда ты кончил, отвечает хитроумными рассуждениями, очень искусственно связанными с вопросом. Ты удивляешься, что это такое. Человек, интересующийся всякими знаниями и способный понимать, человек, знающий математику, прекрасно решающий шахматные задачи — и вдруг такое непонимание. Отчего это? А оттого, что он чует, что твоя мысль, признавая неправильным его положение, разрушает то положение, которым он дорожит больше, чем правдивостью мысли. И от этого он не понимает, не хочет понять то, что ты говоришь.

В этом одном объяснение всех царствующих нелепых, называемых науками, рассуждений. Все от того, что люди все разделяются на два рода: для одних мысль управляет жизнью, для других— наоборот. В этом ключ к объяснению безумия мира.

29 Ил.

Вчера не писал. Третьего дня вечером много народа: Сергей, Раевский, Голденв[ейзер]. Неприятный спор с Сергеем. Разумеется, кругом виноват я. Говори[л] ему неприятности. Вчера почти не спал. Ночью написал в дневник представление о людях и их жизни. Делать ничего не делал. Началось опять мучительное возбуждение С[офьи] А[ндреевны]. Мне и тяжело и жалко ее; и слава Богу, удалось успокоить. Приехала Машенька, очень приятно. Нынче ничего не дел[ал]. Шведскую речь начал, но не пошло. Есть что записать, но некогда. Иду завтракать.

30 Ил.

Вчера ездил верхом в Колпну и к Черт[ковым]. Был в дурном духе сердился даже на лошадь. Вечером Голденв[ейзер]. Разговор с С[офьей] А[ндреевной]. Как будто лучше. Записать о музыке.

В новой, господской музыке вошло в употребление украшение, состоящее в том, чтобы, перебив ритмическое выражение мелодии, делать антимелодические и антиритмические отступления, самые чуждые мелодии, и потом, чтобы rehausser [возвысить, усилить] прелесть мелодии, из этих отступлений возвратиться к мелодии. Со временем же стали в этих отступлениях полагать смысл музыки. Нынче оч[ень] хорошо спал, приехал кореспондент Спиро. Я дал ему сведения и закончил статью (Зачеркнуто: до[клад]) на конгрес. Гусев удивительно хорошо изложил О Науке. Прочел Бутурлину из дневника. Разговор с С[офьей] А[ндреевной], как всегда, невозможный. Теперь 2 часа, поеду верхом.

1 Августа.

(Ездил третьего дня в Колпну.) Ошибся. Кажется, никуда не ездил. Вечером Бутур[лин] и Голденвейз[ер]. Вчера переводил Конгрес и ездил верхом с Сашей. Вечером прочел вслух Речь конгр[ессу] -нехорошо. Нынче поправил. Лучше. Оч[ень] тяжело. Должно быть, даже наверное, сам виноват. Нынче лучше. Всё не раздумал план. Проводил Бутурлина. Много ходил. Теперь 4-й час. Кажется никуда не поеду, похожу. На душе гораздо лучше. Вчера хорошее письмо. (Да, забыл, вчера были ругательные письма за то, ч[то] С[офья] А[ндреевна] отказала дать книги (Зач.: в Думу). И к стыду своему, мне было оч[ень] больно.) Записать:

1) Несмотря на мое ясное понимание Бога не познаваемого, а только сознаваемого в себе, мне часто хочется Бога личного, такого, какому можно бы молиться. Это слабость, привычка и вместе с тем естественное желание общения с Богом такого же, как общения с человеком, хотя этого-то и не может быть. Желание это естественно сильно. Для того же, чтобы удовлетворить ему, нужно верить, ч[то] Он есть именно такой, каким бы я хотел, чтобы Он был, т. е. личным существом, с к[оторым] я мог бы общаться не неразрывно внутренне, как это есть в действительности, а внешним общением, как с отдельным существом. Для того, чтобы мочь так общаться, нужно верить, что Он есть отдельное существо; а чтобы верить этому, надо доказательство. Доказательством таким может быть только чудо, показывающее и Его отделенность от меня, и Его существование, как отдельного от меня существа. И потому, чтобы верить в личного Бога, нужны чудеса. Чудес нет, надо верить в предания о чудесах или воображать себе чудеса. Это и делают так называемые верующие. Те же, к[оторых] называют атеистами, требуют для веры в Бога также чудеса, но, будучи критически трезвы в мыслях, не верят в чудеса прошедшего, не видят чудес в настоящем и потому не верят в Бога, а верят только в то, ч[то] познается внешними чувствами.

И те, и другие: верующие в Бога вследствие веры в чудеса и не верующие ни в какого Бога одинаково заблуждаются, п[отому] ч[то] одинаково не признают того единого, несомненного Бога, Бога в себе, Бога, требующего добра, Бога, выражаемого законом совести, по Иоанну — любовью. А не веря в этого Бога, не верят и в это проявление Его. И не имея несомненного основания нравственности, одни основывают ее на букве, другие на науке.

2) Как ни странно это кажется, самые твердые, непоколебимые убеждения, это самые поверхностные. Глубокие убеждения всегда подвижны.

3) Как удивительно верно изречение Иоанна — Бог есть любовь, т. е. Бог есть то высшее, что есть в нас.

4) Не понимают люди истину и придумывают странные софизмы для того, чтобы иметь возможность не принять ее, или для того, чтобы отстоять свое положение, или для того, чтобы не признать даром и вредно потраченным временем всю прежнюю деятельность.

5) Пока живешь, не спрашивая: кто, что живет в тебе, живешь как животное. Но как только спросил себя и узнал в себе то, чем живешь, узнал в себе То, что живет во Всем, так познал и любовь и Бога.

4-й час, пойду походить.

2 Авг.

Вчера ходил по дождю d’une humeur de chien [в собачьем настроении.]. Худого не сделал, но на душе не хорошо, нет любви по чувству. Вечер сидел со всеми. Нынче проснулся в 5 и думал хорошо. Об истинной вере в Бога, той, при к[отор]ой не нужно чудес и не интересна природа и ее изучение. Потом думал о Конгрессе и записал не одеваясь. Потом походил, написал два письма крестьянам. Прочел письма. Пришла С[офья] А[ндреевна], объявила, что она поедет, но всё это наверное кончится смертью того или другого, и бесчисленные трудности. Так что я никак уже в таких условиях не поеду.

Не только по вечерам, но с утра хочется умереть. Читал чудный день Кр[уга] Чт[сния] о Боге, и так хочется жить вне этой суеты, этого сансара, со всех сторон заливающего. Записать, казалось, много было, но теперь не помню. Одно знаю, что запуталось всё, и я не умею распутать любовью. А нужно, и можно, и должно. Постараюсь. Помоги, помоги. Да, записать:

1) Ищешь помощи у внешнего Бога. Совершенно то же, что делает (Зачеркнуто: капризная) истеричная женщина, воображающая, что она не может встать и подойти к пище, и умирает с голоду, призывая к себе пищу. А ей нужно только встать и притти к ней. (Нехорошо по форме. Мысль нужна и хороша.)

2) О, как избавиться, как избавиться от славы людской. Это какая-то дыра в сосуде, и ничто не держится на нем, а сколько могло бы быть хорошего.

3) Общество женщин полезно тем, что видишь, как не надо быть похожим на них.

Приехали Денисенки. Я чувствую странную слабость. Теперь лучше, без K 4, проедусь немного.

5 Авг.

Прошло два дня незаписанных. Вчера вечером приехали разбойники за Гусевым и увезли ого. Очень хорошие были проводы: отношение всех к нему и его к нам. Было оч[ень] хорошо. Об этом нынче написал заявление (Зачеркнуто: ст[атью]). Пропасть писем. Много просительных, прекрасные письма Александра. Теперь скоро час. Вчера, 4-го, исправлял «Конгресс» и, кажется, почти хорошо. Ездил с Оничкой верхом. Читал всем Ед[иную] Зап[оведь]. Оничка понимает. Третье[го] дня, 3-го. Приехала Вера. Ездил верхом с Он[ичкой] далеко в засеку, плутал. Утром тоже «Кон[гресс»]. Вот и всё. Записать: Нынче думал:

1) Хорошо, нужно помнить ничтожность своего «я» — ничтожность в настоящем смысле, т. е. что «я» телесное есть вполне ничто, a/? или ноль. Только я духовное есть нечто орган (Ударение Толстого) чего-то. Нынче, гуляя утром, особенно ясно понял эту ничтожность-ничтожность и по пространству… бесконечно малой козявки среди бесконечно великого мира, и по времени — вся 80-летняя жизнь — момент, к[отор]ый есть что-нибудь, только когда живешь моментом настоящего. (Не хорошо высказал.)

2) Говорят: не думай о смерти -и не будет смерти. Как раз наоборот: не переставая помни о смерти — и будет жизнь, для которой нет смерти.

3) Отчего Ксантипы бывают особенно злы? А от того, что жене всегда приятно, почти нужно осуждать своего мужа. А когда муж Сократ или приближается к нему, то жена, не находя в нем явно дурного, осуждает в нем то, что хорошо. А осуждая хорошее, теряет la notion du bien et du mal [познание добра и зла)-и становится всё ксантипистее и ксантипистее.

С[офья] А[ндреевна] готовится к Стокгольму и как только заговорит о нем, приходит в отчаяние. На мои предложения не ехать не обращается никако[го] внимания. Одно спасение: жизнь в настоящем и молчание.

8 Авг.

Опять прошло два дня. 6 Авг[уста] б[ыл] важный день. Я, как обыкновенно, гулял, потом сел за работу «О Войне», пришла С[офья] А[ндреевна] и объявила, ч[то] конгресс отложен. То же сообщил и А[лександ]р Стахович. Говорил с ним, и его самоуверенная, развязная и добродушная ограниченность раздражают мне. Вел себя дурно, слушал себя. Важное-то было не 6-го, а 5-го вечером. Приехали полицейские за Гусевым и увезли его в тюрьму, а потом в Чердынь. Всё это прошло оч[ень] хорошо. И он держал себя хорошо, как это и свойственно ему,