биографию, и было интересно. Очень преувеличено. Была Саша. Софья Андреевна спокойна. […]
1 октября. Все та же вялость. От Черткова письма Лентовской и его статья, и еще что-то. Читал это. Интересна его работа о душе и хороша. Писем мало и неинтересные. Немного пописал о социализме для чехов. Софья Андреевна говорила о том, чтобы видеться с Чертковым. Я говорил, что нечего говорить, надо просто перестать дурить, а быть, как всегда. Ездил верхом, с Булгаковым. С Гольденвейзером вечер. А еще читал Мопассана. «Семья» прелесть. […]
2 октября. Встал больной. Походил. Северный, неприятный ветер. Ничего не записал, но ночью очень хорошо, ясно думал о том, как могло бы быть хорошо художественное изображение всей пошлости жизни богатых и чиновничьих классов и крестьянских рабочих, и среди тех и других хоть по одному духовно живому человеку. Можно бы женщину и мужчину. О, как хорошо могло бы быть. И как это влечет меня к себе. Какая могла бы быть великая вещь. И вот именно задумываю без всякой мысли о последствиях, какие и должны быть в каждом настоящем деле, а также и в настоящем художественном. О, как могло бы быть хорошо. Вчера чтение рассказа Мопассана навело меня на желание изобразить пошлость жизни, как я ее знаю, а ночью пришла в голову мысль поместить среди этой пошлости живого духовно человека. О, как хорошо! Может быть, и будет. […]
3 октября. Вчера не дописал вечера. Хорошо говорил с Сережей и Бирюковым о болезни Сони. Потом прекрасно играл Гольденвейзер, и с ним хорошо поговорили. […] Записать:
[…] 2) Музыка, как и всякое искусство, но особенно музыка, вызывает желание того, чтобы все, как можно больше людей, участвовали в испытываемом наслаждении. Ничто сильнее этого не показывает истинного значения искусства: переносишься в других, хочется чувствовать через них. […]
5 октября. Два дня с 3-го был тяжело болен. Обморок и слабость. Началось это 3-го дня и 3-го октября. После дообеденного сна. Хорошее последствие этого было примирение Софьи Андреевны с Сашей и Варварой Михайловной. Но Чертков еще все так же далек от меня. Мне особенно жалко его и Галю, которым это очень больно. Было мало писем, на которые отвечал. Вчера же целый день лежал не вставая.
6 октября. Встал бодрее, но очень слаб, гулял. Кое-что записал. Саша перепишет. Сейчас записать.
1) Гуляя, особенно ясно, живо чувствовал жизнь телят, овец, кротов, деревьев, — каждое, кое-как укоренившееся, делает свое дело — выпустило за лето побег; семечко — елки, желуди превратились в дерево, в дубок, и растут, и будут столетними, и от них новые, и так же овцы, кроты, люди. И происходило это бесконечное количество лет, и будет происходить такое же бесконечное время, и происходит и в Африке, и в Индии, и в Австралии, и на каждом кусочке земного шара. А и шаров-то таких тысячи, миллионы. И вот когда ясно поймешь это, как смешны разговоры о величии чего-нибудь человеческого или даже самого человека. Из тех существ, которых мы знаем, да — человек выше других, но как вниз от человека — бесконечно низших существ, которых мы отчасти знаем, так и вверх должна быть бесконечность высших существ, которых мы не знаем потому, что не можем знать. И тут-то при таком положении человека говорить о каком-нибудь величии в нем — смешно. Одно, что можно желать от себя, как от человека, это только то, чтобы не делать глупостей. Да, только это. […]
[7 октября] 6-го ничего не хотелось и не мог работать и не работал. Письма малоинтересные. На душе мрачно. Все-таки поехал верхом. Вечером много народа: Страхов с дочерью, Булыгин, Буланже. Мне тяжело и скучно говорить.
7 октября. Мало спал. Та же слабость. Гулял и записал о панибратстве с богом. Саша списала. Ничего не делал, кроме писем, и то мало. Таня ездила к Черткову. Он хочет приехать в 8, т. е. сейчас. Буду помнить, что надо помнить, что я живу для себя, перед богом. Да, горе в том, что когда один — помню, а сойдусь — забываю. Читал Шопенгауера. Надо сказать Черткову. Вот и все до 8 часов.
Был Чертков. Очень прост и ясен. Много говорили обо всем, кроме наших затрудненных отношений. Оно и лучше. Он уехал в 10-м часу. Соня опять впала в истерический припадок, было тяжело.
8 октября. Встал рано, пошел навстречу лошадям, отвозившим милую Танечку. Простился с ней. Саша с Варварой Михайловной тоже провожали, вернулся домой. Поправил «О социализме». Пустая статья. Потом читал Николаева. Сначала очень понравилось, но потом, особенно конспект первой части, менее. Есть недостатки, неточности, натяжки. Пришла Соня, я ей высказал все, что хотел, но не мог быть спокоен. Очень разволновался. Потом ездил с Душаном, спал, обедал. Вечером читал опять Николаева, конспект первой части, который мне не понравился. Теперь 11-й час, ложусь.
[9 октября] Здоровье лучше. Ходил и хорошо поутру думал, а именно:
1) Тело? Зачем тело? Зачем пространство, время, причинность? Но ведь вопрос: зачем? есть вопрос причинности. И тайна, зачем тело, остается тайной.
2) Спрашивать надо: не зачем я живу, а что мне делать. Дальше не буду выписывать. Ничего не писал, кроме пустого письма. На душе хорошо, значительно, религиозно и оттого хорошо. Читал Николаева — хуже. Ездил с Душаном. Написал Гале письмецо. Вечер тихо, спокойно, читал о социализме и тюрьмах в «Русском богатстве». Ложусь спать.
10 октября. Встал поздно, в 9. Дурной признак, но провел день хорошо. Начинаю привыкать к работе над собой, к вызыванию своего высшего судьи и к прислушиванию к его решению о самых, кажущихся мелких, вопросах жизни. Только успел прочитать письма и «Круг чтения» и «На каждый день». Потом поправил корректуры 3-х книжечек «Для души». Они мне правятся. Ходил до обеда. Соня Илюшина с дочерью. Буланже и потом Наживин. Хорошо беседовали. Он мне близок. Ложусь спать. […]
11 октября. Летят дни без дела. Поздно встал. Гулял. Дома Софья Андреевна опять взволнована воображаемыми моими тайными свиданиями с Чертковым. Очень жаль ее, она больна. Ничего не делал, кроме писем и пересмотра предисловия.
Ездил с Душаном очень хорошо. После обеда беседовал с Наживиным. Записать:
1) Любовь к детям, супругам, братьям — это образчик той любви, какая должна и может быть ко всем.
2) Надо быть, как лампа, закрытым от внешних влияний ветра — насекомых и при этом чистым, прозрачным и жарко горящим.
Все чаще и чаще при общении с людьми воспоминаю, кто я настоящий и чего от себя требую, только перед богом, а не перед людьми.
12 октября. Встал поздно. Тяжелый разговор с Софьей Андреевной. Я больше молчал. Занимался поправкой «О социализме». Ездил с Булгаковым навстречу Саше. После обеда читал Достоевского. Хороши описания, хотя какие-то шуточки, многословные и мало смешные, мешают. Разговоры же невозможны, совершенно неестественны. Вечером опять тяжелые речи Софьи Андреевны. Я молчал., Ложусь. 13 октября. Все не бодр умственно, но духовно жив.
Опять поправлял «О социализме». Все это очень ничтожно. Но начато. Буду сдержаннее, экономнее в работе. А то времени немного впереди, а тратишь по пустякам. Может быть, и напишешь что-нибудь пригодное.
Софья Андреевна очень взволнована и страдает. Казалось бы, как просто то, что предстоит ей: доживать старческие годы в согласии и любви с мужем, не вмешиваясь в его дела и жизнь. Но нет, ей хочется — бог знает чего хочется хочется мучать себя. Разумеется, болезнь, и нельзя не жалеть.
14 октября. Все то же. Но нынче телесно очень слаб. На столе письмо от Софьи Андреевны с обвинениями и приглашением, от чего отказаться? Когда она пришла, я попросил оставить меня в покое. Она ушла. У меня было стеснение в груди и пульс 90 с лишком. Опять поправлял «О социализме». Пустое занятие. Перед отъездом пошел к Софье Андреевне и сказал ей, что советую ей оставить меня в покое, не вмешиваясь в мои дела. Тяжело.
Ездил верхом. Дома г-жа Ладыженская. Я совсем забыл ее.
Спал. Приехал Иван Иванович. Хорошо говорил с ним и Беленьким. Читал свои старинные письма. Поучительно. Как осуждать молодежь и как не радоваться на то, что доживешь до старости.
15 октября. Встал рано, думал о пространстве и веществе, запишу после. Гулял. Письма и книжечка — половая похоть. Не нравится. Приехали Стахович, Долгоруков с господином и Горбунов, и Сережа. Софья Андреевна спокойнее. Ездил с Душаном. Хотел ехать к Чертковым, но раздумал. Вечером разговоры, не очень скучные. Ложусь спать.
16 октября. Не совсем здоров, вял. Ходил, ничего не думалось. Письма, поправлял «О социализме», но скоро почувствовал слабость и оставил. Сказал за завтраком, что поеду к Чертковым. Началась бурная сцена, убежала из дома, бегала в Телятинки. Я поехал верхом, послал Душана сказать, что не поеду к Чертковым, но он не нашел ее. Я вернулся, ее все не было. Наконец, нашли в 7-м часу. Она пришла и неподвижно сидела одетая, ничего не ела. И сейчас вечером объяснялась нехорошо. Совсем ночью трогательно прощалась, признавала, что мучает меня, и обещала не мучить. Что-то будет?
17 октября. Встал в 8, ходил по Чепыжу. Очень слаб. Хорошо думал о смерти и написал об этом Черткову. Софья Андреевна пришла и все так же мягко, добро обходилась со мной. Но очень возбуждена и много говорит. Ничего не делал, кроме писем. Не могу работать, писать, но слава богу, могу работать над собой. Все подвигаюсь. Читал Шри Шанкара. Не то.[…]
18 октября. Все слаб. Да и дурная погода. Слава богу, без желания чувствую хорошую готовность смерти. Мало гулял. Тяжелое впечатление просителей двух не умею обойтись с ними. Грубого ничего не делаю, но чувствую, что виноват, и тяжело. И поделом. Ходил по саду. Мало думал. Спал и встал очень слабый. Читал Достоевского и удивлялся на его неряшливость, искусственность, выдуманность, и читал Николаева «Понятие о боге». Очень, очень хороши первые 3 главы 1-ой части. Сейчас готовлюсь к постели. Не обедал, и очень хорошо.
19 октября. Ночью пришла Софья Андреевна: «Опять против меня заговор». «Что такое, какой заговор?» — «Дневник отдан Черткову. Его нет». — «Он у Саши». Очень было тяжело, долго не мог заснуть, потому что не мог подавить недоброе чувство. Болит печень. Приехала Молоствова. Ходил по елочкам, насилу двигаюсь.
[…] Опять ничего не делал, кроме писем. Здоровье худо. Близка перемена. Хорошо бы прожить последок получше. Софья Андреевна говорила, что жалеет вчерашнее. Я кое-что высказал, особенно про то, что если есть ненависть хоть к одному человеку, то не может быть
