тут неладно. (Показывает на голову.) Я вас спрашиваю: какую такую вы нашли новую религию?
Священник. Я не пойму, так сказать…
Александра Ивановна. Перестаньте, пожалуйста, со мной хитрить. Вы очень хорошо понимаете, что я спрашиваю.
Священник. Да позвольте…
Александра Ивановна. Я спрашиваю про то, какая такая есть вера, по которой выходит, что надо со всеми мужиками за ручку здороваться и давать им рубить лес и раздавать деньги на водку, а семью бросить?
Священник. Мне это неизв…
Александра Ивановна. Он говорит, что это христианство; вы священник православный, стало быть, должны знать и должны сказать, велит ли христианство поощрять воровство.
Священник. Да меня…
Александра Ивановна. А то на что же вы священник и волосы длинные носите и рясу?
Священник. Да нас, Александра Ивановна, не спрашивают…
Александра Ивановна. Как не спрашивают? Я спрашиваю. Он вчера мне говорит, что в Евангелии сказано: просящему дай. Так ведь это надо понимать в каком смысле?
Священник. Да я думаю, в простом смысле.
Александра Ивановна. А я думаю, не в простом смысле, а как нас учили, что всякому свое назначено богом.
Александра Ивановна. Да вот и видно, что и вы на его стороне, как мне и говорили. И это дурно, я прямо скажу. Если ему будет поддакивать учительница или какой-нибудь мальчишка, а вы в вашем сане должны помнить, какая лежит на вас ответственность.
Священник. Я стараюсь…
Александра Ивановна. Какая же это религия, когда он в церковь не ходит и не признает таинства. А вы, вместо того чтобы образумить его, читаете с ним Ренана и толкуете по-своему Евангелие.
Священник (в волнении). Я не могу отвечать. Я, так сказать, поражен и замолкаю.
Александра Ивановна. Ох, кабы я была архиерей, я бы вас научила Ренана читать и папироски курить.
Петр Семенович. Mais cessez au nom du ciel. De quel droit? [19]
Александра Ивановна. Пожалуйста, меня не учи. Я уверена, что батюшка на меня не сердится. Что ж, я сказала все. Хуже бы было, если бы я зло держала. Правда?
Священник. Извините, если я не так выражался, извините.
Неловкое молчание. Священник идет к стороне и, раскрывая книгу, читает. Входят Люба с Лизанькой. Люба, 20-летняя красивая, энергичная девушка, дочь Марьи Ивановны, Лизанька, постарше ее, дочь Александры Ивановны. Обе с корзинами, повязанные платками, идут за грибами. Здороваются – одна с теткой и дядей, Лизанька с отцом и матерью – и со священником.
Явление пятое
Те же, Люба и Лизанька.
Люба. А где мама?
Александра Ивановна. Только что ушла кормить.
Петр Семенович. Ну, смотрите приносите больше. Нынче девочка принесла чудесные белые. И я бы пошел с вами, да жарко.
Лизанька. Пойдем, папа.
Александра Ивановна. Поди, поди, а то толстеешь.
Петр Семенович. Ну, пожалуй, только папиросы взять. (Уходит.)
Явление шестое
Те же, без Петра Семеновича.
Александра Ивановна. Где же вся молодежь?
Люба. Степа уехал на велосипеде на станцию, Митрофан Ермилыч с папа уехал в город, мелкота в крокет играют, а Ваня тут, на крыльце, что-то с собаками возится.
Александра Ивановна. Что ж, Степа решил что-нибудь?
Люба. Да, он повез сам прошение в вольноопределяющиеся. Вчера он препротивно нагрубил папа.
Александра Ивановна. Ну, да ведь и ему трудно. Il n’y a pas de patience qui tienne [20]. Малому надо начинать жить, а ему говорят: ступай пахать.
Люба. Папа не сказал ему так. Он сказал…
Александра Ивановна. Ну, все равно. Только Степе надо начинать жить, и что он ни задумает, все нехорошо. Да вот он и сам.
Степа въезжает на велосипеде.
Явление седьмое
Те же и Степа.
Александра Ивановна. Quand on parle du soleil, on en voit les rayons [21]. Только что об тебе говорили. Люба говорит, ты нехорошо поговорил с отцом.
Степа. Нисколько. Ничего особенного не было. Он мне сказал свое мнение, а я сказал свое. Я не виноват, что наши убеждения не сходятся. Люба ведь ничего не понимает и обо всем судит.
Александра Ивановна. Ну и что же решили?
Степа. Я не знаю, что папа решил; я боюсь, что он сам хорошенько не знает, но про себя я решил, что поступаю в кавалергарды вольноопределяющимся. Это у нас изо всего делают какие-то особенные затруднения. А все это очень просто. Я кончил курс, мне надо отбывать повинность. Отбывать ее с пьяными и грубыми офицерами в армии неприятно, и потому я поступаю в гвардию, где у меня приятели.
Александра Ивановна. Да, но папа почему не соглашался?
Степа. Папа? Да что же про него говорить. Он теперь под влиянием своей idée fixe ничего не видит, кроме того, что ему хочется видеть. Он говорит, что военная служба есть самая подлая служба и что поэтому надо не служить; а потому он мне денег не даст.
Лизанька. Нет, Степа, он не так сказал, я ведь была тут. Он сказал, что если нельзя не служить, то надо идти по набору, а что идти вольноопределяющимся значит самому избирать эту службу.
Степа. Да ведь я буду служить, а не он. Он служил же.
Лизанька. Да, но он говорит, что он не то что не даст денег, а не может участвовать в деле, противном его убеждениям.
Степа. Никаких тут нет убеждений, а надо служить, вот и все.
Лизанька. Я только сказала, что я слышала.
Степа. Я знаю, ты во всем согласна с папа. Тетя, вы знаете, Лиза совсем во всем на стороне папа.
Лизанька. Что справедливо…
Александра Ивановна. Да уж это я знаю, что Лиза всегда на стороне всякой глупости. Она чует, где глупость. Elle flaire cela de loin [22].
Явление восьмое
Те же и Ваня. Вбегает Ваня в красной рубахе, с собаками, с телеграммой.
Ваня (к Любе). Угадай, кто приезжает?
Люба. Нечего угадывать кто. Давай телеграмму. (Тянется. Ваня не дает.)
Ваня. Не дам и не скажу. Тот, от кого ты покраснеешь.
Люба. Глупости! От кого телеграмма?
Ваня. Вот и покраснела, покраснела. Тетя Алина, правда, покраснела?
Люба. Какие глупости! От кого? Тетя Алина, от кого?
Александра Ивановна. Черемшановы.
Люба. А-а!
Ваня. То-то! – А! А отчего краснеешь?
Люба. Тетя, покажите телеграмму. (Читает.) «Будем с почтовым трое. Черемшановы». Значит, княгиня, Борис и Тоня. Ну что ж, я очень рада.
Ваня. То-то очень рада! Степа, смотри, как покраснела.
Степа. Ну полно приставать, все одно и то же.
Ваня. Да, оттого, что и ты за Тоней приударяешь. Так уж вы киньте жребий, а то нельзя брату на сестре, а сестре за брата.
Степа. Полно врать. Лучше не трогай. Сколько раз тебе говорили.
Лизанька. Да если с почтовым, так они сейчас приедут.
Люба. И то правда. Так мы не пойдем.
Входит Петр Семенович с папиросами.
Явление девятое
Те же и Петр Семенович.
Люба. Дядя Петя, так мы не пойдем.
Петр Семенович. А что?
Люба. Черемшановы сейчас приезжают. Лучше сыграем пока один сет в теннис. Степа, будешь?
Степа. Пожалуй.
Люба. Я с Ваней против тебя с Лизанькой. Согласны? Так я пойду шары возьму и ребят приведу. (Уходит.)
Явление десятое
Те же, без Любы.
Петр Семенович. Ну, вот и остался.
Священник (хочет уходить). Мое почтение!
Александра Ивановна. Нет, подождите, батюшка, мне хочется поговорить с вами. Да и Николай Иванович подъедет.
Священник (садится и опять закуривает). Может быть, долго?
Александра Ивановна. Да вот кто-то подъехал. Должно быть, он.
Петр Семенович. Какая же это Черемшанова? Неужели урожденная Голицына?
Александра Ивановна. Ну да. Та самая Черемшанова, которая жила в Риме с теткой.
Петр Семенович. Вот рад буду увидать. Не видались с Рима, когда она пела со мной дуэты. Премило пела. Ведь у нее двое детей, кажется?
Александра Ивановна. Да она с ними и приезжает.
Петр Семенович. Я не знал, что они так близки с Сарынцевыми.
Александра Ивановна. Не близки, а они жили вместе прошлого года за границей. И мне кажется, что lа princesse a des vues sur Louba pour son fils. C’est une fine mouche, elle flaire une jolie dot [23].
Петр Семенович. Да ведь Черемшановы сами были богаты.
Александра Ивановна. Были. Князь жив, но промотал все и спился с кругу. Она подавала на высочайшее имя и спасла кое-какие крохи и оставила его. Но зато прекрасно воспитала детей. Il faut lui rendre cette justice [24]. Дочь прекрасная музыкантша, а сын кончил университет и очень мил. Только Маша, я думаю, не очень рада. Некстати теперь ей гости. А вот и Nicolas.
Входит Николай Иванович.
Явление одиннадцатое
Те же и Николай Иванович.
Николай Иванович. Здравствуй, Алина, Петр Семенович. А (к священнику), Василий Никанорович! (Здоровается.)
Александра Ивановна. Кофе есть еще. Налить? Немного холоден, но можно подогреть. (Звонит.)
Николай Иванович. Нет, благодарствуй. Я поел. А где Маша?
Александра Ивановна. Кормит.
Николай Иванович. И здорова?
Александра Ивановна. Ничего. Что ж, ты сделал свои дела?
Николай Иванович. Сделал, да. Впрочем, если есть чай или кофей, дай. (К священнику.) А, принесли книгу. Прочли? А я всю дорогу об вас думал.
Входит лакей, здоровается, Николай Иванович подает ему руку. Александра Ивановна пожимает плечами и переглядывается с мужем.
Явление двенадцатое
Те же и лакей.
Александра Ивановна. Подогрейте, пожалуйста, самовар.
Николай Иванович. Не надо, Алина. Я не хочу, а если захочу, то и так выпью.
Явление тринадцатое
Те же и Mисси.
Мисси (увидев отца, прибегает с крокета и вешается ему на шею). Папа, пойдем со мной.
Николай Иванович (лаская ее). Сейчас, сейчас, дай поем. Иди играй, я приду.
Явление четырнадцатое
Те же, без Мисси.
Александра Ивановна. Что же, на съезде обвинили крестьян?
Николай Иванович садится за стол, жадно пьет чай и ест.
Что же, обвинили?
Николай Иванович. Да, обвинили, да они и сами признались. (К священнику.) Я думал, что Ренан для вас малоубедителен…
Александра Ивановна. Но ты не согласился с решением?
Николай Иванович (досадливо). Разумеется, не согласился. (К священнику.) Вопрос для вас ведь не в божественности Христа и не в истории христианства, а в церкви…
Александра Ивановна. То есть как же: они признались, et vous leur avez donné un démenti [25]. Они не украли, а взяли.
Николай Иванович (начинает говорить священнику, но решительно оборачивается к Александре Ивановне). Алина, голубушка, не преследуй меня шпильками и намеками.
Александра Ивановна. Да я нисколько…
Николай Иванович. А если хочешь серьезно знать, почему я не могу судиться с крестьянами за срубленный ими и нужный им лес…
Александра Ивановна. Я думаю, им и самовар отот нужен…
Николай Иванович. Так если ты хочешь, чтобы я тебе сказал, почему я не могу допустить, чтобы эти люди сидели в тюрьме и были разорены из-за того, что они срубили десять деревьев в лесу, который считается моим…
Александра Ивановна. Считается всеми.
Петр Семенович. Ну, опять споры. Пойду лучше с собаками в сад. (Сходит с террасы.)
Николай Иванович. Даже если бы и считать, чего я никак не могу, что этот лес мой, то у нас девятьсот десятин леса, на десятине около пятисот деревьев, стало быть четыреста пятьдесят тысяч (так, кажется?) деревьев. Они срубили десять, то есть одну сорокапятитысячную часть, – ну стоит ли, можно ли из-за этого оторвать человека от
