софизм. Все, что имеет силу, не валяется в пыли: припомните Христа, Будду и их влияние на самый низший класс. При таких взглядах на искусство для народа Толстой не мог, конечно, серьезно отнестись в свое время к затее наших барышень писать «что-нибудь» для тех масс, служить которым призываются лучшие силы. «И они думали, что это так легко», — задумчиво промолвил он. В силу того же, он отозвался неодобрительно о некоторых «плодовитых» беллетристах. — Возьмите N.: поверьте, я решительно не в состоянии прочитать целую написанную им страницу… Не понимаю этой работы на заказ: какая-то позорная продажность… И девяносто девять сотых возятся с своею грязной половой любовью. А между тем у Диккенса, с его значением, — хотя его и портит его манера излагать, — нет ни одной почти красивой героини: или уроды прямо, или же — калеки… Л. Н. не пашет больше. Года не те. Но и в иное время его работа не была рисовкою. Я лично говорил с одним подростком (сыном крестьянки Копыловой), для семьи которого, оставшейся без мужских рук, Толстой несколько лет был временным работником; в крестьянстве этим не играют… Желанье стать обязанным в жизни только себе («житье трудами рук своих»), по словам Л. Н вряд ли осуществимо целиком: остается — ограничение потребностей… День пролетел, как один миг. Вечером Л. Н. проводил меня пешком на станцию. Он ходит замечательно легко. Мы продолжали разговаривать, и я жалел, что не имею больше времени в своем распоряжении… На прощанье я выразил ему, что я стеснялся несколько зайти незваным гостем, но что теперь мой страх пропал. Он протянул мне руку. — Ко мне действительно приходят и напрасно — не знаю, для чего. Но вы другое дело. И я вам нужен был, и вы — мне нужны. Пишите мне… Я не «интервьюировал» Л. Н. Он это знает. Девятнадцатого июня была минута, еще там, в купальне, — когда, закрытый ее соломенными переплетами от остального мира, я плакал перед этим человеком… Поэтому он не осудит меня; он, вероятно, только со мною вместе пожалеет, что мой рассказ неточен и короток. Простившись, я поехал дальше, к месту назначения… Ночью опять ударил дождь. Утро опять было холодное. Но в душе жило ощущение, похожее на то, если бы кто из подземелья случайно вырвался на целый день поближе к солнечному свету и теплу.
Комментарии
Н. Чудов, День в Ясной Поляне, — Орловский вестник, 1897, 29 июня, No 171. Николай Александрович Чудов, журналист, печатавшийся в 90-е г. в «Орловском вестнике», позднее в «Волжском слове» и «Южном крае». После коронации Николая II Чудов написал обличительное стихотворение о Ходынской катастрофе и отпечатал его на гектографе. Это стихотворение «Николаю II на память о коронации» послужило причиной судебных преследований. Чудов сидел в остроге, позднее сослан в Вологодскую губернию. Толстой отнесся к нему с интересом: «…человек …умный, горячий и хорошо пишущий, за что он пострадал много и продолжает страдать» (т. 72, с. 179). Чудов был в Ясной Поляне 19 июня 1897 г. и написал статью по свежему впечатлению. Он посылал Толстому гранки, что явствует из его письма: «Прилагаемая статья была уже набрана и досыта урезана цензурою, когда я задал себе вопрос: «Хорошо ли я поступаю?.. Если вы запрещаете, не откажите написать до выпуска воскресного номера…» (ГМТ).
1* Уильям Томас Стэд (1849-1912) — журналист, социолог и общественный деятель гостил у Толстого неделю в мае 1888 г. Автор книги «Правда о России» (1888). 2* Имеются в виду сочинения Толстого «Царство божие внутри вас» (1890-1893) и «Письмо к членам Петербургского комитета грамотности» от 31 августа 1896 г. 3* Трактат «Что такое искусство?» (1897-1898). 4* Речь идет, вероятно, о повести «Отец Сергий», начатой Толстым в 1898 г., и романе «Воскресение». 5* 18 мая Толстой отослал письмо Николаю II по поводу отнятия детей у самарских молокан, религиозных сектантов, отвергавших обряды православия. Толстой советовал царю прекратить «позорящие Россию гонения за веру» (т. 70, с. 72-75). 6* Имеются в виду картины французского художника Жана Франсуа Милле (1814-1875). Картина «Angelus» (1839) находится в Лувре, и репродукции с нее были широко распространены в России. Рисунок Милле «Отдыхающий копач» («Человек с мотыгой») Толстой упоминает в качестве примера в трактате «Что такое искусство?».
«Русские ведомости». Из разговора с Ломброзо
Профессор Ломброзо — один из самых ревностных почитателей графа Л. Н. Толстого. Он знаком со всеми его произведениями, которые почти все переведены на итальянский язык (в том числе и такие, которые не изданы в России). Почитание великого русского писателя не ослабляется тем, что граф Толстой не разделяет многих воззрений Ломброзо и относится к ним даже враждебно, а равно и тем, что Ломброзо видит в Льве Николаевиче гениального, но несколько парадоксального мыслителя, как он это и высказал в своей книге — о гениальных людях, хотя в то же время и решительно протестует против характеристики Толстого, сделанной его приятелем Максом Нордау (*1*). Поездка в Ясную Поляну к графу Л. Н. Толстому оказалась для Ломброзо не вполне удачной в том отношении, что он застал в доме тиф, поразивший одну из дочерей графа (*2*). Это обстоятельство, конечно, не могло не отразиться на отношении к гостю, который провел, впрочем, сутки в Ясной Поляне и мог видеться и говорить с графом. Впечатление, которое Лев Николаевич произвел на Ломброзо, было самое благоприятное; итальянский психиатр нашел его бодрым, здоровым, крепким и шутя заметил ему, что граф мог бы быть его сыном, хотя Ломброзо всего 61 год, а графу за 70 (*3*). Вынужденный отказаться в последние годы от работ в поле, колки дров и других более тяжелых занятий, граф посвящает все-таки ежедневно 3-4 часа на писание, следит за литературой, а в свободное время упражняется в лаун-теннис, ездит верхом или на велосипеде и купается. «Он свободно плавает полчаса, тогда как я не выдержу более 10 минут», — заметил Ломброзо. Граф занят теперь большим трудом об искусстве, его значении и задачах. Вообще же, Лев Николаевич, по выражению Ломброзо, облекся в броню недоступности перед интервьюировавшим его психиатром и только отчасти мог удовлетворить любопытство последнего. Ломброзо, впрочем, был уже доволен тем, что ему удалось видеть знаменитого русского писателя в его сельской обстановке и хотя немного побеседовать с ним о некоторых вопросах искусства и жизни.
Комментарии
Из разговора с Ломброзо, — Русские ведомости, 1897, 18 августа, No 227. Чезаре Ломброзо (1835-1909), итальянский психиатр, антрополог и криминалист. Его теорию «преступного типа» Толстой считал ложной. Ломброзо прибыл в Москву как гость XII Международного съезда врачей, проходившего в Большом театре под председательством Н. В. Склифосовского. Он выступил на съезде с докладом, в котором назвал имя Толстого как одного из писателей, в сочинениях которого «первый раз эстетика заключает тесный союз с учеными». Ломброзо посетил Ясную Поляку 11 августа 1897 г. В написанных позднее воспоминаниях (Ломброзо Ц. Мое посещение Толстого. Женева, изд. Элпидина, 1902) он писал о своих разговорах с Толстым: «Я видел совершенную невозможность говорить с ним, не раздражая его, о некоторых предметах и особенно о том, что у меня больше всего лежало на сердце, — убеждать его, например, в справедливости теории «прирожденных преступников», которую он упрямо отрицал, хотя он, как и я, лично видел такие типы и описывал их» (Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. 2-е изд. М., 1960, т. 2, с. 99). В дневнике 15 августа 1897 г. Толстой отметил; «Был Ломброзо, ограниченный, наивный старичок» (т. 53, с. 150). В письме к А. К. Чертковой он тогда же дал такую характеристику: «Мало интересный человек, не полный человек» (т. 88, с. 47).
1* Макс Нордау (1849-1925), немецкий публицист и писатель. 2* Болела Мария Львовна Толстая. 3* С. А. Толстая записала в дневнике свое впечатление от Ломброзо: «Маленький, очень слабый на ногах старичок, слишком дряхлый на вид по годам, ему 62 года» (Дневники, т. 1, с. 282).
«Одесский листок». А. Гермониус-финн. В Ясной Поляне. У Льва Толстого
Константин Михайлов (*1*) в поддевке, с бесчисленным множеством складок кругом талии, мял в руках свой картуз, стоя у порога комнаты. — Так пойдемте, что ли?.. — предложил он. — С четверть часа уж, наверное, прошло, пока я назад ворочался… Лев Николаевич не долго обедает. Я накинул пальто, и мы вышли из хаты. Волнение невольно охватило меня, когда пошли мы, спускаясь с пригорка к пруду, чтобы, миновав его, снова подняться к усадьбе знаменитого писателя. Здесь в тени вековых лип и берез создавались и зрели чудные образы и художественные картины… Здесь воскресали в гениальной фантазии прежнего Льва Толстого герои его «Войны и мира», «Детства» и «Отрочества», «Военных рассказов», «Анны Карениной». Я ехал в Ясную Поляну с одною определенною целью — на месте проверить разноречивые слухи об его болезни и толки о новых произведениях его. Меньше всего собирался я обращаться к нему за разрешением каких бы то ни было витиеватых «вопросов», как это по установившемуся шаблону практикуется большинством наезжающих в Ясную Поляну «интервьюеров», обращающихся ко Льву Толстому, как к модному оракулу, который обязан изрекать свои «мнения» относительно всего, что взбредет на ум досужему человеку… Мы прошли уже мимо пруда и подымались по усыпанной пожелтевшими листьями аллее вековых берез прямо к видневшейся на пригорке каменной усадьбе, а невольное волнение мое никак не могло улечься… — Вот беседка, где Лев Николаевич работает летом, когда хочет, чтобы ему не мешали… — указал проводник небольшой каменный павильончик влево от аллеи, летом укрывающийся в тени развесистых лип. Эти липы длинною аллеею тянутся влево к другому каменному флигелю, в котором живет сын писателя граф Л. Л. Толстой с супругой и куда яснополянский философ ходит обедать. Густой парк лип раскинулся и вправо от березовой аллеи, и впереди усадьбы. Летом, должно быть, чудно здесь, в тени этой листвы, которая теперь густым желтым ковром покрывает поблеклую траву цветника перед домом и широкую, не усыпанную песком, подмерзшую слегка дорожку аллеи, ведущей прямо к крыльцу стеклянной веранды дома. Как-то пусто, сиротливо и неуютно кажется здесь сейчас. На лужайке парка пасется скот… — Тут вот и наш скот вместе ходит, — объясняет толстовец, — Лев Николаевич никогда ничего против этого не скажет, позволяет… Ни души не видно кругом. Белый каменный дом со своею зеленою крышею и стеклянною верандою кажется точно нежилым, да и на самом деле в
