и, может быть, слишком уж смелых парадоксов о христианстве. Мы вернулись к Одессе… Лев Николаевич очень интересовался одесскою прессою, ее характером, работниками… — Скажите, — полюбопытствовал он, — Л. Е. Оболенский совсем переселился в Одессу или только присылает свои статьи в «Одесский Листок»?.. (*8*) Я удовлетворил любопытство Льва Николаевича. Но особенно заинтересовали маститого писателя сахалинские очерки В. М. Дорошевича (*9*). Он расспрашивал меня, долго ли пробыл В. М. Дорошевич на Сахалине и где именно побывал на острове. — Я нарочно отбираю все нумера газеты, где появляются эти очерки, говорил Лев Николаевич, — чтобы прочесть их, когда они будут закончены. Это очень интересно… Непременно прочту их: я читал Чехова сахалинские очерки, но они мне не понравились и не удовлетворили меня. Моя беседа с графом продолжалась около часа; я чувствовал, что этот час отнят мною у Льва Николаевича от его работ, которыми он завален, и встал, чтобы проститься… — Скажите, пожалуйста, какого происхождения ваша фамилия?.. — спросил Лев Николаевич в заключение. — Не финляндская ли? Мы сейчас говорили об этом за обедом… Я подтвердил основательность этой догадки графа. — И вы говорите по-шведски?.. — Как же… — Чудная страна, Финляндия!.. Я никогда не бывал в ней, но так много слышал об ней… Вот невестка моя была бы рада услышать родную речь!.. Сын Льва Николаевича, граф Лев Львович Толстой, женат, как известно, на представительнице аристократической финляндской фамилии Форселлес… Покинув отшельническое уединение яснополянского философа, я торопливо заносил в записную книжку свои впечатления и слова маститого писателя, вернувшись в хату Константина Михайлова .
Комментарии
А. Гермониус-финн. В Ясной Поляне, II. У Льва Толстого, — Одесский листок, 1897, 30 октября, No 259. Аксель Карлович Гермониус (1860-1912) писал под псевдонимом Финн в 80-е г. в «Петербургской газете», затем в одесских изданиях. Публикуемый очерк второй из серии трех статей, посвященных впечатлениям от Ясной Поляны.
1* Константин Михайлович Орехов — бывший ученик яснополянской школы и последователь взглядов Толстого, крестьянин деревни Ясная Поляна, в избе которого первоначально остановился А. Гермониус (см.: Одесский листок, 1897, 26 ноября, No 255). 2* 6 сентября 1897 г. Толстой отправил письмо, ранее адресованное Николаю II с протестом против преследований молокан, у которых отбирали детей, в редакцию «Санкт-Петербургских ведомостей». Письмо было напечатано в этой газете 15 октября 1897 г. (No 282). 3* Цитата из пьесы Шекспира «Гамлет». 4* Работа «Что такое искусство?» появилась впервые в журнале «Вопросы философии и психологии» (1897, No 5 и 1898, No 1). В английском издании вышла в 1898 г. в переводе Э. Моода несколькими отдельными выпусками (приложение к журналу «The New Order»). 5* 5 октября 1897 г. Толстой обратился в редакцию журнала «Русская мысль» с рекомендацией стихотворения Вячеслава Дмитриевича Ляпунова «Пахарь» (т. 70, с. 161). Стихотворение было напечатано в No 1 за 1898 г. в сопровождении письма Толстого. 6* Одно из многочисленных антитурецких восстаний на Крите, начавшееся в 1896 г., привело к греко-турецкой войне 1897 г. Неподготовленная к войне Греция потерпела поражение. 7* По-видимому, Капнист Эмилия Алексеевна (1847-1903). 8* Леонид Егорович Оболенский (1845-1906), публицист, критик и философ. В 80-е г. издавал «Русское богатство», где печатался Толстой. 9* Очерки Власа Михайловича Дорошевича (1864-1922) о Сахалине были изданы отдельно лишь в 1903 г. По-видимому, Толстой испытал некоторое разочарование, познакомившись с этой книгой, потому что впоследствии дважды отозвался о ней неодобрительно (см.: Маковицкий Д. П. Яснополянские записки. М., 1979, кн. 2, с. 256 и 284).
1898
«Камско-Волжский край». Кн. Д. 0. В Москве у гр Л. Н. Толстого
В Москве я не мог лишить себя удовольствия зайти посидеть вечерок у дорогого, не одному мне, близко знающему его, но и всему образованному миру близкого графа Л. Н. Толстого! Встречая, бывало, часто у гр. Л. Н. людей, которые исключительно заходили только для того, чтобы сказать, что были у великого человека, а еще чаще, чтобы описать свое интервью с ним, я, глядя на них, давал себе слово никогда не описывать своих посещений, тем более что знал Л. Н. не менее 40 лет, мне приходилось в старое доброе время, когда Толстой не был еще маститым философом, а был лихим охотником, и полевать и охотиться с ним целыми днями; так что теперь захожу запросто в силу старых давнишних отношений! Но с годами, когда Л. Н. Толстой уже старик и стоит как бы один, когда все его знаменитые сверстники уже — увы! — сошли со сцены, да и я уже не молод, и не как интервьюер пишу сейчас, — а потому только, что, думается, всякая мелочь, касающаяся Толстого, должна интересовать всех, и я решаюсь набросать несколько слов, в виде исключения, о посещении мною того русского гения, у которого, говорит И. С. Тургенев, медвежий талант. Не видев давно Л. Н. Толстого, мне просто невообразимо захотелось повидать его, как это часто со мною бывает, когда я его не вижу и когда тяжело у меня на душе, ну просто, как бы это лучше сказать, для нравственной дезинфекции — как выразился современный один мудрец, — и я повторяю его слова. Беседа с графом Л. Н такая всегда возвышающая душу, такая успокоительная для измученного человека, приходящего именно отвести у него душу в наш нервный век противоречий, и сомнений, и беспокойства, — что, мне думается, нет человека в мире (по крайней мере мне известных), кто мог бы словом, советом и беседою помочь ближнему, как он. Я не раз испытал это на себе и видел это на других! Вчера, узнав проездом в Москве, что Л. Н. Толстой хворает, я поехал к нему в дом и застал его хотя хворающим, но на ногах и живо интересующимся всем, по обыкновению. Граф Л. Н. простудился и не знает наверное где, но недели 2-3 тому назад он, верный своей привычке к физическому труду, долго работал с лопатою и, вспотев, должно быть, остудил поясницу — а может быть, и на коньках, так как он ежедневно почти упражняется час и больше на льду. И это в 68 лет! В данную минуту ему уже легче, хотя еще лихорадит и он писать не может, а то он ежедневно работает от 10 часов утра и до 4-х с пером в своем кабинете. Л. Н. вышел ко мне с книжкою стихотворений Гейне в руках и прочел мне несколько чудесных стихотворений знаменитого поэта и восхищался ими; читает Толстой даже вечером мелкую немецкую печать совершенно свободно, при неярком освещении, настолько зрение хорошо. «Пользуюсь болезнью, чтобы перечитать Гейне, которого очень люблю, — сказал Л. Н. — Писать сейчас еще не могу!» Разговор от Гейне перешел к современным событиям: Золя — Дрейфус (*) и т. д. «Мне, по моим убеждениям, очень противна эта жидофобия во Франции и ее современный шовинизм, крики за армию, — продолжал Л. Н., — и признаюсь, я сочувствовал этому движению, которое, казалось, добивалось оправдания невинно осужденного; но вот вмешалась молодежь, студенты, всюду чуткая ко всему хорошему; она за правительство, и я начинаю сомневаться, и меня смущает — как бы правда не на их стороне?» — вопросительно заговорил граф Л. Н. До Золя он не охотник, не любит его писание и не признает за ним большого таланта писательского: некрасиво, скучно, как будто все одно и то же! Перешли к другим вопросам. Пришли какие-то тульские крестьяне, оказавшиеся весьма развитыми, что не редкость теперь в нашем крае. С ними Л. Н. беседовал довольно долго: он никому в совете не отказывает. Речь зашла о распущенности русской женщины, на что и крестьяне жалуются в своем быту и среде. Граф говорил довольно много. «Женщины все толкуют о свободе, — между прочим сказал Л. Н — что они на нее имеют право как христианки; да такова ли должна быть христианская свободная женщина, как наши барыни, декольте на балы и обеды и для этого не одевающиеся, а раздевающиеся? Я понимаю женщину-христианку не такою, а строгою, преисполненную христианской любви к ближнему, понимающую и строго относящуюся к своим семейным обязанностям — такая и свободна; она и не одевалась в первое время христианства, как язычницы; она носила платье широкое, скрывающее ее формы; не оголялась как язычницы — наподобие их! Мне теперь нездоровится, я сейчас не могу писать, но я надеюсь, что я не умру, не написав еще многое о женщине. Я перед смертью выскажу о женщине все, что у меня на душе…» Много говорил в этот вечер Л. Н., и мы несколько раз возвращались к разговору о немецкой литературе. Л. Н. очень сожалел, что наша молодежь мало знает немецкий язык, почему лишает себя удовольствия знать ближе немецкую литературу и ее прелесть. Сочинение его об искусстве выйдет в России не в полном объеме. Вспоминая прошлое, мне крайне досадно на себя, что я не записывал многого, что слышал от Толстого, когда подолгу бывал с ним; много, много интересного я мог бы сообщить, что теперь — забыто. Я видал и встречал Л. Н. во всех фазисах его творчества, даже в такие минуты, когда он хотел стреляться с И. С. Тургеневым из-за спора горячего, где оба считали себя обиженными! (*2*) Теперь, конечно, досадно, что я много не записал, ввиду общественного интереса, а не личного. Л. Н. такой убежденный человек, что именно этим он страшно влияет на всякого своего собеседника. Все толки и болтовня про него большей частью преувеличены, и мне кажется, он никогда не был так умен, как теперь, и так определенен. Он никогда никому не навязывает своих убеждений, особенно религиозных; о последних говорит даже неохотно, разве разговор на это вызовет кто, или отвечает на поставленный ему вопрос. Самая его беседа, в которой проглядывает непротивление злу, удивительно успокаивает. Да, именно теперь Толстой напоминает старую, с чудными плодами яблоню, которая год от году дает более и более прекрасных плодов! Я засиделся у Л. Н. Он, по обыкновению, ужинал своими вегетарианскими блюдами, после чего мы расстались. Уходя от него, не впервые мне вспомнилось изречение из «Эдип-царь»: «Дружба великого человека есть особая милость богов». 12 января 1898 г.
Комментарии
Кн. Д. О. В Москве у гр. Л. Н. Толстого. — Камско-Волжский край, 1898, 20 января, No 639. Дмитрий Дмитриевич Оболенский (1844-?), помещик, коннозаводчик, давний приятель семьи Толстого (домашнее прозвище Миташа). Навестил Толстого в
