неожиданно обратился ко мне: — Мне говорили, что вы привезли мне свои книги. Где же они? — Не для вас, а для яснополянской библиотеки, — ответил я. — Для вас едва ли они представляют какой-нибудь интерес. Лев Николаевич взял мой сборник («Итоги») (*8*) и просмотрел оглавление. — А, воспоминания… Я люблю воспоминания, непременно прочту, — сказал он. Когда кончилась шахматная партия, Лев Николаевич встал и прошелся несколько раз мимо нас. Вдруг он шутливо, добродушно стал упрекать Софью Андреевну и меня, что мы все говорим о нем. Я не выдержал, меня потянуло к нему. Я взял его руку и ответил на необычайно мило выраженный укор. — Лев Николаевич, извините, но разве возможно в вашем присутствии говорить о ком-либо, кроме вас?.. Я набираюсь даже смелости и решаюсь зачислиться в число тех просителей, которые надоедают вам просьбами о портрете, автографе, книжке… Подарите мне все это. Он увел меня в свой кабинет и предложил выбрать любой из последних фотографических снимков. — Всем этим в обилии снабжает меня Чертков. Я выбрал кабинетный, наиболее большой и удачный грудной снимок. На нем, как нарочно, оказалось изречение самого Толстого о «законе Бога» и об одинаковой сущности его во все времена и для всех людей. Книжку Лев Николаевич сам выбрал для меня. Это «На каждый день» (за июнь) — труд, который Лев Николаевич считает самым важным в числе своих произведений. Вручая ее, он мне сказал: — Прошу вас прочесть это непременно. — Конечно, прочту и буду справляться с ее «изречениями» до конца жизни. Надписи писал Лев Николаевич без чернильницы, каким-то особым пером, вынув его, кажется, из кармана; я слышал о таком пере, но в первый раз видел его. Перо, видно, всегда при нем. Мирное, небольшое орудие, а как боятся его, когда оно заговорит против зла. В кабинет вошел г. Гольденвейзер, и, когда Лев Николаевич выполнил мое желание, мы обратились к нему с просьбой сыграть что-нибудь. Вернулись в зал, и известный московский пианист сел за рояль. Раздались чудные, задушевные звуки Шопена. Исполнено было прекрасно, сознательно несколько пьес, в том числе и Шумана. Лев Николаевич слушал внимательно, задумчиво, не шевелясь. Мне казалось, что на глазах его показались слезы. Не могла великая душа не тронуться великой музыкой. Я завидовал пианисту. Когда все смолкло и г. Гольденвейзер закрыл рояль, я напомнил, что появились новые сведения об отношениях Шопена и Жорж Занд и о ее влиянии на его творчество. Толстой резко, односложно отозвался о писательнице, и разговор на этом оборвался.
Комментарии
Г. Градовский. Два дня в Ясной Поляне. — Биржевые ведомости, 1909, 15, 17, 21 октября и 13, 15 ноября, No 11364, 11367, 11373, 11413, 11417. Об этом же см.: Градовский Г. К. Поездка в Ясную Поляну. — В кн.: Публицист-гражданин. Пг., 1916, с. 150-172. Григорий Константинович Градовский (1842-1915), либеральный публицист. Был в Ясной Поляне 4-5 октября 1909 г. Маковицкий записал в дневнике: «Л. Н. был Градовскому приятен, но Градовский не был ему интересен: насквозь либерал» (Яснополянские записки, кн. 4, с. 65).
1* Михаил Матвеевич Стасюлевич (1826-1911), публицист, историк и журналист, многолетний редактор «Вестника Европы». 2* А. М. Хирьяков был приговорен судом к году крепости за редактирование в нежелательном духе газеты «Голос». 3* «Касса взаимопомощи литераторов и ученых» в Петербурге была основана при участии Г. К. Градовского. 4* Цитата из романа «Обыкновенная история» (1847). 5* Имеется в виду письмо Н. Ф. Потапова и ответ ему Толстого 4 октября 1909 г. (т. 80, с. 125-126). 6* Общество Толстого возникло в связи с юбилеем писателя по инициативе М. А. Стаховича и других в Петербурге в 1908 г. 7* Александр Матвеевич Кованько (1856-1919) — один из первых русских военных авиаторов, начальник школы воздухоплавания. 8* В книгу Г. К. Градовского «Итоги (1862-1907)» (Киев, 1908), помимо политических очерков и фельетонов, вошел раздел: «Воспоминания (бытовые, литературные, военные)».
«Утро России». Н. Лопатин. Вести из Ясной Поляны
Приехал я к Толстому утром. Боялся, не явлюсь ли слишком рано, а между тем застал его уже возвращающимся с прогулки. Подвижной и легко загорающийся от каждой новой мысли, как всегда, он выглядел, однако, озабоченным, расстроенным. — Как ваше здоровье, Лев Николаевич? — Ничего. Отлично гулял сегодня утром, чувствовал себя великолепно, думал, что утренняя работа пойдет хорошо. Вдруг явилась какая-то барышня, требует разрешения разных вопросов, нервничает, ничего толком не может объяснить. Не знаю, как ее и успокоить! Лев Николаевич разводит руками. — Тяжело! Но сейчас же, невольно переходя от мелкой заботы текущего часа к крупной, омрачающей целый период жизни, начинает говорить о современном положении вещей. — Какое время! Какое ужасное время! Репрессии кошмаром нависли со всех сторон. Нельзя говорить, нельзя писать, нельзя печатать! Вы слышали, «Круг чтения» попал под запрет и в издании Горбунова-Посадова, и в издании Сытина? (*1*) Я только недавно узнал эту новость! Лев Николаевич, говоря это, сильно волнуется. По всему видно, как глубоко затрагивает его этот вопрос. В львиной мощи его протеста чувствуется тоска пророка, которому нужна миллионная аудитория, которого от этой аудитории насильно удаляют. Я пытаюсь перевести разговор на другую тему. Спрашиваю про текущие работы и узнаю, что на днях во всех заграничных изданиях одновременно будет опубликована большая статья Льва Николаевича «Чингисхан», касающаяся вопросов русской современной действительности (*2*). — Откуда взялось такое заглавие? — интересуюсь я. — А это воспоминания о Герцене. Помните у него рассуждение о том, что сделал бы Чингисхан, будь у него в распоряжении телеграф, железные дороги и другие усовершенствования современной культуры (*3*). Разговаривая, переходим в столовую . На столе подан кофе, на рояле лежит только что принесенная почта. В этой чудовищной груде газет, книг и писем неустрашимо разбирается Александра Львовна, дочь писателя, принявшая на себя функции личного секретаря, после высылки Н. Гусева. Продолжая свою работу, она любезно сообщает мне статистику состава ежедневной почты. — Писем бывает штук 20-30 в день. Мы их всегда считаем. Сегодня, например, было 28. Но таких, которые действительно интересны, выбирается два, много три. Поступает масса просьб о денежной помощи. Приблизительно на сумму 1500-2000 руб. в день. Затем присылается много рукописей, для прочтения, особенно стихов. Большая часть — совсем плохих, даже безграмотных. Бывают также ругательные письма. — И много? — Нет, не очень. Все-таки почти каждый день. Лев Николаевич между тем удаляется в кабинет работать Однако время от времени возвращается в столовую, вмешивается в общий разговор, потом снова уходит. Снизу получается известие, что курсистка хотела бы поговорить с ним (*4*). Лев Николаевич, видимо, чувствует себя для этого слишком нервным. — Пойди, поговори с нею, успокой ее как-нибудь! — говорит он одному из семейных, и в этих словах звучит хорошо известный завет Ясной Поляны: «Из этого дома никто не должен уходить неутешенным! Здесь неоскудевающая сокровищница духовной силы, частицу которой может получить всякий просящий!» После перерыва, вызванного курсисткой, разговор касается доклада, написанного для мирной конференции. Я узнаю уже известную новость, что в Берлине публичное прочтение этого доклада было запрещено. Тихое, убеждающее слово яснополянского отшельника показалось опасным для бряцающих оружием немцев. Соглашались разрешить чтение, но с такими выпусками, на которые Лев Николаевич не мог дать разрешения. Прочтен был доклад целиком где-то в Швейцарии, но это, конечно, уже не имело большого значения. Мне очень хотелось знать взгляд Льва Николаевича на некоторые текущие события. Начал расспрашивать, но меня постигло разочарование. Те факты, которые важны для нас, живущих сегодняшним днем, для него, мудреца, почти не существуют. Он погружен в вопросы человеческой личности и судеб всего человечества. То же, что лежит между сферами этих двух понятий, интересует его мало. Он почти не читает газет. Только изредка просматривает «Русские Ведомости» или «Новую Русь». Деятельность Государственной Думы его не привлекает, потому что разбираемые в ней вопросы, с его точки зрения, недостаточно существенны. — Ну, а успехи воздухоплавания? — спрашиваю я. — Они-то должны были бы затрогивать Льва Николаевича. Благодаря им может исчезнуть война, пожрав самою себя, сделавшись жестокой, до полной невозможности воевать. — Нет, — отвечает Александра Львовна. — Отец не предвидит такого конца войнам. Он настаивает на том, чтобы люди прекратили сражаться на основании внутреннего убеждения в безнравственности этого занятия! В это время возвращается куда-то исчезавший на полчаса Лев Николаевич. Оказывается, он не выдержал, пошел еще раз поговорить с курсисткой и добился наконец того, что успокоил ее, примирил с волновавшими ее вопросами. Лицо его сияет сознанием принесенного облегчения, но снова начинается разговор о репрессиях и опять на это мудрое старческое лицо набегает волна грусти. Он уходит в кабинет, но работе его в этот день, по-видимому, суждено часто прерываться. Через несколько минут он появляется опять в столовой с газетою в руках. — Прочтите! — предлагает он, указывая на одно место печатающегося в газете «Выбранного чтения на каждый день». Я начинаю читать про себя. — Нет, нет, вслух! — просит Лев Николаевич, и, читая вслух, я замечаю по его лицу, какую радость доставляет глубокая мысль этому человеку, живущему мудростью и для мудрости.
Комментарии
Н. Лопатин. Вести из Ясной Поляны. — Утро России, 1909, 24 ноября, No 40. Николай Петрович Лопатин (1880-1914), журналист, после трехмесячного заключения за публикацию заметки Толстого «Нет худа без добра» (о смертных казнях) в газете «Жизнь» приехал в Ясную Поляну 21 ноября 1909 г. Маковицкий отметил в дневнике: «Он понравился Л. Н.: нашел его умным и скромным человеком» (Яснополянские записки, кн. 4, с. 109).
1* В газете «Книжный листок» от 21 ноября (No 45) сообщалось об изъятии из продажи очередного выпуска «Круга чтения» в издании «Посредника». 2* Статья «Чингисхан с телеграфом» имела также другое название — «Пора понять» (т. 38). 3* В статье Герцена «Письмо к императору Александру II (По поводу книги барона Корфа)» (1857). 4* Маковицкий пишет: «Утром пришла пешком с Козловки девица из Москвы, очень нервная, расстроенная, за успокоением к Л. Н-чу» (Яснополянские записки, кн. 4, с. 109).
«Кривое зеркало». Ив. Митропольский. В Ясной Поляне
А. Г. Михелес (директор общества «Граммофон») передал Льву Николаевичу о намерении Акционерного Общества «Граммофон» выпустить пластинки специально для школ и народа, и Лев Николаевич горячо откликнулся на эту мысль. — Давайте народу полезные развлечения, давайте ему на наших пластинках в популярном изложении мысли и советы хороших писателей, — сказал он, — и ваша пластинка принесет
