исчезла. Все стали неузнаваемы. И когда прокурор, волнуясь и краснея, начал говорить обвинительную речь, то всем было ясно, что и он прежде всего живой человек, взволнованный и потрясенный случившимся. И слова обвинителя говорили одно. А все его взволнованное существо доказывало другое, что нельзя было подвести ни под какую статью уложения о наказаниях. Защитник тоже очень волновался. Шутка ли: надо было проповедовать человеческое в присутствии представителя человечества! Впрочем, присутствовавшие мало обращали внимания как на прокурора, так и на защитника. Они прислушивались к иному голосу, который убедительнее всех прокуроров говорил им, что «на земле мир» возможен только тогда, когда назреет в «человецех благоволение». И этот голос одержал победу: подсудимые были оправданы.
* * *
Полозья скрипят. Бубенцы звенят. Скоро и Ясная Поляна. Мы проезжаем деревню с широкой засугробившейся улицей и спускаемся с небольшой горы в старинный седой парк с просвечивающими между деревьев огнями. Вместе со мною подъезжает к крыльцу молодой человек, студент Б. (*2*), поселившийся невдалеке от Ясной Поляны. Его мечта — заменить собою Н. Н. Гусева и хоть немного помочь Льву Николаевичу в его работах. Мы вместе входим в прихожую с книжными шкапами и тут же знакомимся. Слуга сообщает, что Лев Николаевич совершенно здоров и сидит наверху, в столовой. Я поднимаюсь по скрипучей лестнице наверх. В большой, полуосвещенной комнате, у длинного стола с цветами сидела семья Толстых, Лев Николаевич играл в шахматы с своим зятем М. С. Сухотиным. С первого взгляда я не нашел во Льве Николаевиче никакой перемены. Но затем мне показалось, что в лице его время от времени появлялись тени усталости и грусти. И было такое впечатление, будто он только что вернулся с утомительной прогулки, расставшись надолго с милым другом.
* * *
Эти «тени» появлялись не раз в течение вечера, проведенного мною в Ясной Поляне. Особенно заметно это было, когда за чаем зашла речь о России и плохой жизни наших крестьян. Л. Н. слушал обвинение с грустным видом, и когда заговорил, то в нем сразу вспыхнули горячие ноты в защиту народа. — Если народ наш, — сказал Л. Н., — живет плохо, то одна из главных причин заключается в том, что мы мерзки и живем отвратительно, живем, как паразиты… Льву Николаевичу стали возражать. И купцы-де, и ученые, и фабриканты тоже не живут трудами своих рук. Но Л. Н., видимо, нашел эти аргументы настолько незначительными, что даже и не возражал на них, а перенес беседу на свою поездку в Тулу. Он около 40 лет не был на суде (*3*) и ездил в Тулу вместе со своим старым приятелем и единомышленником М. В. Булыгиным (*4*), который должен был выступить на суде в качестве защитника. И Льва Николаевича поразило в суде бросающееся в глаза несоответствие между правом и правдой. Чем дальше правда, тем все яснее и проще на суде. Чем ближе правда, тем труднее суду разобраться в ней и выйти с честью из своего положения. Таково приблизительно было впечатление Льва Николаевича. Лев Николаевич рассказал, как он делал в Туле попытки, чтобы повидаться с одним подсудимым и по-человечески поговорить с ним. В имении Фигнеров (певцы) (*5*), невдалеке от Ясной Поляны, один из рабочих убил кинжалом лесного порубщика и теперь сидит в тюрьме. С ним-то и хотелось Льву Николаевичу побеседовать. — Помимо сего, — сказал он, — меня еще очень интересует психология этого человека. Убил кинжалом такого же мужика, как и сам. Почему кинжалом? И откуда у него кинжал? Но все его старания повидаться в Туле с убийцей не привели, однако, к желанной цели. Барьеры оказались непреодолимыми даже и для Толстого. А ему, видимо, необходимо это было для разрешения какой-то важной задачи, занимающей его, потому что он сейчас же как-то связал рассказ об убийце с полученным письмом от одного рабочего из Сибири. И, не сгоняя с лица грустной тени и все тем же печально-недоумевающим тоном, каким он говорил о суде, Л. Н. начал передавать содержание полученного письма. Но на полуфразе остановился. — Нет, нет!.. Необходимо прочесть самое письмо. Доктор и друг Льва Николаевича, Душан Петрович, быстро, но бесшумно и молчаливо приносит нужное письмо. Стараясь подавлять волнение, Л. Н. начал читать. Письмо было очень сильно по языку и лаконизму аргументации, искренно по тону и ужасающе по содержанию. Неведомый корреспондент старался, с дружелюбными вставками, убедить Льва Николаевича, что делами любви на этом свете ничего не добьешься, а можно улучшить свое положение только упорной и беспощадной борьбою, уничтожая своих врагов и даже их детей, чтобы очистить поле от сорных трав. В заключение корреспондент выражал сожаление, что Льву Николаевичу не придется, вероятно, дожить до этих счастливых дней… — Слава богу, что не доживу, — проговорил Л. Н. с страдальческим выражением. И глаза его затуманились. Он ответил на это письмо (*6*), характер которого не является исключительным за последнее время. И всякий раз в подобных случаях Льву Николаевичу хочется помочь людям в самом главном для них: в указании страшной пропасти, к которой может привести заблуждающийся ум…
* * *
Сила вещей так складывает в настоящее время жизнь Льва Николаевича, что он вынужден бывает отдавать и большую часть своего времени, и наивысшее напряжение своей души переписке с неведомыми ему людьми, обращающимися в Ясную Поляну со своими скорбями, упованиями и всякими «проклятыми вопросами» со всех концов мира… Но noblesse oblige — как Л. Н. сам иногда характеризует свое положение. В последнее время в Ясную Поляну стали направляться запросы по поводу кооперативного движения в России. И Л. Н. горячо откликается на эти запросы, заявив недавно в полушутливой форме, что в настоящее время в России единственное приличное занятие для порядочных людей — это кооперация. Кроме писем, у Л. Н. в настоящее время, как всегда, несколько начатых работ. Недавно он окончил два очерка, один — в виде сна, другой — из деревенской жизни (*7*). Но оба отложил до поры до времени. На очереди более назревшее. — Работа на триста лет, а жить осталось несколько дней, — говорит он. Но да продлятся эти дни еще надолго ко благу людей!
Комментарии
П. Сергеенко. Вечер в «Ясной». — Русское слово, 1910, 5(18) февраля, No 28. О П. А. Сергеенко см. коммент. к интервью 1906 г. Сергеенко был в Ясной Поляне 26-27 января 1910 г. Маковицкий записал 26 января: «Вечером приехал П. А. Сергеенко; привез граммофон от общества, который раньше Л. Н. отклонил, и пластинку со словами Л. Н. из «Круга чтения». Сергеенко приехал и по делу печатания писем Л. Н-ча.
Сергеенко, как всегда, много говорил Л. Н., сидевшему в кресле у дверей» (Яснополянские записки, кн. 4, с. 165). Толстой отметил в дневнике, что ему «было неприятно» (т. 58, с. 13).
1* 16 января 1910 г. Толстой был в Туле на выездном заседании Московской судебной палаты: судили крестьян, ехавших обозом, по дороге повздоривших с почтальоном и обвиненных в ограблении почты. 2* Валентин Федорович Булгаков. 3* Ошибка: в 90-е гг. Толстой неоднократно бывал в суде — в Москве, Туле и Крапивне. 4* Михаил Васильевич Булыгин пытался организовать защиту крестьян на процессе, происходившем в Туле. 5* В Тульской губернии, в пятнадцати верстах от Ясной Поляны, было имение певца Николая Николаевича Фигнера (1857-1918). 6* На письмо ссыльного С. И. Мунтьянова от 5 января Толстой ответил 24 января 1910 г. (т. 81, с. 73-75). 7* «Сон» и «Три дня в деревне» (т. 38).
«Русское слово». А. П. В Ясной Поляне
(От нашего корреспондента)
По пути на Юг я заехал в Ясную Поляну. Ехать мимо и не заехать к Л. Н. Толстому непростительно для журналиста. Тихий, затерянный сейчас в сугробах снега, дом великого писателя дает всегда столько нового, хорошего… Лев Николаевич только что вернулся с обычной продолжительной прогулки. Бодрый, свежий… — Раздавал сейчас книжечки крестьянам, — сказал он, войдя ко мне в «нижнюю» комнату. Два, три его ласковых слова, и моя робость исчезла. Мы разговорились. Я спросил его о «Чингис-хане». Эту статью он написал недели две тому назад. — Она не для нашей печати! — сказал он. — Разве можно… Я назвал ее сначала «Анархизм». В ней я восстаю против власти… «Чингис-хан» будет напечатан за границей, в Лондоне. — Я написал недавно еще три статьи: «Три дня в деревне» (*1*). Это можно печатать и у нас. В первой статье говорится о бродягах и странниках, которых так много ходит по деревням и селам. Во второй, озаглавленной: «Живущие и умирающие», описывается печальная жизнь крестьян. В третьей говорится о податях Л. Н. Толстой не интересуется теперь художественной литературой, редко читает ее и сам совсем не пишет художественными образами. Его «Три дня в деревне» — простое репортерское изображение деревенской жизни, с моралистическими выводами. Заговорили о Туле, откуда я только что приехал. Об адвокате Б. О. Гольденблате… (*2*) — Я все к нему посылаю крестьян. Он, наверно, тяготится?.. Вот недавно послал к нему с одним, очень неприятным для меня, судебным делом. Такой нехороший случай. Один священник обольстил жену своего церковного сторожа. Муж застал их на колокольне, собралась толпа прихожан. Я слышал уже об этом деле от Б. О. Гольденблата. — Мне очень неприятно говорить о таком деле, — продолжал Лев Николаевич, наши крестьяне и так ненавидят духовенство. А ведь и между духовенством есть хорошие люди… Я передал со слов Б. О. Гольденблата, что, как выясняется, дело обстояло не так: сторож и его жена мстили священнику за что-то и сами создали картину обольщения им женщины, улучив удобный момент, когда священник был на колокольне. — Я-то слышал одну сторону, — сказал Л. Н., — это хорошо, что священник оказывается невиновным… И другое дело направил недавно Л. Н. к Б. О. Гольденблату. Тоже тяжелый случай из жизни деревни. Крестьянин постучал в избу своего соседа. Ему отперла жена соседа. Он повалил ее на пол и хотел изнасиловать. Муж ее был в избе. Увидал, схватил топор и убил насильника на месте. Все эти «дела» всегда очень волнуют Л. Н., так живо принимающего к сердцу нужды приходящих к нему крестьян. Мы простились. Л. Н. легкой походкой прошел наверх заниматься. Оттуда доносился стук пишущей машинки.
Комментарии
А. П. В Ясной Поляне (От нашего корреспондента). — Русское слово, 1910, 17 февраля, No 38. Автор статьи — А. С. Панкратов. См. о
