складки на переносье; как известно, прямые и опущенные брови и эти складки суть, по Сикорскому, три мимических признака мышления. Если прибавить, что лоб Льва Николаевича с достаточно развитыми лобными буграми и достаточной высоты, слегка превышающей длину носа, то можно его лоб характеризовать так: красивый, благородный лоб мыслителя. В области нижней ветви n. facialis с правой стороны преимущественно в мышцах квадратной нижней губы и треугольной нижней губы отмечается клоническая судорога, смещающая нижнюю губу в сторону. Уши сформированы правильно, симметрично расположены, но велики. Лицо по своему складу напоминает лицо великорусского крестьянина. Стан согбен. Походка и движения быстры. Одет Лев Николаевич был в чистую белую рабочую блузу с ременным кушаком, за который он по временам закладывал свои ладони. На голове мягкая шляпа, на ногах сапоги поверх брюк. Свое пальто он то снимал, то опять надевал, например когда шел по пустым коридорам, вероятно для того, чтобы не простудиться. В общем, несмотря на свои 82 года, Лев Николаевич представлял собою пример хорошо сохранившейся бодрости; одышки при ходьбе и движении у него нельзя было заметить. Голос у Льва Николаевича негромкий, спокойный, говорит он не торопясь, даже медленно. На основании медленного темпа речи можно предполагать, что акт мышления у Льва Николаевича даже несколько замедлен — это все равно как работа глубоко забирающего плуга. Затем все мы гурьбой пошли на мужскую половину: сначала прошли по пансионерскому мужскому отделению, далее в наблюдательное, полуспокойное, спокойное и наконец в беспокойное отделение. В наблюдательном отделении Лев Николаевич подробно осмотрел изолятор, который несколько раз называл «карцер», спрашивал, кого сюда помещают. В садике этого отделения он снялся среди душевнобольных. Наиболее долго он здесь говорил с испытуемым Поповым (paranoia chronica) и заболевшим психически арестантом Федоровым (также paranoia chronica). Между прочим, первый из этих больных спросил Льва Николаевича, придет ли на земле бессмертное царство и скоро ли оно придет. Из расспросов оказалось, что Попов под «бессмертным царством» разумел такую жизнь, когда человек не будет обижать другого человека, всем будет хорошо жить и т. п. На этот вопрос Лев Николаевич ответил: «Такая жизнь несомненно наступит на земле», — и далее на дополнительный вопрос о времени наступления: «Мы не знаем, когда она наступит, но она наступит; каждый человек должен стараться, чтобы такая жизнь наступила скорее, а для этого каждый должен жить хорошей нравственной жизнью». Этому же больному Лев Николаевич сказал, что он одинаково относится к Евангелию, Брамизму, Буддизму и Конфуцианству, где такая жизнь возвещается. Когда тут же зашла речь об отлучении великого старца от православной церкви (*1*), он сказал спокойно: «Ну и на здоровье. Это их дело». Затем Попов заметил, что вот Лев Николаевич сказал так: «Душа у всех одинакова». В дальнейшем Попов стал и Льву Николаевичу высказывать свой бред, что он, Попов, Петр Великий, живет уже 200 лет и т. д., Лев Николаевич продолжал слушать, затем пытался переубеждать больного и просил его «так» не говорить, добавив: «Вы так хорошо начали говорить, а теперь говорите другое». Простившись с этим больным, Лев Николаевич подошел к следующему своему собеседнику, больному Федорову, и, узнав от него, что он старообрядец с Рогожского кладбища, произнес: «Среди старообрядцев с Рогожского кладбища у меня много друзей». Когда Льву Николаевичу сообщили, что этот Федоров осужден военно-окружным судом на смертную казнь, которая ему заменена бессрочной каторгой, великий старец при словах «смертная казнь» как бы из глубины души издал возглас: «Ах!» и покачал головою. Направляясь к выходу из садика этого отделения, Лев Николаевич спросил окружающих врачей о том, может ли он этим больным прислать книг своего произведения. Лев Николаевич непременно, несмотря на предупреждения о небезопасности, захотел побывать в беспокойном мужском отделении; в садике этого отделения он долго оставался и безбоязненно беседовал с самыми опасными в смысле агрессивности больными. Что именно говорил здесь Лев Николаевич, я не знаю, так как ради его охраны многие врачи и я также, встав около него, повернулись лицом к окружающим больным и за последними внимательно следили. Желающих переговорить со Львом Николаевичем оказывалось все больше и больше, кругом сходились, образовалась порядочная толпа; в связи с этим шум около Льва Николаевича усилился. Под конец еще возбудились несколько слабоумных больных и стали издавать бессмысленные громкие крики. Когда Лев Николаевич выходил из садика этого отделения, крик был невероятный, а Лев Николаевич со слезами на глазах сказал: «Простите, простите, что я их так разволновал». Затем прошли в мастерские при мужском спокойном отделении. Посмотрел внимательно, но опять-таки заинтересовался больше личностью, чем обстановкой, вступал в разговор с работающими душевно больными, расспрашивал больных, почему они находятся в лечебнице. Часто различных больных Лев Николаевич спрашивал: «Какой губернии?» На женской половине в наблюдательном отделении Льва Николаевича увидела больная Аннина (dementia paranoides) и стала его всячески бранить, правильно называя его по имени и фамилии, Лев Николаевич заметил: «Что она имеет против меня?» — и прошел дальше. В том же отделении одна больная при виде проходивших обнажилась, Лев Николаевич сказал, обращаясь к сопровождавшему его Черткову: «Заметили ли вы, что сделала эта женщина?» — и тут же добавил слова, по-видимому относящиеся к душевно больным: «Женщины циничнее мужчин». Проходя по спокойному женскому отделению, Лев Николаевич встретил больную, ныне выписавшуюся Б., поправлявшуюся после алкогольного психоза (Alcoholismus chronicus). После объяснения врача, какое заболевание имеется в этом случае, он спросил, часто ли бывают психические заболевания под влиянием злоупотребления алкоголем и чем такие заболевания характеризуются. После этого пришли в помещение конференции врачей, разговаривали относительно группировки больных по отделениям. Но лишь только Лев Николаевич услыхал, что он не проходил по женскому беспокойному отделению, которое, как непроходное, осталось в стороне, он немедленно и непременно пожелал опять идти в отделения, для того чтобы осмотреть это отделение. В женском беспокойном отделении он был сразу окружен шумливыми беспокойными больными. Кто просил о выписке, кто пятачок, кто чтобы пускали в церковь, были и такие, которые просто бесцельно кричали. Уходя из этого отделения, Лев Николаевич спросил о религиозности больных; получив ответ, что многие больные, особенно эпилептички, религиозны, он поинтересовался узнать, каким образом удовлетворяются религиозные потребности больных. Затем он сказал, что душевно больные несчастны, что врачам-психиатрам нелегко видеть страдания их и что психиатры, вероятно, долго не могут привыкнуть смотреть на своих больных как на «больничный материал». Осмотр лечебницы продолжался около 2 часов. После него Лев Николаевич на дворе лечебницы снялся вместе со всеми врачами. Кроме этого, следует отметить то обстоятельство, что Лев Николаевич интересовался жизнью низших служащих и осмотрел помещение для них при одном из отделений. По пути в отделения Лев Николаевич заходил в электро-водолечебницу, посмотрел души, электрические аппараты и электрическую световую ванну. Когда ему демонстрировали подвижной душ, или, как его чаще называют, душ Charcot, то Лев Николаевич сделал какую-то пометку в своей записной книжке; точно так же, когда врач, дающий объяснения, сказал, что шкаф для электричества световых ванн устроен по идее Kellog’a, Лев Николаевич переспросил фамилию и быстро сделал пометку в своей записной книжке (*2*). По поводу демонстрируемых приборов он часто задавал вопрос: «Помогает ли?» Так осматривал Лев Николаевич Московскую Окружную лечебницу для душевнобольных. Резко бросалась в глаза разница между осмотром лечебницы кем-либо из лиц, не знакомых специально с психиатрией. Первые идут туда, куда их ведут, и видят то, что им показывают, Лев же Николаевич прежде всего непременно пожелал осмотреть наблюдательное отделение, а также, несмотря на отсоветывания, беспокойные отделения, ради одного из беспокойных отделений он даже второй раз отправился в обход. Мысль такого плана в осмотре лечебницы ясна, проста и глубока: именно в тех отделениях, где пребывают опасные и беспокойные больные, естественно, режим менее свободный, более стеснительный; больным в тех отделениях не так удобно и уютно, и вот оценить эти отделения, увидеть худшее, если можно так выразиться, в лечебнице, посмотреть, как обращаются с больными в этих отделениях, — разве не значит это получить истинное представление о характере учреждения. Равным образом особенность осмотра Льва Николаевича, заключающаяся в интересе к условиям жизни низших служащих, также характерна. Но самое важное, что должно быть отмечено из знаменательных моментов пребывания Льва Николаевича в психиатрической лечебнице, — это его обращение с больными. Деятельность психиатра зиждется на теоретической подготовке и на практических знаниях, но, кроме того, на принципах любви к страждущему. Последнее не следует недооценивать в области призрения душевнобольных. Не обладая, по-видимому, теоретическими и практическими знаниями по психиатрии, Лев Николаевич, как и следовало ожидать, относился к душевнобольным именно так, как этого требуют идеалы любви к страждущему, и с этой стороны явил лишний раз высокий личный пример, как можно было бы относиться к душевнобольным.
Комментарии
В. Люстрицкий. Лев Николаевич Толстой в Московской окружной лечебнице для душевнобольных. — Обозрение психиатрии, неврологии и экспериментальной психологии, 1910, декабрь, No 12. В примечании к статье указывается, что текст статьи впервые сообщен В. В. Люстрицким на собрании врачей в толстовские траурные дни — 11 ноября 1910 г. В дневнике Толстого 16 июня 1910 г. записано: «В три часа пошел в Мещерское к сумасшедшим . Ходил по всем палатам. Не разобрался еще в своих впечатлениях и потому ничего не пишу» (т. 58, с. 65). Разговоры Толстого после посещения лечебницы были записаны В. Ф. Булгаковым и Д. П. Маковицким. На вопрос А. Л. Толстой, какое он вынес впечатление, Толстой ответил: «Ужасное» (см.: Маковицкий Д. П. Яснополянские записки, кн. 4, с. 276). Однако 19 июня он пошел осматривать другую, расположенную неподалеку от Отрадного лечебницу для душевнобольных в селе Троицкое. 20 июня вновь был там на сеансе кинематографа.
1* 20-22 февраля 1901 г. Толстой определением Синода был отлучен от православной церкви. 2* См. т. 58, с. 183.
«Жизнь для всех». В. Молочников. Сутки в «Отрадном» с Л. Н. Толстым
Было так хорошо, что не знаю, с чего начать. Буду рассказывать по порядку. День клонился к вечеру, когда я сошел на ст. Столбовая Московско-Курской ж.д. От станции до «Отрадного» — где поселился Чертков — 8 верст, которые я проехал в деревенской бричке вместе с молодым человеком — помощником Черткова. Дорогой мы проехали две, кажется, деревни. В одной из них мое внимание невольно остановилось на человеке, равномерно шагающем по утоптанному кругу вокруг дерева. Человек ни разу не оглянулся в нашу сторону. Оказывается, это один из тех тихих умалишенных, которых окружная психиатрическая лечебница, расположенная
