О браке и призвании женщины. Лев Николаевич Толстой
Вся неразрѣшимая сложность таинственнаго вопроса о бракѣ, которую, по увѣренію Г. Тургенева, разрабатываетъ Г. Ауербахъ вмѣстѣ съ другими Европейскими и нашими мыслителями, заключается въ томъ же, въ чемъ заключается сложность вопроса питанія человѣка, который хочетъ за одинъ разъ съѣсть два или 10 обѣдовъ. Тотъ, [кто] захочетъ съѣсть сразу два обѣда, не получитъ питанія ни отъ одного. Онъ разстроитъ желудокъ, и цѣль – результатъ питанія – не будетъ достигнута. Тотъ, кто захочетъ жениться на двухъ и трехъ, не будетъ имѣть ни одной семьи. Результатъ брака – дѣти. Дѣтямъ въ нравственномъ мірѣ, какъ воздухъ и тепло въ физическомъ, необходимо вліянія[1] отца и[2] матери, живущихъ въ единствѣ согласія семьи. Единства и согласія семьи не можетъ быть при двухъ или трехъ матеряхъ и отцахъ. Всѣ нечетныя самцы и самки дерутся и истребляютъ другъ друга. Для человѣка же это немыслимо иначе какъ при деспотизмѣ (какъ мучаютъ жеребцовъ, старательно запирая ихъ другъ отъ друга, и какъ держатъ женъ на востокѣ). Тотъ, кто будетъ имѣть въ виду бракъ съ его неизбѣжными послѣдствіями – дѣтьми, съ его цѣлью, тотъ не можетъ видѣть[3] брака внѣ единства. Тотъ же, кто смотритъ только на дѣйствіе совокупленія, не думая о послѣдствіяхъ, долженъ находить полное удовлетвореніе въ развратныхъ учрежденіяхъ нашего общества.
«Почему-же, – скажутъ мнѣ тѣ милыя дамы, которыя, какъ бы награждая меня, удостаиваютъ чтеніемъ мою книгу, скажутъ мнѣ эти милыя дамы съ сдержанно насмѣшливой хотя и ласковой улыбкой, показывая, что они могли, но не хотятъ жестоко поразить меня, – почему же, милый Графъ, хорошая мать не должна чесаться и умываться? – Une femme doit être toujours soigneuse d’elle même,[4] почему же мы видимъ матерей выѣзжающихъ въ свѣтъ, занимающихся благотворительностью и даже братчиками и голодающими и вмѣстѣ отлично воспитывающихъ своихъ дѣтей?» – «Авторъ по своей особенной логикѣ (такъ какъ художникъ всегда говоритъ глупости, когда онъ вторгается въ нашу область мыслей), кажется, предполагаетъ, что все назначеніе женщины состоитъ въ рожаніи [и] воспитываніи дѣтей, и по невѣжеству своему не слыхалъ того, что выработала новѣйшая соціальная наука о назначеніи женщины, игнорируетъ о той разработкѣ неразрѣшимаго вопроса о бракѣ[5] и т. д. и т. д.» – скажетъ фельетонный критикъ. – Я могу вмѣстѣ отвѣтить обоимъ, и несмотря на мое отвращеніе къ доказательнымъ выступленіямъ, я не могу воздержаться отъ того, чтобы высказать тѣ причины, по которымъ я не раздѣляю общаго противнаго моему мнѣнія въ дѣлѣ назначенія женщины.[6]
Достоинство человѣка не заключается въ томъ, чтобы онъ имѣлъ какія бы то ни было качества и знанія, а только въ томъ, чтобы онъ исполнялъ свое призваніе. Призваніе мущины – это рабочія пчелы улья человѣческаго общества – безконечно разнообразно, но призваніе матки, безъ которой невозможно воспроизведенiе рода, – одно несомнѣнное. И несмотря на то женщина часто не видитъ этаго призванія и избираетъ мнимыя – другія. Достоинство женщины состоитъ въ томъ, чтобы понять свое призваніе. Женщина же, понявшая свое призваніе, не можетъ ограничиться кладеніемъ яичекъ. Чѣмъ болѣе она будетъ вникать въ него, тѣмъ болѣе это призваніе будетъ захватывать ее всю и представляться ей безконечнымъ. Значительность и безконечность этаго призванія и то, что оно исполняемо не можетъ быть внѣ формы единаго мужа и единой жены (семьи, какъ ее разумѣли всѣ живущія и жившіе люди), не пойметъ только тотъ, у кого нѣтъ глазъ для того, чтобы видѣть. И потому женщина тѣмъ лучше, чѣмъ больше она отбросила личныхъ стремленій для положенія себя въ мат[еринскомъ] призваніи.
[7]«Но почему же, милый Графъ, мы видимъ прекрасно воспитанныхъ дѣтей у матерей, которыя составляютъ украшеніе общества? Почему мыслящія и развитыя женщины воспитываютъ также хорошо, какъ и женщины, бросающія науки и искуства для созерцанія пеленокъ?» – Да, мы видимъ дѣтей матерей, выставляющихъ свои голыя спины на народъ и пишущихъ статьи, столь же хорошо умытыми, причесанными, одѣтыми, физически [и] нравственно, какъ и матерей, не успѣвающихъ причесаться; но мы не видимъ тѣхъ д[ѣтей], к[оторыя] умерли и [которыя] остались живы, и мы не можемъ сравнить въ этихъ дѣтяхъ тѣхъ основныхъ силъ души, которыя не измѣряются греческой грамматикой, знаніемъ языковъ и танцевъ.
И эти то душевныя силы всегда на сторонѣ дѣтей, воспитанныхъ матерями, не успѣвавшими заниматься братчиками, политической экономіей и пудреніемъ голой груди.
«Но почему-же наконецъ, милый Граф?»
Вотъ какой сумбуръ бываетъ въ головѣ художниковъ, берущихся не за свое дѣло. Почему? Потому что, ежели призваніе матери (высшее по моему убѣжденію) имѣетъ свойство всѣхъ серьезныхъ человѣческихъ призваній при вникновеніи въ него представляться безконечно труднымъ, почти неисполнимымъ по слабости силъ человѣка (такими предст[авляются] мущинамъ искусство, наука), и ежели (признанное всѣми) материнскій инстинктъ имѣетъ высшую, чѣмъ разумъ, силу вліянія, то нельзя предположить, чтобы наибольшія направленныя усилія производили меньшія или худшія результаты, чѣмъ наименьшія. – Ежели я вижу изъ окна двухъ пашущихъ мужиковъ, изъ которыхъ одинъ не переставая пашетъ, а другой куритъ трубку, поетъ прекрасныя пѣсни, разговариваетъ съ проходящими и становится въ красивыя позы, я смѣло могу сказать, что тотъ, кто не переставая пахалъ, хотя онъ и запотѣлъ и усталъ, что онъ напахалъ лучше и больше.
Чѣмъ больше любила – дѣятельно любила мать, тѣмъ дитя лучше. —
Я не знаю примѣра изъ біографіи великихъ людей – великаго человѣка не любимца матери.
Комментарий В. Ф. Саводника
Рукопись занимает пол-листа писчей бумаги, сложенной в четвертку, причем нижняя половина первой четвертушки оторвана. Бумага фабрики Никифорова-Новикова. Почерк, в начале довольно крупный, но сжатый, в конце становится всё более и более мелким. Последовательность текста необычная: начинаясь на первой странице рукописи, он затем переходит на четвертую и заканчивается на третьей, которая исписана только наполовину. На обороте первой страницы помещен отрывок философского содержания, начинающийся словами: «6 дек. 1868 г. Не cogito ergo sum…», и не имеющий никакого отношения к основному тексту рукописи. Рукопись достаточно точно датируется вышеприведенной пометкой автора, а также и встречающимся в начале текста упоминанием о предисловии Тургенева к роману Ауэрбаха: «Дача на Рейне», напечатанному в сентябрьской книжке «Вестника Европы» за 1868 г. По своему внутреннему характеру размышления Толстого о браке и призвании женщины, составляющие содержание рукописи, тесно примыкают к тому циклу идей о женщине и семейной жизни, который сложился у него в эту эпоху и который получил наиболее яркое выражение в эпилоге «Войны и мира», а несколько позднее в «Анне Карениной» и других произведениях.
Рукопись хранится в архиве Толстого в Всесоюзной библиотеке им. В. И. Ленина. (Папка 11, 29.)
ПРЕДИСЛОВИЕ К СЕДЬМОМУ ТОМУ.
В настоящий том входят произведения 1856—1869 гг.
Кроме рассказа «Поликушка», печатаемого по тексту «Русского вестника», в этот том включены варианты к этому рассказу, извлеченные из черновых рукописей Толстого, а также шесть произведений, опубликованных после его смерти: «Тихон и Маланья», «Идиллия», «Сон», «Оазис», «Зараженное семейство» и «Комедия в 3-х действиях».
Впервые печатаются следующие наброски и рассказы художественного содержания в большинстве Толстым не озаглавленные. «Отрывки рассказов из деревенской жизни», «Рождественская елка», «Анекдот о застенчивом молодом человеке», «Степан Семенович», «Убийца жены» и четыре драматических отрывка: «Дворянское семейство», «Практический человек», «Дядюшкино благословение» и «Свободная любовь».
Группу отрывков философского содержания, впервые публикуемых, составляют: «О характере мышления в молодости и старости», «О насилии», «О религии» и «Философский отрывок».
В число впервые печатаемых отрывков публицистического содержания входят: «Заметка о Тульской полиции» и «О браке и призвании женщины».
В текстологических работах настоящего тома деятельное участие принимала А. И. Толстая-Попова.
Н. М. Мендельсон.
A. C. Петровский.
В. Ф. Саводник.
РЕДАКЦИОННЫЕ ПОЯСНЕНИЯ.
Тексты произведений, печатавшихся при жизни Л. Н. Толстого, печатаются по новой орфографии, но с сохранением больших букв, когда в воспроизводимом тексте Толстого стоит большая буква, и с воспроизведением начертаний до-Гротовской орфографии в тех случаях, когда эти начертания отражают произношение Л. Н. Толстого и лиц его круга (брычка, цаловать).
При воспроизведении текстов, не печатавшихся при жизни Л. Н. Толстого (произведения неотделанные, незаконченные, только начатые, а также черновые тексты опубликованных произведений, соблюдаются следующие правила:
Текст воспроизводится с соблюдением всех особенностей правописания, которое не унифицируется, т. е. в случаях различного написания Толстым одного и того же слова все эти различия воспроизводятся («этаго» и «этого»).
Слова, пропущенные явно по рассеянности, дополняются в прямых скобках, без всякой оговорки.
В местоимении «что» над «о» ставится знак ударения в тех случаях, когда без этого было бы затруднено понимание. Это «ударение» не оговаривается в сноске.
Ударения (в «что» и других словах, поставленные самим Толстым, воспроизводятся, и это оговаривается в сноске.
На месте слов, неудобных в печати, ставится в двойных прямых скобках цыфра, обозначающая число пропущенных редактором слов: [[1]].
Неполно написанные конечные буквы (как, например, крючок вниз, вместо конечного «ъ» или конечных букв «ся» в глагольных формах) воспроизводятся полностью без каких-либо обозначений и оговорок.
Условные сокращения (т. н. «абревиатуры») типа «к-ый», вместо «который», и слова, написанные неполностью, воспроизводятся полностью, причем дополняемые буквы ставятся в прямых скобках: «к[отор]ый», «т[акъ] к[акъ]» и т. п., лишь в тех случаях, когда редактор сомневается в чтении.
Слитное написание слов, объясняемое лишь тем, что слова в процессе беглого письма, для экономии времени, писались без отрыва пера от бумаги, не воспроизводится.
Описки (пропуски букв, перестановки букв, замены одной буквы другой) не воспроизводятся и не оговариваются в сносках, кроме тех случаев, когда редактор сомневается, является ли данное написание опиской.
Слова, написанные явно по рассеянности дважды, печатаются один раз, но это оговаривается в сноске.
После слов, в чтении которых редактор сомневается, ставится знак вопроса в прямых скобках: [?].
На месте не поддающихся прочтению слов ставится [1 неразобр.] или [2 неразобр.], и т. д., где цыфры обозначают число неразобранных слов.
Из зачеркнутого в рукописи печатается (в сноске) лишь то, что редактор признает важным в том или другом отношении.
Незачеркнутое явно по рассеянности (или зачеркнутое сухим пером) рассматривается как зачеркнутое и не оговаривается.
Более или менее значительно по размерам места (абзац или несколько абзацев, глава или главы), перечеркнутые одной чертой или двумя чертами крест-на-крест и т. п., воспроизводятся не в сносках, а в самом тексте и ставятся в ломаных < > скобках; однако в некоторых случаях допускается воспроизведение и отдельных зачеркнутых слов в ломаных скобках в тексте, а не в сноске.
Написанное Толстым в скобках воспроизводится в круглых скобках. Подчеркнутое печатается курсивом. Дважды подчеркнутое – курсивом с оговоркой в сноске.
В отношении пунктуации: 1) воспроизводятся все точки, знаки восклицательные и вопросительные, тире, двоеточия и многоточия (кроме случаев явно ошибочного употребления); 2) из запятых воспроизводятся лишь поставленные согласно с общепринятой пунктуацией; 3) ставятся все знаки в тех местах, где они отсутствуют с
