ступени, взглянул в окно, и острая, захватывающая радость вдруг овладела им. В окно он увидел веселого, покладистого доктора, который сидел за столом и читал книгу. Смеясь от счастья, Пашка протянул к знакомому лицу руки, хотел крикнуть, но неведомая сила сжала его дыхание, ударила по ногам; он покачнулся и без чувств повалился на ступени.
Когда он пришел в себя, было уже светло, и очень знакомый голос, обещавший вчера ярмарку, чижей и лисицу, говорил возле него:
– Ну и дурак, Пашка! Разве не дурак? Бить бы тебя, да некому.
Антон Чехов
Сила детства
– Убить!.. Застрелить!.. Сейчас застрелить мерзавца!.. Убить!.. Горло перерезать убийце!.. Убить, убить!.. – кричали мужские, женские голоса толпы.
Огромная толпа народа вела по улице связанного человека. Человек этот, высокий, прямой, шел твердым шагом, высоко поднимая голову. На красивом, мужественном лице его было выражение презрения и злобы к окружающим его людям.
Это был один из тех людей, которые в войне народа против власти воюют на стороне власти. Его схватили теперь и вели на казнь.
«Что же делать! Не всегда сила на нашей стороне. Что же делать? Теперь их власть. Умереть так умереть, видно, так надо», – думал этот человек и, пожимая плечами, холодно улыбнулся на крики, которые продолжались в толпе.
– Это городовой, он еще утром стрелял по нас! – кричали в толпе.
Но толпа не останавливалась, и его вели дальше. Когда же пришли на ту улицу, где по мостовой лежали вчерашние не убранные еще тела убитых войсками, толпа освирепела.
– Нечего оттягивать! Сейчас тут и застрелить негодяя, куда еще водить его? – кричали люди.
Пленный хмурился и только выше поднимал голову. Он, казалось, ненавидел толпу еще более, чем толпа ненавидела его.
– Перебить всех! Шпионов! Царей! Попов! И этих мерзавцев! Убить, убить сейчас! – взвизгивали женские голоса.
Но руководители толпы решили довести его до площади и там разделаться с ним.
До площади уже было недалеко, когда в минуту затишья в задних рядах толпы послышался плачущий детский голосок.
– Батя! Батя! – всхлипывая, кричал шестилетний мальчик, втискиваясь в толпу, чтобы добраться до пленного. – Батя! Что они с тобой делают? Постой, постой, возьми меня, возьми!..
Крики остановились в той стороне толпы, с которой шел ребенок, и толпа, расступаясь перед ним, как перед силой, пропускала ребенка все ближе и ближе к отцу.
– А какой миленький! – сказала одна женщина.
– Тебе кого? – сказала другая, нагибаясь к мальчику.
– Батю! Пустите меня к бате! – пищал мальчик.
– Тебе сколько лет, мальчик?
– Что вы с батей хотите делать? – отвечал мальчик.
– Иди домой, мальчик, иди к матери, – сказал мальчику один из мужчин.
Пленный уже слышал голос мальчика, и слышал, что говорили ему. Лицо его стало еще мрачнее.
– У него нет матери! – крикнул он на слова того, кто отсылал ребенка к матери.
Все ближе и ближе протискиваясь в толпе, мальчик добрался до отца и полез к нему на руки.
В толпе кричали все то же: «Убить! Повесить! Застрелить мерзавца!»
– Зачем ты из дома ушел? – сказал отец мальчику.
– Что они с тобой хотят делать? – говорил мальчик.
– Ты вот что сделай, – сказал отец.
– Ну?
– Знаешь Катюшу?
– Соседку? Как не знать.
– Так вот, пойди к ней и там побудь. А я… я приду.
– Без тебя не пойду, – сказал мальчик и заплакал.
– Отчего не пойдешь?
– Они прибьют тебя.
– Нет же, они ничего, они так.
И пленный спустил с рук мальчика и подошел к тому человеку, который распоряжался в толпе.
– Послушайте, – сказал он, – убивайте меня как и где хотите, но только не при нем, – он показал на мальчика. – Развяжите меня на две минуты и держите за руку, а я скажу ему, что мы с вами гуляем, что вы мне приятель, и он уйдет. А тогда… тогда убивайте как хотите.
Руководитель согласился.
Тогда пленный взял опять мальчика на руки и сказал:
– А ты что же?
– А ты видишь, я гуляю вот с этим приятелем, мы пройдем еще немного, а ты иди, а я приду. Иди же, будь умник.
Мальчик уставился на отца, нагнул головку на одну сторону, потом на другую и задумался.
– Иди, милый, я приду.
– Придешь?
И ребенок послушался. Одна женщина вывела его из толпы.
Когда ребенок скрылся, пленный сказал:
– Теперь я готов, убивайте меня.
И тут случилось что-то совсем непонятное, неожиданное. Какой-то один и тот же дух проснулся во всех этих за минуту жестоких, безжалостных, ненавидящих людях, и одна женщина сказала:
– А знаете что. Пустить бы его.
– И то. Бог с ним, – сказал еще кто-то. – Отпустить.
– Отпустить, отпустить! – загремела толпа.
И гордый, безжалостный человек, за минуту ненавидевший толпу, зарыдал, закрыл лицо руками и, как виноватый, выбежал из толпы, и никто не остановил его.
Виктор Гюго. Изложил Л. Н. Толстой
9 СЕНТЯБРЯ (Знание)
Те знания, которые в наше время считаются наукой, более препятствуют, чем содействуют благу человеческой жизни.
1
Астрономия, механика, физика, химия и все другие науки, вместе и каждая порознь, разрабатывают каждая подлежащую ей сторону жизни, не приходя ни к каким результатам о жизни вообще. Только во времена своей дикости, т. е. неясности, неопределенности, некоторые науки эти пытались с своей точки зрения охватить все явления жизни и путались, сами выдумывая новые понятия и слова. Так это было с астрономией, когда она была астрологией, с химией, когда она была алхимией. То же происходит и теперь с той опытной эволюционной наукой, которая, рассматривая одну сторону или некоторые стороны жизни, заявляет притязания на изучение всей жизни.
2
Наука выполняет свою задачу не тем, что объясняет причины появления пятен на солнце, а тем, что выясняет законы нашей собственной жизни и последствия их нарушения.
Джон Рёскин
3
По отношению к природе опыт дает нам в руки правила и является источником истины; но по отношению нравственных законов опыт оказывается, к сожалению, матерью заблуждения. Поэтому было бы в высшей степени недостойно желать законы о том, что я должен делать, вывести из того или ограничить тем, что совершается в природе или совершалось в истории.
4
Знание смиряет великого, удивляет обыкновенного и раздувает маленького человека.
5
Науки – это пища для ума. И эта пища может быть так же вредна для ума, как и пища телесная для тела, если принимать ее не в меру. Так что и умственной пищи можно переесть и заболеть от нее. Для того чтобы этого не было, надо так же, как и в телесной пище, принимать ее только тогда, когда это необходимо нужно.
По Рёскину
6
Для того чтобы знания были важны, нужно, чтобы они служили благу – единению людей. Люди соединяются между собой признанием единой для всех истины. Выражения этой истины должны быть ясны и понятны. В теперешней же науке выражения неясны и непонятны.
7
Сократ говорил, что для людей, которые ничего более не желают, как сделаться хорошими, легка всякая наука, потому что они в каждой науке желают знать только то, что нужно всем людям.
8
Мудрость Сократа состояла в том, что он не думал, что знал то, чего не знал.
Как бы велико ни было знание, оно не может помочь исполнению главной цели жизни – нравственному совершенствованию.
10 CЕНТЯБРЯ (Совесть)
Указания совести безошибочны, когда они требуют от нас не утверждения своей животной личности, а жертвы ею.
1
Христианин, не знающий, откуда приходит и куда уходит Дух (Иоанна 3, 8), его оживляющий, тот Дух, которого не мерою дает Бог (Иоанна 3, 34), не может себе ставить внешней цели жизни.
Понятие цели заимствовано из обихода земных дел и начинаний. Цель же всего мироздания недоступна человеку, и потому он в жизни своей вынужден руководствоваться не внешней целью, а указаниями воли Божией, познаваемой внутри себя.
Как моряк ради избрания верного направления для хода своего судна может руководствоваться видом берега только тогда, когда он доступен его взору, – например, при переправе через реку, – а при переезде через океан должен обращаться к указаниям компаса, так и христианин ради избрания верного пути жизни может руководствоваться внешними целями только в житейских делах; в деле же искания общего смысла жизни должен обращаться к указанию внутреннего голоса совести, всегда ясно и внятно предостерегающего человека в случаях совершаемого и даже предполагаемого им отступления от пути истины.
Федор Страхов
2
Удовлетворение, которое мы замечаем вслед за каждым бескорыстным поступком, зависит от того, что такой поступок, проистекая из непосредственного узнавания в чуждом явлении нашего же собственного существа, – в свою очередь подтверждает, что мы были правы, признавши, что наше истинное «я» существует не только в нашей личности, не только в этом отдельном явлении, но во всем живом. А как себялюбие стесняет сердце, так это сознание дает простор ему. В самом деле, как себялюбие сосредоточивает весь наш интерес на нашей отдельной личности, причем познание постоянно рисует нам бесчисленные опасности, непрестанно угрожающие этой личности, отчего основным тоном нашего настроения становится тревога и озабоченность, так познание того, что все живое в той же мере, как и наша собственная личность, есть наше же собственное существо, само по себе распространяет наш интерес на все живое, а это дает простор сердцу. А вследствие такого уменьшения интереса к самому себе в корне подсекается и ограничивается тревожная озабоченность; отсюда – спокойная, уверенная радость, которую дает добродетельное расположение духа и чистая совесть, отсюда более живое ощущение радости при каждом добром поступке, проясняющее нам самим основу этого настроения. Эгоист чувствует себя одиноким среди чуждых и враждебных явлений, и все его упования – в его собственном благополучии. А добрый живет в мире дружественных существ; благо каждого из них есть его собственное благо.
3
Сколько перегородок между нами и предметами! Расположение духа, здоровья, все ткани глаз, стекла нашей комнаты, туман, дым, дождь или пыль и даже свет – и все это бесконечно изменяющееся. Гераклит говорил: «Нельзя выкупаться два раза в одной и той же реке»; я бы сказал: нельзя видеть два раза один и тот же пейзаж, потому что и тот, кто наблюдает, и то, что наблюдается, всегда бесконечно изменяются.
Мудрость состоит в том, чтобы подчиняться всеобщей иллюзии, не будучи обманутым ею.
Я думаю, что разум неизбежно приводит нас к сознанию того, что все вещественное есть только сновидение в сновидении. Выводит нас из сферы волшебных сновидений только чувство долга, нравственные требования. Только совесть отрывает нас от очарования Майи; она рассеивает пары кейфа, галлюцинации опиума и спокойствие созерцательного равнодушия. Она, совесть, вталкивает нас в сознание человеческой ответственности.
