дело какое?
Семен. Да и не знаю, как сказать, силу какую-то по мне пытали. Да я не пойму. Татьяна говорит: делай, мы, говорит, нашим мужикам землю охлопочем, продаст.
2-й мужик. Да как же она сделает-то?
Семен. Да не пойму от нее, она не сказывает. Только, говорит, делай, как я велю!
Семен. Да сейчас ничего. Посадили меня, свет потушили, велели спать. А Татьяна тут же схоронилась. Они не видят, а я вижу.
2-й мужик. Что ж это, к чему?
Семен. А бог их знает – не поймешь.
1-й мужик. Известно, для разгулки времени.
2-й мужик. Ну, видно, этих делов не разберем мы с тобой. А вот ты сказывай: денег ты много забрал?
Семен. Я не брал, все зажито, двадцать восемь рублей, должно.
2-й мужик. Это ладно. Ну, а коли бог даст, о земле сладимся, ведь я тебя, Семка, домой возьму.
Семен. С моим удовольствием.
2-й мужик. Набаловался ты, я чай. Пахать не захочешь?
Семен. Пахать-то? Давай сейчас. Косить, пахать, это все из рук не вывалится.
1-й мужик. А все, примерно, после городского жительства не поманится.
Семен. Ничего, и в деревне жить можно.
1-й мужик. А вот дядя Митрий на твое место охотится, на великатную жизнь.
Семен. Ну, дядя Митрий, наскучит. Оно, глядеться, легко, а беготни тоже много. Замотаешься.
Кухарка. Вот ты бы, дядя Митрий, посмотрел балы у них. Вот подивился бы!
3-й мужик. А что ж, едят всё?
Кухарка. Куды тебе? Посмотрел бы, что было! Меня Федор Иваныч провел. Посмотрела я: барыни – страсть! Разряжены, разряжены, что куда тебе! А по сих мест голые, и руки голые.
2-й мужик. Тьфу, скверность!
1-й мужик. Значит, клеймат так позволяет.
Кухарка. Так-то и я, дяденька, глянула: что ж это? – все телешом. Веришь ли, старые – наша барыня, у ней, мотри, внуки, – тоже оголились.
Кухарка. Так ведь что: как вдарит музыка, как взыграли, – сейчас это господа подходят каждый к своей, обхватит и пошел кружить.
2-й мужик. И старухи?
Кухарка. И старухи.
Семен. Нет, старухи сидят.
Кухарка. Толкуй, я сама видела!
Семен. Да нет же.
Старый повар (высовываясь, хрипло). Полька-мазурка это. Э, дура, не знает! – танцуют так…
Кухарка. Ну, ты, танцорщик, помалкивай знай. Во, идет кто-то.
Явление седьмое
Те же и Григорий. Старый повар поспешно скрывается.
Григорий (кухарке). Давай капусты кислой!
Кухарка. Только с погреба пришла, опять лезть. Кому это?
Григорий. Барышням тюрю. Живо! С Семеном пришли, а мне некогда.
Кухарка. Вот наедятся сладко, так, что больше не лезет, их и потянет на капусту.
1-й мужик. Для прочистки, значит.
Кухарка. Ну да, опростают место, опять валяй! (Берет чашку и уходит.)
Явление восьмое
Те же, без кухарки.
Григорий (мужикам). Вишь, расселись. Вы смотрите: барыня узнает, она вам такую задаст трепку, не хуже утрешнего. (Смеется и уходит.)
Явление девятое
Три мужика, Семен и старый повар (на печке).
1-й мужик. Действительно, штурму сделала давеча – беда!
2-й мужик. Давеча хотел он, видно, вступиться, а потом как глянул, что она крышу с избы рвет, захлопнул дверь: будь ты, мол, неладна.
3-й мужик (махая рукой). Все одно положение. Тоже моя старуха, скажем, другой раз распалится – страсть! Уж я из избы вон иду. Ну ее совсем! Того гляди, скажем, рогачом зашибет. О господи!
Явление десятое
Те же и Яков (вбегает с рецептом).
Яков. Сема, беги в аптеку, живо, возьми порошки вот барыне!
Семен. Да ведь он не велел уходить.
Яков. Успеешь. Твое дело еще, поди, после чаю… Чай да сахар!
1-й мужик. Милости просим.
Семен уходит.
Явление одиннадцатое
Те же, без Семена.
Яков. Некогда, да уж налейте чашечку для компании.
1-й мужик. Да вот предлегает разговорка, как давеча ваша госпожа очень как себя гордо повела.
Яков. О, эта горяча – страсть! Так горяча – сама себя не помнит. Другой раз заплачет даже.
1-й мужик. А что, примерно, я спросить хотел? Она что-то давеча предлегала макроту. Макроту, макроту, говорит, занесли. К чему это приложить, макроту эту самую?
Яков. О, это макровы. Это, они говорят, такие козявки есть, от них, мол, и болезни все. Так вот, мол, что на вас она. Уж они после вас мыли-мыли, брызгали-брызгали, где вы стояли. Такая специя есть, от ней дохнут они, козявки-то.
2-й мужик. Так где же они на нас, козявки-то эти?
Яков {пьет чай). Да они, сказывают, такие махонькие, что и в стекла не видать.
2-й мужик. А почем она знает, что они на мне? Може, на ней этой пакости больше моего.
Яков. А вот поди, спроси их!
2-й мужик. А я полагаю, пустое это.
Яков. Известно, пустое; надо же дохтурам выдумывать, а то за что бы им деньги платить? Вот к нам каждый день ездит. Приехал, поговорил – десятку.
2-й мужик. Вре?..
Яков. А то один есть такой, что сотенную.
1-й мужик. Ну! и сотенную?
Яков. Сотенную? Ты говоришь: сотенную, – по тысяче берет, коли за город ехать. Давай, говорит, тысячу, а не дашь – издыхай себе!
2-й мужик. Что ж, он слово какое знает?
Яков. Должно, что знает. Жил я прежде у генерала. под Москвой, сердитый был такой, гордый – страсть, генерал-то! Так заболела у него дочка. Сейчас послали за этим. Тысячу рублей – приеду… Ну, сговорились, приехал. Так что-то не потрафили ему. Так, батюшки мои, как цыкнет на генерала. AI говорит, так так-то ты меня унажаешь, так-то? Так не стану ж лечить! – Так куда тебе! генерал-то и гордость свою забыл, всячески улещает. Батюшка! только не бросай!
1-й мужик. А тысячу-то отдали?
Яков. А то как же?..
2-й мужик. То-то шальные деньги-то. Что б мужик на эти деньги наделал!
3-й мужик. А я думаю, пустое все. Как у меня тады нога прела. Лечил, лечил, скажем, рублей пять пролечил. Бросил лечить, а она и зажила.
Старый повар на печке кашляет.
Яков. Опять тут, сердешный!
1-й мужик. Какой такой мужчинка будет?
Яков. Да нашего барина повар был, к Лукерье ходит.
1-й мужик. Кухмистер, значит. Что ж, здесь проживает?
Яков. Не… Здесь не велят. А где день, где ночь. Есть три копейки – в ночлежном доме, а пропьет все – сюда придет.
2-й мужик. Как же он так?
Яков. Да так, ослаб. А тоже человек какой был, как барин! При золотых часах ходил, по сорока рублей в месяц жалованья брал. А теперь давно с голоду бы помер, кабы не Лукерья.
Явление двенадцатое
Те же и кухарка (с капустой).
Яков (к Лукерье). А я вижу, Павел Петрович опять тут?
Кухарка. Куда ж ему деться – замерзнуть, что ли?
3-й мужик. Что делает винцо-то! Винцо-то, скажем… (Щелкает языком с соболезнованием.)
2-й мужик. Известно, окрепнет человек – крепче камня; ослабнет – слабее воды.
Старый повар (слезает с печи, дрожит и ногами и руками). Лукерья! Говорю, дай рюмочку.
Кухарка. Куда лезешь! Я те дам такую рюмочку!..
Старый повар. Боишься ты бога? Умираю. Братцы, пятачок…
Кухарка. Говорю, полезай на печь.
Старый повар. Кухарка! пор-рюмочки. Христа ради, говорю, понимаешь ты – Христом прошу!
Кухарка. Иди, иди. Чаю вот на!
Старый повар. Что чай? Что чай? Пустое питье, слабое. Винца бы, только глоточек… Лукерья!
3-й мужик. Ах, сердешный, мается как.
2-й мужик. Да дай ему, что ль.
Кухарка (достает в поставце и наливает рюмку). На вот, больше не дам.
Старый повар (хватает, пьет дрожа). Лукерья! Кухарка! Я выпью, а ты понимай…
Кухарка. Ну, ну, разговаривай! Лезь на печку, и чтобы духа твоего не слышно было.
Старый повар лезет покорно и не переставая ворчит что-то себе под нос.
2-й мужик. Что значит – ослаб человек!
1-й мужик. Двистительно, слабость-то человеческая.
Старый повар укладывается и все ворчит. Молчание.
2-й мужик. Ну, что я хотел спросить: эта вот девушка живет у вас с нашей стороны – Аксиньина-то. Ну что? Как? Как она живет, значит, честно ли?
Яков. Девушка хорошая, похвалить можно.
Кухарка. Я тебе, дядя, истину скажу, как я здешнее заведение твердо знаю: хочешь ты Татьяну за сына брать – бери скорее, пока не изгадилась, а то не миновать.
Яков. Да, это истинно так. Вот летось Наталья, у нас девушка жила. Хорошая девушка была. Так ни за что пропала, не хуже этого… (Показывает на повара.)
Кухарка. Потому тут нашей сестры пропадает – плотину пруди. Всякому маяится на легонькую работу да на сладкую пищу. Ан глядь, со сладкой-то пищи сейчас и свихнулась. А свихнулась, им уж такая не нужна. Сейчас эту вон – свеженькую на место. Так-то Наташа сердешная: свихнулась – сейчас прогнали. Родила, заболела, весною прошлой в больнице и померла. И какая девушка была!
3-й мужик. О господи! Народ слабый. Жалеть надо.
Старый повар. Как же, пожалеют они, черти! (Спускает с печи ноги.) Я у плиты тридцать лет прожарился. А вот не нужен стал: издыхай, как собака!.. Как же, пожалеют!
1-й мужик. Это двистительно, положения известная.
2-й мужик. Пили, ели, кудрявчиком звали; попили, поели – прощай, шелудяк!
Старый повар. Понимаешь ты много. Что значит: сотей а ла бамон? Что значит: бавасари? Что я сделать мог! Мысли! Император мою работу кушал! А теперь не нужен стал чертям. Да не поддамся я!
Кухарка. Ну, ну, разговорился. Вот я тебя!.. Залезай в угол, чтоб не видать тебя было, а то Федор Иваныч зайдет или еще кто, и выгонят меня с тобой совсем.
Молчание.
Яков. Так знаете мою сторону-то, Вознесенское? 145
2-й мужик. Как же не знать. От нас верст семнадцать, больше не будет, а бродом меньше. Ты что же, землю-то держишь?
Яков. Брат держит, а я посылаю. Я сам хоть здесь, а умираю об доме.
1-й мужик. Двистительно.
2-й мужик. Анисим, значит, брат тебе?
Яков. Как же, брат родный! На том концу.
2-й мужик. Как не знать – третий двор.
Явление тринадцатое
Те же и Таня (вбегает).
Таня. Яков Иваныч! что вы тут прохлаждаетесь? Зовет!
Яков. Сейчас. Что там?
Таня. Фифка лает, есть хочет; а она ругается на вас; какой, говорит, он злой. Жалости, говорит, в нем нет. Ей давно обедать пора, а он не несет!.. (Смеется.)
Яков (хочет уходить). О, сердита? Как бы чего не вышло!
Кухарка (Якову). Капусту-то возьмите,
Яков. Давай, давай! (Берет капусту и уходит.)
Явление четырнадцатое
Те же, без Якова.
1-й мужик. Кому же это обедать теперь?
Таня. А собаке. Собака эта ее… (Присаживается и берется sa чайник.) Чай-то есть ли? а то я принесла еще. (Всыпает.)
Таня. Как же! Коклетку особенную делают, чтобы не жирная была. Я на нее, на собаку-то, белье стираю.
Таня. Как тот барин, что собаку хоронил.
2-й мужик. Это как же так?
Таня. А так, – рассказывал один человек, – издох у него пес, у барина-то. Вот он и поехал зимой хоронить его. Похоронил, едет и плачет, барин-то. А мороз здоровый, у кучера из носу течет, и он утирается… Дайте налью. (Наливает чай.) Из носу-то течет, а он все утирается. Увидал
